Ее щеки вспыхнули, на них выступил румянец, и я готов был поклясться, что ей захотелось сейчас опрокинуть этот поднос вместе со всем хрусталем на нем, только вряд ли она выставит себя на посмешище.
— Па-а-ап, да Лексе же есть восемнадцать уже, ты чего? — в разговор вмешалась Карина, не понимая, что происходит. — Лекса, ты прости, папа у нас это… как там, "самых строгих правил".
— Да? Ну что же… приношу свои извинения, — протянул напиток и Лексе, а она сжала бокал за тонкую ножку настолько сильно, что казалось, стекло сейчас рассыпется под давлением ее пальцев. — Но это, наверное, стоит принять за комплимент, Александра… — намеренно назвал ее именно так, слегка растягивая слово, как будто произнося его по слогам, — выглядишь младше…
— Спасибо. Не стоит извиняться, Андрей… простите, не знаю, как ВАС по отчеству…
— Ну к чему этот официоз? — вот оно, это чувство наслаждения от игры на нервах. Я же читал сейчас каждый ее жест, паузу и изменяющийся тембр голоса.
— Меня просто воспитывали с уважением относиться к старшим…
Молодец. Хорошо парировала. Уколоть захотела, но на самом деле на поводу пошла. А я получил свою долю удовольствия. Искренность ее негодования — чистейший кайф. Иногда я задумывался над тем, почему мне хочется постоянно ее дразнить. Правда, зачем? А потом понял, что это ответ на мои же реакции. Такая безобидная месть за то, что влезла глубоко, на запрещенную территорию.
— Ну хорошо, пап, мы пойдем, развлечемся… — защебетала Карина. Она вся светилась от счастья, с ее лица не сходила улыбка, мне казалось, я никогда не видел дочь настолько веселой и радостной. Когда засияли все эти гирлянды, она смотрела на них, не мигая, словно боялась дышать, чтобы все это каким-то миражом не оказалось., Ну а я вдруг почувствовал, что ради таких моментов и стоит жить. Чтобы видеть этот восторг в глазах близких, дарить им такие вот неповторимые моменты, и словно музыка для ушей ее "Папочка, боже мой, спасибо"
— Настя, благодарю еще раз за поздравление и подарок… Откуда ты только узнала? — Карина подмигнула и хитро прищурила глаза.
— Не за что, дорогая, — Настя слегка кивнула, сдержанно улыбаясь и прислонившись головой к моему плечу. — Ну, за все это время я уже успела изучить твои вкусы…
Лекса сжала губы в тонкую линию, и я заметил, как напряглись ее скулы. Дочь взяла ее за локоть и, еще раз поблагодарив меня и Настю за чудесный праздник, повела в сторону зала.
— Лекса-а-а, пойдем, я познакомлю тебя со всеми… Ой-й-й, они сейчас просто упадут…
Настя, дождавшись, пока девушки исчезнут из нашего поля зрения, прижалась ко мне сильнее и, проводя ногтем по ткани моей рубашки, цепляя одну из пуговиц, шепнула:
— Ты впервые обнимаешь меня на людях… На тебя это не похоже, но мне чертовски нравится… Думаю, в этом огромном доме найдется место, где нам никто не помешает…
ГЛАВА 13. Лекса
Я согласилась не потому что испугалась его угроз. Я бы пошла до самого конца и не сделала бы то, что он хочет, даже под дулом пистолета. Наверное, это война стала для меня какой-то отдушиной. Каким-то своеобразным диким развлечением. Я упрямилась до последнего, пока не услышала разговор слуг. Они говорили о дочери Андрея. О Карине.
Мне показалось, что они говорят обо мне, даже внутри все сжалось, заболело, заныло. Одинокая маленькая девочка в мире взрослых и жестоких мужчин, в мире игр без правил. Ее любят, холят и лелеют, но она все равно всегда одна. У нее мало радостей в этой жизни. Многие сказали бы, что это от переизбытка роскоши и вседозволенности, но нет… именно тогда, когда у тебя есть все, ты начинаешь понимать, ЧТО на самом деле имеет самую наивысшую ценность — это внимание тех, кого мы любим. Радостей становится все меньше, ничего не удивляет, ничего не доставляет удовольствия. Я вдруг поняла, что хочу для нее спеть. Не для него. Не потому что он угрожал, давил и пытался мною манипулировать, а потому что эта девочка была моей фанаткой, и для нее это было одним из самых ценных подарков. Когда мы познакомились я в очередной раз подумала, что, да, мы с ней невероятно похожи. Словно мое собственное отражение, только чуть младше.
Мне почему-то казалось, что если я сдамся, то перестану быть самой собой. Стану кем-то вроде его женщин, которые заглядывают ему в глаза с обожанием. Как эта Настя, повисшая на его руке и демонстративно показывающая, что он ее трахает. Наверное, это был тот самый щелчок, когда игра выходит на иной уровень, потому что уже может причинить тебе боль. Я всегда была собственницей. Бешеной, неадекватной собственницей ко всему, что считала своим или хотела сделать своим. Я была из тех детей, которым нельзя иметь братьев или сестер, потому что я не стала бы делить с ними ничего. Особенно внимание отца и Саида, который был мне иногда ближе чем папа и возился со мной с самого детства. Я ревновала своих домашних животных к прислуге, если они ластились и терлись об их руки. Я ревновала свою няньку к другим детям в семье и делала пакости тем и другим. Когда отец понял, почему вдруг у няньки изрезаны ножницами все платья и тапки, а у племянницы в волосах налипла жвачка, он долго смеялся, но няньку вернул мне, а племянницу отправил обратно к сестре и больше не приглашал к нам надолго. Да, я была дьяволом с хвостиками и в юбке.
