Гипнотизирующий взгляд, который угадывался даже на этом невзрачном портрете буравил с неумолимой жестокостью.
— Неужели узнаете? — снова раздался голос мужчины. Потрясенный фотороботом, Шаров совершенно забыл о его присутствии.
— Да. То есть… кажется… — он повернулся и мужчина, оказавшийся обладателем довольно неприятной внешности для такого красивого баритона, слегка отпрянул.
— Ба! — выкрикнул он. — Это же вы! А я думаю, кто это со стадиона идет, сейчас я быстро проверю его документы… А это сам Андрей Емельянов! Не может быть! Глазам своим не верю!
Шаров сконфузился, улыбнулся своей самой чарующей улыбкой и развел руки.
— Пришел вот… попрощаться…
— На фронт?
Шаров кивнул.
Мужчина мечтательно задумался.
— Да… были дела… — он глянул в сторону стадиона. — Там наши только что нарушителя поймали… не видели?
— Нет, я только со стороны посмотрел… ничего не…
— А помните, как вы Коновалова на десятке перегнали на финише? — мужчина покачал головой. — Тогда ведь Конь был первым, на вас никто и не ставил. А я… — он хитро подмигнул, — поставил на вас всю получку! Нам, конечно, нельзя, запрещают… но…
Шаров снова улыбнулся.
— Если тихонечко, то можно.
— Точно!
— И забрал тогда пятнадцать тысяч! Представляете!
Шаров присвистнул.
— Наверное, вы и сами не ожидали, что выиграете? Или знали с самого начала? Всегда хотел задать вам этот вопрос, — признался чекист.
Если бы он помнил… однако, ради того, чтобы беспрепятственно продолжить свой путь, вспомнить нужно было.
— Я хотел победить, — сказал тихо Шаров. Голос его прозвучал неестественно, будто бы принадлежал не ему, а был украден у того, второго человека, тоже бегуна по имени Андрей Емельянов. — Очень хотел.
Мужчина кивнул.
— Ну… — медленно произнес он, — иногда хотеть — мало. Если бы все хотели и тут же получали… так нет же. Так не бывает.
Шаров засунул руки в карманы пальто.
— Вы же сильно хотели… и получили.
— Да уж. Но, наверное, это все же благодаря вам. А не потому, что я что-то там хотел. Вы тренировались. А не просто хотели.
— Еще как тренировался.
— Ну вот, видите. А я выиграл, получается, просто так.
— Вы рисковали.
— Да разве это риск… — он вдруг указал рукой на портрет, который притянул внимание Шарова. — Вы же его узнали. Я за ним бегаю уже пять лет. Сейчас, конечно, не время, да и пропал он куда-то, но я должен спросить — может вы его видели?
Мысли в голове Шарова лихорадочно засуетились. Что ему ответить? Врать бесполезно, похоже этот человек видит людей насквозь.
— Такое ощущение… — медленно сказал он, глядя чекисту прямо в глаза, — что я видел его на стадионе. Он сидел в первом ряду недалеко от линии старта. Но… это было давно. Кажется… в тридцать седьмом. А больше нет, не приходилось.
Мужчина вздохнул.
— Да… не густо. Изворотливый гад, не удается даже выследить как следует. Всегда на шаг впереди.
Шаров выждал немного, а потом спросил:
— А что он такого сделал-то?
Чекист как-то странно ухмыльнулся и покачал головой, докуривая папироску.
— Маньяк он. Вскрывает людей, как консервные банки. Похоже… это доставляет ему удовольствие.
Шаров почувствовал, как мороз пробежал меж лопаток.
— Он — серийный убийца?
— Да… но поймать мы его никак не можем, — чекист развел руками. — Ну, рад был видеть… если что, забегайте. Я здесь бываю редко, это сегодня видите, что творится… и в городе переполох, вызвали на усиление. Но будете на Петровке, заходите в гости, буду рад видеть.
— С удовольствием, — соврал Шаров и протянул незнакомцу руку: — А кого спросить-то?
Мужчина тоже протянул руку, крепкую и жилистую.
— Старший лейтенант Гром Федор Ильич.
Шаров пожал руку.
— Ну, не буду задерживать, — сказал Гром. — Спасибо… что победили тогда!
Шаров кивнул, улыбнулся натянутой улыбкой и медленно пошел в сторону бурлящей от народа улицы.
Глава 10
2010 год
Профессора привел Шаров. Молча втолкнул его в кабинет, где в мерцающем освещении тусклой лампы сидели шестеро взрослых людей, мрачных и задумчивых.
Он придвинул старику стул и хорошо заученным движением с силой надавил на его сутулые плечи. Тот плюхнулся на сиденье. В такие моменты Шаров любил иногда убирать стул, чтобы задержанный, нелепо взмахнув руками, плюхался на пол, кривясь от боли и неожиданности. Такое начало давало ему приличную фору. Никакого насилия, но далее разговор как правило, проходил в позитивном и взаимовыгодном русле. Едва не дернув стул, Шаров, однако сдержался. Все-таки он не в родном участке. И все же, задержанный, как он сам про себя называл профессора, не проявлял ни нервозности, ни страха: в его глазах не было заметно той щенячьей участливости, появляющейся у большинства переступивших порог отделения полиции. Старик же, несмотря на проведенное время в тесной комнатке с пауками, из мебели в которой был лишь один драный и прокуренный топчан, смотрел с нагловатым дерзким прищуром, будто бы не он был их пленником, а все они, присутствующие в комнате.
