Внезапно я почувствовала непереносимый жар внизу живота вперемешку с яростной ненавистью к ним обоим. Пальцы Андрея сжали волосы женщины в кулак. Он запрокинул голову, и я видела его идеальный профиль, его приоткрытый рот и сильную шею. Ничего более завораживающего никогда в своей жизни не наблюдала. Как и ничего более отталкивающего и заставляющего от боли сильнее и сильнее стискивать пальцы. Он был красив, как дьявол. В этой грациозной похоти, охватившей его от бесстыдных ласк этой сучки, которая сжимала руками его бедра и жадно ублажала ртом.
Я судорожно глотнула воздух и вдруг поняла, что мне… нет… это не может быть правдой… мне захотелось оказаться на ее месте. Желание было острым, невероятно ярким и противоестественным. Чтобы вот эти красивые, властные руки сжимали мои волосы, и это я чувствовала его член у себя во рту. Его вкус.
От собственных мыслей зарделись щеки и замерло дыхание.
Я резко отвернулась и вжалась в стену, закрыв глаза. Как же я сейчас ненавидела их обоих и себя вместе с ними. А перед глазами все еще стоит эта проклятая картинка. Животная грация похоти, безжалостные пальцы, не дающие женщине увернуться, резкие толчки вперед, в глубину ее рта… Примесь грубости и жестокости, но той, кто терпела его натиск, это явно нравилось.
Я одновременно и возбудилась от увиденного и в то же время по щекам катились слезы. Меня он так не захотел, отправил к себе в очередной раз. Он не взял меня, не сделал ни малейших усилий, чтобы удержать и не… Черт… о чем я думаю? Разве я стала бы ублажать его, стоя на коленях? Лучше сдохнуть. Я же ненавижу его. Он омерзительный ублюдок, который держит меня в плену и унижает при любом удобном случае. Просто все дело в его красоте. Он, как породистый жеребец, невольно заставляет восхищаться своей яркой внешностью. И больше ничего. Я не люблю его на самом деле. Я не могу его любить. Он этого не достоин. Ничего не достоин получать от меня. Пусть трахает свою Настю. Кто она ему? Да плевать, кто. Для него в самый раз.
Я снова посмотрела в дверной проем — Настя жадно хватала пальцами запястья Андрея, она ласкала мужчину с диким исступлением, всхлипывая, но не останавливаясь, извивалась в его руках от желания угодить, от того, что дарила наслаждение ему, и он позволил. Когда она смотрела на Андрея — в ее глазах блестело фанатичное безумие страсти. И я вдруг позавидовала ей. Она имеет право сейчас быть с ним. Говорить с ним просто так, стоять перед ним на коленях, брать в рот его плоть, отдаваться ему, когда он захочет, проводить время, звонить и смеяться вместе с ним, общаться с его дочерью, знать его привычки. А я… у меня никогда не будет ничего этого. Потому что ко мне относятся совершенно иначе. Я здесь временный трофей. Транзитный пассажир на тот промежуток времени, пока не выкупит отец. А потом от меня избавятся так же быстро, как от надоедливого насекомого. Одним щелчком пальцев. Раз — и нет. Я больше не могла на это смотреть. Не могла находиться здесь ни секунды. Иллюзии остались за дверью этого кабинета. Я медленно пошла к себе, натыкаясь на стены и чувствуя, как по щекам и подбородку катятся слезы. Вытерла ладонью. Это правильно. Хорошо, что я все увидела и поняла. Нужно думать, как выбраться из этой западни, а не о том, каковы на вкус поцелуи ненавистного Воронова. Я Александра Нармузинова, я дочь его врага, и так останется навсегда. Граф никогда не изменит своего отношения ко мне. Возможно он даже специально разыгрывал страсть передо мной, чтобы насолить отцу, чтобы унизить меня еще больше и получить удовольствие. Разве это не победа, когда дочь твоего врага влюблена в тебя и умоляет о ласках, готова стоять на коленях, как последняя шлюха? Это больше, чем победа — это настоящий триумф.
Я снова зашла к себе в комнату. Медленно открыла дверь и захлопнула ее, потом повернула ключ в замке и прижала ладони к пылающим щекам. Но самое ужасное — меня все равно трясло. Я бросилась на кровать и свернулась калачиком. А перед глазами все еще стояла картина, где Граф смотрит на эту сучку Настю в тот момент, когда та стоит перед ним на коленях. Я не хотела думать о том, чем они занялись дальше. Это было очевидным.
Я так и не смогла уснуть. Смотрела в потолок и слушала, как разъезжаются гости, как стихают в доме голоса. Потом, когда на дом опустилась тишина, я тоже закрыла глаза, чувствуя, как понемногу успокаиваюсь. Я не должна больше думать об этом. Больше не идти с ним на контакт, не давать повод играть со мной в его игры, где я заведомо проигравшая. Андрей прекрасно понимает, как он на меня действует, какие эмоции вызывает, и он манипулирует мной, а потом… потом идет к своей Насте и трахает ее.
Ненавижу. Как же я его ненавижу. Проклятый ублюдок. Почему он не может просто закрыть меня где-то в подвале и не трогать. Оставить под замком до самого освобождения. Это не так больно и унизительно…
Не знаю, сколько времени я пролежала на кровати, то размазывая слезы по щекам, то сжимая кулаки от ярости. Наверное, меня все же начало клонить в сон, потому что когда вдруг услышала сдавленный плач, я резко проснулась. Открыла глаза и села на постели, прислушиваясь к странному звуку. Где-то совсем рядом. Я встала и на носочках и подошла к двери, прислушиваясь. Тихо повернула ключ и вышла в коридор, следуя на звук тихих всхлипываний и рыданий. Подошла к одной из спален и осторожно открыла дверь.
