— Я хочу сегодня… пожалуйста, — терлась о его руку, глядя, как порочно улыбается, и снова загораясь желанием вцепиться ему в лицо. Но вместо этого кусая до крови губы, чувствуя, как хватает за шею. Прижимая к кафелю.
— Сейчас хочу, — нагло слизывая с его нижней губы каплю крови.
— Молчи… будет по-моему.
— Хочу, — выдыхая ему в рот и чувствуя, как с рычанием приподнимает под колени.
— Сучка…
— По-моему, — со стоном, запрокидывая голову, и он уже не жалеет, кусает за губы в ответ.
— Не-е-е-ет, по-моему. Всегда только по-моему.
Усадил на тумбочку для полотенец и опустился на колени, мокрый и скользкий, дрожит вместе со мной. Почувствовала, как раздвинул мне ноги и склонился между ними, вцепилась судорожно ему в волосы и всхлипнула от первых прикосновений языка к изнемогающей плоти. Теперь он вел меня к оргазму намеренно медленно, изучая реакцию, сильно сжимая бедра, не давая отстраниться или вырваться, подводя к самой грани, когда я превратилась в жаждущее и голодное животное, изгибаясь, напрягаясь всем телом. Наверное, я кричала, потому что мне казалось, что меня оглушило от взрывной волны наслаждения.
Я уснула у него на груди, взмокшая и уставшая. Просто провалилась в сон вместе с ним. Оплетая его руками и ногами. И даже во сне мне было страшно, что он опять отдалится, опять обожжет меня холодом, опять начнет жалеть о чем-то и отталкивать меня.
Но утром он взял меня снова… как и обещал. Едва я открыла глаза и даже не успела что-то сказать. Опрокинул на спину и резко вошел, глядя мне в глаза своим горящим взглядом…
— А это оказалось пыткой, Александра… смотреть на тебя всю ночь и ждать, когда ты проснешься.
ГЛАВА 20. Андрей
Комната наполнилась предрассветной серостью, когда очертания предметов кажутся размытыми и приобретают особый облик. Через несколько часов взойдет солнце и все будет совсем другим. Хотелось остановить это мгновение, не обращать внимания на тревожные сигналы затаившейся тишины. Запечатлеть момент… один из тех, которые останутся в памяти навсегда.
Стук собственного сердца смешивается с еле уловимыми звуками ее дыхания. Наверное, именно так звучит жизнь. Настоящая…
Лекса сплела свои пальцы с моими и держит крепко… Словно боится, что как только отпустит — я исчезну. Со сном до последнего боролась, так и сказала: "Глаза закрывать не хочу, Андрей… А вдруг все это сон… и когда проснусь — не будет тебя…" А меня эта ничем не прикрытая искренность пьянит похлеще самого крепкого алкоголя. Трепет, который в каждом ее взгляде и жесте читается, с ума сводит. Восторг ее оголенный, без капли смущения и стыда, во всем теле зверским возбуждением отдает. Один взгляд — и в голове шумит от того, что своей сделал. Самому себе не верил, что послал ко всем чертям всех, что все в один момент значение свое потеряло. Словно в голове щелкнуло что-то…
Раньше смотрел на нее и только отродье ахмедовское видел, потому что так проще было. Легче. Понятнее. А внутри все равно что-то подтачивало, сам себя понять не мог. Почему с каждым днем, который в моем доме провела, желание видеть ее только возрастало. Избегать пытался, и в то же время глазами искал. Злился, заставлял ее себя ненавидеть, но она, как назло, именно в эти моменты делала что-то, что полностью переворачивало с ног на голову все мои убеждения. Да и Карина, видимо, не зря к ней потянулась. Они обе могут позволить себе быть искренними. Проявлять привязанность, не просчитывая в уме десять ходов вперед. У них было то, что давным давно потерял я сам…
И опять перед глазами все дни словно слайд-шоу пронеслись. Начиная с первой встречи. Хотя нет, не встречи, а момента, когда изучать ее жизнь начал. Взгляда на фото той самой девочки белокурой… с подбородком вздернутым и прямым смелым взглядом. Только сейчас другими глазами все эти кадры видел. Каждый рассматривая с интересом и жадным любопытством. Когда о человеке любую мелочь знать хочешь. Понимать, чем живет, что любит, чего боится и о чем мечтает. Когда каждое слово и деталь обрастает особым значением. И сейчас я захлебывался от желания узнать ее еще ближе. Во всех смыслах этого слова. От одного взгляда на нее похоть дикая захлестывала и голодное желание наброситься, жадно тело руками сминая. Брать снова и снова, не жалея и не сдерживаясь. И само осознание, что она вот здесь, рядом, обнаженная и вся моя, в восторг бешеный приводило. Сейчас о каждой минуте жалел, которую потерял, самому себе сопротивляясь. Умом понимал, что останавливало, только желание обладать нахрен снесло все эти выстроенные стены, и все… тормоза отказали.
Уехал тогда из отеля, едва ярость сдерживая из-за ее очередной выходки. Порвать был готов. Но не за то, что из своей комнаты вышла, наоборот, меня ее натура бунтарская всегда восхищала. Просто самому себе признаваться в этом не хотел. Приказывал что-то, надеясь, что все равно не послушается, и каждый раз удовольствие от этого получал. А в тот день за каждый сальный взгляд австрийских ублюдков хотел и ее, и их по стене размазать. За то, что слюной изошлись, глядя на нее. Что каждый в своих грязных фантазиях ее на этом столе разложил уже… Да, бл***, я это читал по их жестам, судорожным движениям кадыков и дрожащим пальцам, которыми они узлы своих галстуков ослабляли. Знал, о чем каждый из уродов думал в тот момент, потому что и самого наизнанку выворачивало. От желания послать всех нахрен и взять ее прямо посреди номера. Под себя подмять и стоны выбивать вместо словечек дерзких.
