Я обернулась и бросила взгляд на дверь.
— Она заперта, — сказал он насмешливо и сложил руки на груди, — ты поняла, почему с тобой происходило все это? Вынесла какой-то урок или продолжим занятия, Александра?
Говорит, как с укусившей хозяина собакой. Меня передернуло от этого назидательного тона. Теперь я уже не сомневалась, что для меня устроили очередной спектакль. Чертов кукловод придумал тысячи сценариев, по которым он будет ломать меня под свои законы и правила.
— Я уже говорила, что не боюсь вас. Могу повторить.
Он усмехнулся, и мне стало не по себе. Ничего хорошего эта усмешка мне не сулила. Я одна, в кабинете своего врага, и понятия не имею, что он придумал для меня на этот раз. Если я закричу, сюда никто не придет. Не осмелятся, даже если он меня здесь на куски резать будет.
— Подойди ко мне, я сказал, — он продолжал смотреть мне в глаза, и я почувствовала, как мною снова овладевает паника, но я не хотела, чтобы он понял, какой ужас внушает мне, и я сделала несколько шагов к нему.
Воронов резко встал, и теперь я снова почувствовала, насколько он мощный, огромный по сравнению со мной. Андрей вышел из-за стола, оперся о столешницу, скрестив руки на груди и расставив длинные ноги. Я чувствовала, как от него приятно пахнет парфюмом "Giоrgiо Аrmаni Вlасk Соdе" и сигаретным дымом. Аромат проникал в мое сознание, будоражил. Действовал как мощный афродизиак. Вспомнила, как Воронов сжал мне горло и вдавил в кресло несколько дней назад, а я задохнулась не от нехватки кислорода, а от его близости и ощущения горячих пальцев на своей коже. Это было ненормально, до дрожи, невероятно остро. Мои ощущения меня пугали и заставляли сильно нервничать. Неужели у меня развивается Стокгольмский синдром?
Я подняла голову и, решительно вздернув подбородок, посмотрела на него. На секунду захотелось зажмуриться, успела забыть, насколько он красив вблизи, насколько идеальны черты его аристократического лица.
Ни одного изъяна. Сердце вдруг забилось быстрее. Мной опять овладело странное волнение от его близости, участилось дыхание. Я не понимала, почему испытываю эти противоречивые эмоции. Никогда раньше я не чувствовала ничего подобного. Есть четкие рамки — либо ты ненавидишь человека, либо он тебе нравится. А мне нравился тот, кого я ненавидела и боялась.
— За свои поступки нужно отвечать, — сказал Воронов, а у меня внутри все похолодело. Мне было страшно, и в то же время меня завораживал его взгляд и животная энергия. Власть, которая порабощала. Я никогда не встречала мужчину настолько сильного, кроме отца… и сейчас словно попадала под его влияние, ощутимое на физическом уровне. А воспоминания о прикосновениях горячих мужских пальцев заставили напрячься. В его обсидиановых глазах тогда появился странный блеск. Те самые всполохи пламени подо льдом. От них стало так горячо, что я ощутила тяжесть внизу живота.
Сейчас, стоя совсем рядом, глядя на его сильную шею в распахнутом вороте темно-бордовой рубашки, руки, сложенные на груди, дорогие часы на запястье и обручальное кольцо… я вдруг поняла, что его тогда вывело из равновесия — то, что я сказала о его жене. А мне плевать. Если я смогла сделать ему больно — это уже моя победа. Выхлестнула ледяную глыбу на эмоции, и пусть не пугает меня. Я не безропотная овца, пусть мне и страшно до лихорадки.
— Итак, Александра, молчание — знак согласия. Я хочу, чтобы ты поняла — больше никто не станет терпеть твои выходки. Ты — заложница, и я решаю, как с тобой поступить, если мне не понравится, как ты дышишь или смотришь на меня.
— И вы решили сделать из меня наркоманку, потому что вам не понравилось, как я с вами разговариваю?
— Верно. Именно поэтому. Однако ПОКА из тебя никто не сделал зависимую, но это вполне реально — стоит мне решить, что это отвечает моим интересам. Теперь я хочу, чтоб ты усвоила некоторые правила пребывания в этом доме. От них будет зависеть и твоя жизнь, и твое положение здесь.
— Мне потом экзамен сдать на знание свода законов в графском имении?
Он проигнорировал мой тон. Уже в который раз я замечала, что ему наплевать на мою заносчивость. Я как будто колю камень и ломаюсь сама.
— Надо будет — сдашь, еще и практическую часть отработаешь, — ответил он и обвел меня взглядом, от которого мне захотелось еще плотнее обхватить себя руками.
— Запоминай, Александра. У тебя с памятью все хорошо?
— Не жаловалась до сегодняшнего дня. Если только та дрянь, что мне кололи, не изменила что-либо в моих мозгах.
— ЭТА дрянь не изменила, но есть тысячи других способов превратить тебя в растение. Покорное, милое, комнатное растение. Так вот, это означает — ты не пытаешься связаться с Ахмедом. Любое приближение к телефону равносильно побегу, и тебя сурово накажут. Только на этот раз ты будешь сидеть в подвале, обколотая героином. Три укола, этого достаточно. Попытка выйти за периметр без моего приказа и без сопровождения — тоже самое. Не зли меня, Александра, ты плохо знаешь, с кем связываешься. Не вынуждай меня калечить тебя, калечить твою жизнь и применять к тебе те методы, которые применяет твой отец — например, отрезать тебе язык. Кем ты станешь без языка и без голоса, Лекса?