Это оказалась спальня Карины. Сама девочка металась во сне по постели и жалобно всхлипывала.
Я склонилась к кровати и тронула ее за плечо, пытаясь разбудить.
— Эй. Проснись. Это сон. Открой глаза, Карина.
Она резко подскочила, и я приложила палец к губам. Девочка задыхалась, глядя на меня расширенными от ужаса глазами.
— Дыши глубже… осмотрись по сторонам. Это сон. Видишь? Ты у себя в комнате.
— Мне приснился кошмар, — она вытерла слезы ладонями, отворачиваясь от меня. — Прости, если я тебя разбудила.
Да, одно дело петь на сцене с любимой певицей и совсем другое, когда она, совершенно чужая, вдруг видит, как ты плачешь ночью, уткнувшись в подушку.
— Мне тоже иногда снятся кошмары. Можно я сяду?
Она кивнула и подвинулась на постели, обхватывая худенькие плечи руками.
Я села на краешек кровати и посмотрела на нее, такую испуганную, растрепанную, с заплаканным лицом. Сейчас она вообще казалась мне ребенком, хотя и была младше всего на пару лет.
— Что тебе приснилось? Говорят, что если рассказать кошмар кому-то, он перестает быть таким страшным и пугать нас.
И сама про себя усмехнулась — свои кошмары я не рассказывала никогда и никому. Карина поправила разметавшиеся волосы за уши, глядя прямо перед собой и все еще всхлипывая.
— Мне часто снится моя мама. Я вижу ее почти каждую ночь. Она шепчет всегда одно и то же. Шепчет, что ей так плохо там одной… что она так скучает по мне и любит меня, что она мной гордится. А сегодня она на меня злилась. Даже говорить не захотела. Только смотрела мне в глаза, а когда я хотела подойти, она просто сказала, что больше не придет ко мне никогда, и ушла… А я… я так хочу ее видеть, хотя бы во сне. Хотя бы там говорить с ней снова.
Я медленно выдохнула и, протянув руку, сжала холодные пальцы Карины.
— Мне тоже снится моя мама… Правда, я ее не помню. Она умерла, когда я была маленькая. Иногда мне так страшно от того, что она говорит мне. Я думаю, они просто хотят, чтобы мы их услышали. Наверное поэтому они приходят к нам.
— Я не видела ее лицо, только силуэт… и голос. Так хотела ее обнять… а она взяла и ушла. Просто ушла. Я звала ее, а она…
— Как она умерла? — тихо спросила я. — Как умерла твоя мама? Если не хочешь… можешь не отвечать.
Девочка всхлипнула и посмотрела на меня, а потом отвела взгляд и закрыла глаза.
— Ее убили. Выстрелили ей в грудь… Она была такая красивая… вся в белом. Такая невероятно красивая. Я видела, как она падает на пол, распахнув широко глаза…
Карина заплакала в голос, а я сильнее сжала ее пальцы и притянула к себе за плечи, обнимая.
— Ты ее помнишь и можешь видеть ее лицо. Тебе есть что вспоминать каждый раз, когда становится грустно. Думай об этом. Иногда у людей нет даже воспоминаний.
Карина склонила голову мне на плечо, продолжая плакать.
— Убийцу твоей мамы нашли?
— Нет. Пока нет… Но отец до него доберется. Обязательно доберется. Обязательно отомстит за нас с мамой. Этому ублюдку проклятому. Как же я его ненавижу. Как я мечтаю, чтоб он сдох. Чтоб мучился перед смертью и сдох, как собака. Папа сделает это для меня. Он убьет его.
Она так дрожала, что я даже не поняла, как начала дрожать вместе с ней. Не знаю, почему, но мне вдруг стало очень страшно. От какого-то необъяснимого чувства внутри. Когда в глаза ее смотрела — знакомое что-то увидела, словно на меня уже смотрел кто-то таким же взглядом. Наполненным ненавистью и презрением. Жаждой убить того, кто больно сделал. И меня вдруг осенило — Андрей… в его глазах я видела то же самое… Но почему? Что я им сделала? Меня сковало какое-то жуткое предчувствие. Как будто на нас надвигается черное облако, заполняет все пространство, а я начинаю задыхаться. И никто мне не может помочь… Никто… Я замерла, чувствуя, что мне физически не хватает воздуха, а все тело окаменело, и вдруг вздрогнула от голоса, который вывел меня из оцепенения. Карина, посмотрев на меня, вдруг спросила:
— Останешься со мной? Мне не хочется быть одной.
Спросила так непосредственно, а я… я вдруг поняла, что тоже не хочу оставаться одна. Не хочу сейчас ни о чем думать… Я подумаю обо всем позже. Завтра или послезавтра. Тогда, когда успокоюсь. Когда смогу мыслить трезво и логически.
— Хочу… я тоже не могу уснуть.
Она откинула краешек одеяла, приглашая, и я легла рядом, чувствуя, что все еще продолжаю дрожать. Лежала, смотря в потолок и музыку слышала. Очень страшную, мрачную. Музыку, под которую какой-то размытый мужской силуэт убивал мать Карины, и теперь меня лихорадило, как при высокой температуре.
— Ты такая… такая простая. Мне кажется, что я знаю тебя очень давно… А твоя мама… ты знаешь, как она умерла?