Я смотрела на его бледное лицо, цепляясь за запястье и чувствуя, как становится тяжело дышать. Он в ярости и все равно говорит очень тихо и спокойно, а мне кажется, что вот это спокойствие хуже крика, хуже злости… оно режет меня на куски.
— Я спросил — ясно?
— Нет, — нагло и хрипло, с вызовом.
Несколько секунд смотрел мне в глаза, а потом разжал пальцы и вышел из комнаты, хлопнувв дверью так, что у меня в ушах зазвенело.
Когда его шаги стихли я разревелась, размазывая тушь по щекам… швырнула бокал на пол, бросилась на диван, обхватив себя руками и прислушиваясь к тому, как он уходит вместе со своими гостями и снова становится омерзительно тихо.
Ненавижу равнодушного, холодного ублюдка. Ненавижу выражение его лица, ненавижу его спокойствие, ненавижу в нем все. Хладнокровное, бесчувственное чудовище. Пусть уже скорее вернет меня обратно, чтоб не видеть его и не слышать никогда больше. Ненавижу-у-у-у. Как же я его ненавижу.
Я уснула на этом диване и проснулась глубокой ночью все от той же ненавистной тишины. Встала, поправляя чуть смятое платье, и вышла из своей комнаты. Щелкнула выключателем — комнату с роялем залил мягкий свет. Как давно я не играла… закрыла глаза… Сцена… Крики фанатов, поднятые вверх руки… Адреналин и бешеное сердцебиение.
"Лекса-а-а. Лекса… давай… Порви нас всех. Лекса-а-а-а. Да-а-а-а-а. Мы тебя любим"
Подошла к роялю и приоткрыла крышку. Провела пальцем по клавишам.
Когда я писала музыку… я всегда садилась за синтезатор… потом уже ноты для гитары… Самые первые аккорды всегда рождались на клавишах. Черная… Белая… Черная… Белая… Черная… Черная… Черная.
Палец сам двигался по гладкой поверхности, извлекая звук. Я его не слышала… точнее, он вибрировал внутри меня. Где-то очень и очень глубоко.
Вместе с тоской. Села на круглый стул и взяла первый аккорд, снова закрыв глаза.
Зима… ветер. Он завывает между деревьями, и я иду босая по снегу, оставляя кровавые следы. Иду вперед… меня что-то манит зовет, и я не замечаю, что там, под белоснежной коркой, торчат лезвия бритвы. Я режу ноги в кровь и все равно иду. Два аккорда… Черное и Белое… На мне вот это черное платье, и я иду по белому снегу… а там, вдалеке, меня зовет он… за огненной стеной… Еще аккорд… пальцы порхают быстрее.
Я не чувствую боли, потому что ОН зовет меня… хочет мою агонию и уверен, что буду идти за ним, и я желаю смерти, потому что он ее хочет, я дам ему все что попросит… Босые ноги касаются огня, алые языки сжигают плоть, а он там, за этой стеной, и я тяну к нему горящие руки… он улыбается мне, видя как я умираю… Белая клавиша… Черная… Черная… последний аккорд.
Позади меня кто-то стоит. Я все еще с закрытыми глазами, а перед ними ноты… они впечатываются в мои мозги, разъедают их, как клеймо, словно память съедает картинку, которую я видела, когда играла свою новую песню, которую еще никто не слышал… Возможно, и не услышит. У нее еще нет слов… но они будут. Кровавые и болезненные, они порежут меня, как острые бритвы под снегом.
— Впервые слышу эту музыку.
Вздрогнула и открыла глаза, хотела захлопнуть крышку рояля, но сильные пальцы Андрея удержали. Я увидела, как сверкнуло обручальное кольцо на безымянном. Стоит позади меня, очень близко, я улавливаю слабый запах коньяка, табака и его тела. Хочется испытывать яростную обиду за унижение, за едкие слова… за ненависть, обрушенную на меня камнепадом… и не могу. Внутри нарастает смятение, оно поднимается медленно, волнами.
— Сыграй еще раз… Завораживает.
Я судорожно сглотнула, но ничего не ответила. Его голос. Очень тихий… интонация… она иная. Как же все это действует на меня, словно оттенки эмоций зависят от этого низкого тембра, от него слегка кружится голова.
— Я давно не слушал музыку. Очень давно. Именно звуки рояля. Сыграй для меня, Александра.
Не знаю, почему, но я нажала на клавишу, словно жалобный стон, зазвенел под пальцами, и его рука перед глазами, все еще придерживает крышку. Слишком близко. Не вижу, но чувствую, сейчас это острее, чем видеть… знать, что он настолько рядом.
Неуверенно, медленно опять беру аккорды и смотрю на его запястье под белоснежным манжетом рубашки, на дорогую запонку, часы. Продолжаю играть. Обычный мотив начинает обрастать отдельными интонациями, минорными… громкими и тихими… яростными и нежными.
Прикоснулся к моему плечу, и в горле пересохло, сердце забилось быстрее, а дыхание стало едва слышным… словно я боялась вздохнуть, завибрировал каждый нерв. Прикосновения обжигали, а когда подушечки пальцев коснулись голой кожи на шее я замерла.
— Играй, — шепот обжег, и я перестала дышать, медленно набирая темп аккордов. Он касался там, где остались следы от его пальцев. Словно проверяя, причиняют ли боль… Да… больно… но не физически, больно внутри, потому что эта странная, дикая ласка разорвала меня изнутри на мелкие кусочки.