Пока он говорил, его собственный голос ни разу не сменил тембр. Звучал на одной тихой ноте. Это вводило в страшный диссонанс — словно вам зачитывали приговор под безумно красивую музыку. Вам нравится музыкальное сопровождение, но сами слова заставляют содрогаться от страха.
— Что еще вы сделаете со мной? — так же тихо сказала я. — Отрежете язык? Лишите голоса? Превратите в наркоманку? Как долго я вообще буду здесь находиться? Вам нравится издеваться надо мной и ломать меня?
По мере того, как я говорила, мною овладевало отчаяние. Невероятное глухое отчаяние, от которого начало першить в горле и саднить в груди. Я вдруг стала осознавать, насколько все серьезно и надолго. Неужели он говорит правду, и я обречена сидеть в этом доме и бояться собственной тени?
— Что лично я вам сделала? Почему я, черт возьми? Я жила своей жизнью, никого не трогала. Какого черта вы не мстите моему отцу лично? Боитесь его?
Воронов наклонился и поднял с пола коробку, поставил на стол.
— Подойди ближе. Здесь подарок от твоего отца.
Я в нерешительности подошла.
— Можешь открыть.
Когда сбросила крышку — от неожиданности вскрикнула, попятилась назад, но он схватил меня за руку и подтащил к столу.
— Узнаешь это ухо? Вот это ухо с рваной мочкой? Конечно узнаешь, Александра. Да, это ухо начальника твоей охраны. Сами, да? Твой отец чтил и любил его. Так вот, он отрезал ему ухо, потому что я попросил. Очень вежливо попросил его прислать мне вот такой подарок, либо он взамен получит твое. Ты понимаешь, что это означает, да, Александра?
Да, я понимала. Смотрела остекленевшим взглядом на ухо и чувствовала позывы к рвоте от вони и от самого осознания — отец ничем мне не поможет… Отец боится Графа и знает, что тот исполнит свое обещание. Значит… значит, рано или поздно меня и правда изрежут тут на куски, если даже папа в это верит. Задыхаясь, я в ужасе посмотрела на Андрея.
— Вы и правда собирались отрезать мне ухо?
Голос сорвался на истерические нотки, и я даже не поняла, как на глаза навернулись слезы.
— Нет, пока нет. Просто мне так удобнее. Прогибать его под себя и получать от него то, что я хочу.
— Ради каких-то ваших целей?
— Ради каких-то моих целей. Надо будет — я начну отправлять ему тебя по кусочкам, если он будет нарушать условия, которые я ему выдвинул.
Тот же тон, тот же тембр голоса, смотрит мне в глаза, а я близка к срыву, меня начинает колотить от отчаяния.
— А если бы так поступили с вашей дочерью? — крикнула я. — Если бы ее вот так кололи дрянью, угрожали, пугали, держали взаперти, чтобы вы сказали? Вам доставляет удовольствие издеваться надо мной.
Он ничего не отвечал, затушил сигарету пальцами, раздавив горящую часть.
— Ты будешь делать все, что я тебе скажу, поняла? Если скажу вылизывать в этом доме полы — ты будешь это делать. И да, доставляет. Определенно — да.
Я неожиданно для себя схватила вазу с тумбы и запустила ее в шкаф. Он даже не вздрогнул, когда осколки разлетелись по всему кабинету.
— И за это тоже придется заплатить, Александра. Ты никогда не интересовалась, после какой дозы героина человек уже не может избавиться от зависимости? Как думаешь, если ты станешь наркоманкой, твой отец будет тебя лечить или сразу пристрелит?
Я смотрела расширенными глазами на блестящий осколок стекла, медленно наклонилась и взяла его дрожащими пальцами.
— А может, лучше все прекратить прямо сейчас? Вы же этого хотите? Видеть, как я сломалась? Что, если я порежу вены у вас на глазах? Вы бы этого хотели?
Ледяная ухмылка и совершенно безразличный взгляд. Пожал плечами.
— Режь, если хочешь. На меня это не действует. Папу своего шантажировать будешь, а мне плевать.
— Не буду, — заорала, падая на колени. — Не заставите. Можете колоть чем хотите. Можете даже убить. Я не стану… не стану. Я вам не игрушка. Я не вещь. Я ни в чем не виновата. Я домой хочу. Я хочу-у-у домой. Выпустите меня отсюда-а-а-а-а-а, — у меня началась истерика. Сама не понимала, что делаю, глядя ему в глаза, несколько раз полоснула себя по запястьям, заливаясь слезами отчаянного бессилия.
— Не буду. Я домо-о-ой хочу-у. Сдохнуть хочу. Ясно? Вы добились своего — я хочу сдохнуть. Отпустите меня, пожалу-у-уйста-а-а. Мне страшно-о-о.
— Хватит.
В тот же момент он выдернул у меня из рук осколок, схватил в охапку и потащил в душевую. Толкнул под душ и включил ледяную воду. Я царапалась и пыталась вырваться, но Воронов снова схватил меня за горло и придавил к стене, обездвиживая. Ледяная вода лилась мне в глаза, на лицо, затекала за шиворот. Я жадно пыталась глотнуть воздуха, а глотала воду, но меня перестало колотить в истерике, я уже дрожала от холода.
— Холодно, — всхлипнула, пытаясь вырваться из его хватки — мне холодно.