Но еще никогда в своей жизни я не ревновала мужчину. Это был первый раз. Болезненный, яркий, сногсшибающий первый раз, когда мне захотелось вцепиться этой чопорной, скучной сучке Анастасии в копну ее волос и хорошенько оттаскать за них, потому что смотрит на меня с пренебрежением, как на подростка, а на него с этим раболепным обожанием… Но больше всего меня выбесило осознание, что она ему подходит. Вот эта уравновешенная, холодноватая женщина, напоминающая покойную жену Воронова. И я почувствовала себя какой-то не такой. Какой-то жалкой, недостойной, мерзкой. Не того уровня, что ли. Это осознание даже не как пощечина, а как подзатыльник.
После того бешеного поцелуя на лестнице я уже понимала, что именно испытываю — я хочу его, хочу до боли, до скрежета в зубах, до умопомрачения. Я дрожала лишь от одного его взгляда, от звука властного голоса. Он почти никогда его не повышал не только со мной, но даже в разговоре с прислугой и своими подчиненными, охраной… ему было достаточно снизить тон, а у меня внутри словно лопались струна за струной… меня уносило. От ощущения его недоступности, недосягаемого превосходства, словно он Бог, а все остальные просто пешки на шахматной доске Андрея Воронова, который одним взглядом, мог вышвырнуть любую фигуру из игры. За эти несколько дней весь мой мир полностью перевернулся, и я осознала, что попала в какой-то чертов капкан. Мои ненормальные эмоции не просто не ослабели, а они вдруг начали испепелять меня. Как удар в солнечное сплетение, неожиданный нокаут.
А я… я внезапно начала понимать, что просто до безумия в него влюбилась. Впервые в жизни. Наверное, он стал моим проклятием, тем самым наваждением, от которого нет спасения. Я реагировала на его запах, на его голос, словно он свистел в невидимый манок, и я взвивалась от дикого возбуждения, как животное, которое идет на бойню по собственной воле. Каждый мой нерв жаждал его прикосновений. Но он никогда не заходил со мной дальше, чем просто флирт и игра слов. Намеренно дразнил меня и злил, унижал. Ничего невинного в этом не было. Каждое слово имело подтекст, каждый взгляд раздевал и обещал пытку наслаждением и в то же время отшвыривал так далеко, что я раз за разом падала плашмя к его ногам, униженная своими эмоциями и его пренебрежением. Но это не мешало мне сходить по нему с ума. Потому что его опыт чувствуется даже в одном взгляде бархатных глаз, тяжелом, с поволокой, затуманенном или яростном, подводившем меня к краю сумасшествия.
После того поцелуя я не выдержала этого бешеного напряжения, ласкала себя сама, закрывшись в ванной, запрокинув голову и чувствуя, как струи воды бьют по моим возбужденным соскам, я яростно терла себя внизу, но так и не могла кончить. Никогда раньше со мной не происходило этого безумия. Я думала о нем… со мной под водой, как в его комнате, когда он в одежде стоял рядом под душем и впервые смотрел на меня голодным взглядом.
Фантазии жаждали реальности, и если раньше разрядка от пошлых шалостей приходила всегда, то сейчас я просто рыдала в ванной, закрыв лицо руками и чувствуя себя жалким никчемным ничтожеством. Я хотела, чтобы это были его руки… Такие красивые, ухоженные и в то же время сильные, с рельефными венами на внешней стороне ладоней, смуглые, с неизменными дорогими часами на широком запястье и проклятым обручальным кольцом, которое я начала ненавидеть всеми фибрами своей души. Оно, как напоминание о том, что та, другая, имела на него все права… он любил ее, свято чтил ее память, а я… уже дико ревновала и к ней… незнакомой мне женщине, матери его взрослой дочери. Мертвой сопернице, которая была реальнее, чем любая живая. Я вспоминала, как смотрела на ее портрет в его кабинете и каждый раз мне хотелось прийти туда и разбить его, потому что видела, как иногда он бросал на фото тоскливые взгляды или просто не отрываясь смотрел, жадно затягиваясь сигаретой… а я, живая, сходящая по нему с ума… не удостаивалась ничего, кроме снисходительных кивков, пространственных улыбок и поддевок. Мой враг.
Я всегда оставалась для него Александрой, особенно когда намеренно его злила, хотела эмоций, даже ярость могла сгодиться, да что угодно, только не снисходительная улыбочка и издевательский взгляд, словно все, что я делаю или говорю — ублюдочный бред малолетней идиотки. Я узнавала его, а он меня нет. Я учила новые грани, стремилась понять, кто он, Андрей Воронов, и чем больше о нем узнавала, тем больше запутывалась и казалась себе еще более ничтожной, грязной… принадлежащей к семье уродов, коими он считал моего отца и родню. Но ведь я просто живая, я умею плакать, любить и ненавидеть, смеяться, и мне тоже больно. У меня есть сердце, и оно сжимается от дикого и неправильного влечения к тому, с кем меня разделяет просто немыслимая бездна вечной кровавой вражды.