Я никогда не представляла себе, что могу ТАК реагировать на мужчину. Мужчину, который всего пару часов назад с ненавистью смотрел мне в глаза, и я видела в них свою смерть… сейчас мое сердце почти не билось, оно затаилось.
Я почувствовала, как его ладонь, едва касаясь, нежно гладит мою руку от локтя, поднимаясь выше и заставляя трепетать, захлебываться восторгом и невероятным обжигающим возбуждением. Словно под его пальцами кожа наэлектризовывается и становится до боли чувствительной.
Дыхание участилось. Я опять не понимала, что сейчас происходит, но мне нравилось… настолько нравилось, что закружилась голова. Я играла медленно, чувствуя, как закрываются глаза. Ладонь скользнула по ключице к шее и легла на горло, слегка касаясь кожи.
Я не могла дышать.
— Больно? — прошептал мне в затылок, и я судорожно сглотнула.
Снова очень осторожно погладил, костяшками пальцев, а у меня от наслаждения по телу прошла волна неконтролируемой дрожи.
— Нет, — не узнала собственный голос, прозвучал глухо, скорее, как эхо.
— Твоя кожа… она нежнее шелка. Гладкая и горячая. Очень горячая.
Меня опять накрывало это лихорадочное возбуждение, жажда, изнеможение. Теперь его пальцы повторяли очертания плеч, шеи, скул, коснулись губ, и я снова замерла.
— Играй, — приказал властно.
— Что играть? — спросила и поняла, что готова исполнить что угодно, лишь бы это не прекращалось.
— Что-нибудь…
ГЛАВА 19. Лекса
Музыка, казалось, врывалась в сознание и сплеталась с прерывистым дыханием.
— Когда я прикасаюсь к тебе, ты дрожишь… такая хрупкая, нежная…
Он словно говорил сам с собой, опутывая меня этим голосом, погружая в какое-то лихорадочное безумие. Андрей вдруг резко крутанул стул вместе со мной, разворачивая к себе, и облокотился руками о рояль. Раздался нестройный рев аккордов. Наши взгляды встретились.
— Что ты чувствуешь, Александра? Посмотри на меня, — я и так на него смотрела, не могла отвести взгляд, меня парализовало от этой близости.
Я ощущала его дыхание, невыносимо тяжелый взгляд и мощную, подавляющую энергию. Все тело напряглось, как натянутая струна. Его губы так близко, они гладкие… темные… очень чувственные… Я облизала свои кончиком языка, чувствуя, как пересохло в горле. Он коснулся моего рта большим пальцем и провел им по нижней губе, слегка оттягивая ее вниз. Как и тогда, в самолете.
— О чем ты сейчас думаешь?
"Хочу, чтобы ты всегда был со мной таким… хочу, чтоб не обжигал меня холодом… Мне так больно когда ты холодный".
Я не могла ответить, голос пропал от волнения, словно этот хищник лишил меня возможности говорить. Я еще никогда не видела у него такого взгляда, очень темного, затягивающего, как в омут. Он смотрел на меня, словно погружая в бездну, лишая силы воли, взглядом возбуждал каждую клеточку моего тела.
Медленно опустил глаза и посмотрел на мою бешено вздымающуюся грудь, под платьем четко проступали напряженные соски. Его большой палец поглаживал мою нижнюю губу.
Он подался вперед, и я непроизвольно потянулась навстречу. Голова закружилась от дикого всплеска адреналина. Теперь он почти касался моих губ губами, оттеснив меня вместе со стулом к роялю, вынуждая слегка прогнуться, чтобы видеть его лицо.
— Ты так тяжело дышишь… твое сердце бьется очень быстро…
Я непроизвольно уперлась руками ему в грудь… пусть поцелует… пожалуйста, перевела взгляд на его губы и в изнеможении громко выдохнула.
— Когда ты соблазняла меня в самолете — чувствовала то же самое? Хотела, чтобы я прикасался к тебе? Гладил твою кожу… целовал тебя… ласкал твое тело? Мучительно нежно или жадно, до боли? Как ты любишь, Александра?
Я не ответила ни на один его вопрос, но каждый из них заставлял меня внутренне корчится от какого-то чудовищного наслаждения, словно голосом можно раздражать все нервные окончания на моем теле. Мне захотелось вцепиться в воротник его рубашки и самой ненасытно впиться в его губы, прокусывая их, почувствовать его вкус. Желание стало невыносимым, и я резко подалась вперед, но он слегка отпрянул, избегая поцелуя.
— Это так опасно… так запретно, да? Желать того, кого ненавидишь… Думать… смотреть… презирать и трепетать…
— А ты разве знаешь, каково это? — прошептала с вызовом и посмотрела ему в глаза.
— Знаю.
Андрей вдруг легко поднял меня за талию и усадил на рояль. Я чувствовала себя кроликом перед удавом, который играется с жертвой прежде чем ее сожрать. Играется нежно, изысканно, утонченно. А мне вдруг захотелось, чтобы сожрал… сейчас. Я хочу узнать, что значит кричать в его руках… я уверена, что буду кричать… его глаза обещают мне, что я охрипну от наслаждения, которое этот опытный во всех смыслах хищник умеет дарить своим женщинам. Я хочу быть ЕГО женщиной…
Почувствовала, как внизу живота все скручивается в узел, как увлажняется плоть… как остро пульсирует в предчувствии чего-то мощного и разрушительного, в предвкушении болезненных эмоций, похожих на безумие. Тех самых, которые он дал мне в прошлый раз. Андрей наклонился и провел губами по моим губам, я в изнеможении закрыла глаза. Мамочки… мир бешено вращается вокруг меня, в груди нарастает стон нетерпения.