Они молча уехали тогда, ни один и слова не посмел сказать, а у меня — бедлам полный, швыряет из стороны в сторону. Стерва мелкая с каждым разом все сильнее из себя выводила. Чувство, что на краю пропасти стою, и меня словно магнитом в нее тянет. Сил сопротивляться все меньше, потому что сигануть с высоты хочется. Не знал, что там, на дне, но чувствовал, что от одной мысли о чертовке этой дух захватывает. И за эту слабость, которая свои правила диктовать начинала, сам себя ненавидел. Решил тогда, что съеду из отеля, под замком ее держать буду и сдохну, но больше не приближусь. Осталось десять дней. Десять. И все… все на места свои встанет. Я слишком много жертв на алтарь этой мести положил, чтобы сейчас все вот так похерить из-за девки этой.
А потом мне ее папаша-ублюдок позвонил. В первую секунду я даже глазам не поверил, что это его номер на дисплее высветился. Долго думал, поднять ли трубку. Вертел телефон в руках, и уроду пришлось несколько раз набрать, прежде чем я ответил. Что же тебе так приспичило-то, Ахмед? За зад свой трясешься? Изворачиваешься, как на сковороде раскаленной.
— Да, Ахмед. Выкладывай давай, что надо. Я занят сейчас.
— Я все сделал, Граф… Считай, что твоя взяла. Хакерам твоим всю инфу слил, дочь верни…
— Я сначала проверю, что ты там мне насливал. Тогда и поговорим.
— Граф, бл***, что за фокусы? Мне терять больше нечего. За слова отвечать нужно. Когда я дочь получу?
— Ты не рыпайся, Ахмед. Здесь условия я ставлю. Сиди и жди указаний. Все, отбой.
Трубку бросил, а у самого земля из-под ног ушла. Как удар под дых. Перед глазами завертелось все, как адская карусель. Знал, что тварь не блефует. Знал, бл***, и понимал, что времени больше не осталось. Что придется свою часть сделки выполнять. И в тот же момент осознание острой стрелой пронзило, что я ее НЕ ОТДАМ. Нихрена. Не важно, что я и кому обещал. Пусть катится все к черту. Себя не узнавал и проклинал одновременно… За мысли эти, которые как ушат холодной воды. Столько времени держаться, чтобы сейчас, как ошалелый метался от этого порыва, дикого и примитивного.
А потом перед глазами вспышкой кадр, как она к отцу приближается, а мне остается только в спину смотреть… И все — решение молниеносно принял. Гнал тогда на всей скорости обратно. Туда, откуда несколько часов назад сбежать хотел. Мчал, чтобы себе и ей все пути к отступлению отрезать. Выбора никому из нас не оставить. Как помешательство какое-то, только я в каждом шаге отчет себе отдавал, хоть и действовал словно в дурмане. В одну секунду перевернулось все. Как с цепи невидимой сорвался.
Влетел в апартаменты и остолбенел от неожиданности…
Мелодия та, которую играла, до сих пор в голове по нотам звучит. С каждым тихим шагом все ближе подходил, чувствуя, что терпение на исходе. А как прикоснулся — словно током шибануло. Разрядом электрическим вдоль позвоночника. Сейчас по-другому все было. Не так, как раньше, когда сдерживался, чтобы через грань не переступить. Сейчас решил уже все… предвкушение каждый нерв оголило, набросился в приступе алчного голода, а когда понял, что невинна она — чуть на части не разорвало от безумного взрыва восторга. Понимать, что никогда и ни с кем до меня. Никого у нее до меня не было… не знает других. Первый я, и сейчас она мне себя отдала. Так безумно… так необдуманно… так по-сумасшедшему, и так, бл***, правильно. Потому что по-настоящему… Это все о ней. То, чего она так желала получить в ответ.
"Ты какой-то ненастоящий" Эти слова, которые в самолете тогда произнесла, по-другому зазвучали. И я вдруг понял, что мне до боли захотелось быть с ней настоящим. Какая-то болезненная потребность позволить себе начать жить… опять.
— Андре-е-е-й, — смеется заливисто и убегает, хоть и понимает, что все равно догоню.
В один из дней мы выехали за пределы города, в сторону Венского леса. Заснеженные деревья и воздух, от чистоты которого голова шла кругом. Отключил все телефоны. Знал, что миллион звонков будет. Подождут. Все подождут. Плевать. Нет ни для кого.
Она отбежала на несколько шагов, и через секунду я почувствовал удар в плечо. Это что сейчас было? Развернулся резко, а она засмеялась во весь голос.
— Воронов, расслабься… это просто снежок… Никто в тебя не стреляет… — и вот уже в меня летит второй. Разбился об лоб, а я лишь стою и ресницами хлопаю, не замечая, что уже и сам смеюсь.
— Ну все, мелкая, ты нарвалась… — и вслед за ней, пока не догнал и в сугроб не повалил. В глаза смотрю, и опять тону. Взгляд отвести не могу, и от жара ее дыхания резкое возбуждение накатывает. Мгновенно… остро… требовательно. Как будто не брал ее все утро. А она, чертовка наглая, не моргает даже, и эрекцию мою почувствовав, кончиком языка губы обвела и говорит томным голосом.