Денис поежился. Привыкший к суровым морским будням, простым грубоватым репликам старпома, он чувствовал себя не в своей тарелке, а происходящее чем-то напоминал ему старый фильм по роману Агаты Кристи «Десять негритят». Он припомнил рассказ Виктора и тут же живо представил, каково это провести несколько лет в больнице, где главным врачом был этот мерзкий тип с тонкой шеей и каким-то бесчувственным птичьим взглядом.
Лиза смотрела на старика изучающим взглядом. На пути к богатству и власти ей приходилось сталкиваться с разными субъектами, нередко они были мерзкими и неприятными, но этот субъект, как она сразу же поняла — распространял вокруг себя почти осязаемую опасность. Она предпочитала не иметь с такими дел, потому что никогда не знаешь, чем все может закончиться и на каком этапе сотрудничества почувствуешь в спине холодную твердь клинка.
Лена отвернулась, не в силах скрыть отвращения и даже страха. Виктор же наоборот — будто бы потянулся к Инину всем телом и тот даже слегка напрягся, хотя его напускное благодушие, кажется, ничем нельзя было поколебать.
Давид сложил ладони вместе и что-то прошептал, покачав головой. От Инина исходило что-то недоброе, но не как, например, от льва, которому на роду написано быть благородным хищником, а как от гиены — маленькой, подлой и хитрой.
Лишь один Петр остался безучастным. Он смотрел на доктора, как люди порой смотрят на что-то абсолютно невзрачное, неприметное или набившее оскомину.
Шаров хлопнул доктора ладонью по плечу.
— Ну вот, мы и в сборе. Времени у нас не так уж много, у всех важные дела и, честно говоря, мы смотрим на эту затею весьма скептически, мягко говоря. Я сейчас говорю лично от себя, но уверен… — Шаров сделал паузу и оглядел смутно и будто бы знакомых ему людей… — … что каждый из вас со мной согласится. Лично я из вашего путаного объяснения вообще ничего не понял. Какие-то сеансы воспоминаний под воздействием стимуляторов. — Он чуть было не добавил, что и сам порой пользуется похожими способами для того, чтобы заставить задержанных вспомнить то, что ему нужно. Но так как прекрасно знал, чего стоят такие показания, решил не нервировать собеседников. Так что… — он оглядел кабинет. Настороженные люди ловили каждое его слово. — … Мы слушаем. И я бы на вашем месте поторопился, потому что у меня уже давно чешутся руки отвезти вас на Петровку. Там вас давно заждались.
Шаров обошел стул доктора, на ходу достал сигарету, прикурил и уселся на место, которое некогда занимал командир части. Вместо портрета лидера нации над его головой теперь светлел неровный прямоугольник, в центре которого виднелась рваная надпись, нанесенная куском черной смолы: «Жизнь прекрасна, но она напрасна».
Минуты три доктор молчал, оглядывая присутствующих, будто бы пытаясь вспомнить про каждого из них что-то важное, написанное в невидимом анамнезе. На его лице, словно вылепленном из гипса, не отражалось ни единой эмоции. Однако опытным взглядом сидельца Виктор уловил, что доктору явно не по себе.
Что-то пошло не по его плану.
Легкое, едва заметное подергивание правого века. Вряд ли кто-то бы обратил на это внимание, но однажды, когда он стал свидетелем серьезной карточной игры, бывалый зека, наблюдая со шконки разворачивающийся поединок, окатил его ядреным чефирным духаном и шепнул: «Знаешь, Витёк, кто сегодня банк возьмет? Зырь внимательно…»
Виктор глянул на четверых игроков, но ничего сказать не смог. Разве что сидевший справа слишком суетился.
«Нет, — сказал зека, — этот просто блефует, поэтому и дергается. Карта у него не самая жирная, но пойдет. А вот очкарик, напротив него, тот спокоен. Но карта у него дрянь. А все почему? Глазик… смотри, как дергается…»
Виктор присмотрелся и правда, нет-нет, но тяжелое веко довольно упитанного мужчины с большим прыщом на щеке едва заметно вздрагивало.
Точь-в-точь как у этого…
— Что ж… — бесцветным голосом начал доктор. Лена, услышав его, вздрогнула и подняла на него полный ненависти взгляд. — Раз уж… вам это удалось… собраться… значит, пора и мне сделать что-то полезное.
— Это уж точно, — хмыкнул с командирского кресла Шаров. — Он выпустил облачко дыма, которое медленно поднялось к потолку, покружилась с минуту и растворилось в желтоватой полутьме.
— Я уже рассказывал, чем и как я занимался в… лаборатории. Но для тех, кто не слышал, повторю вкратце еще раз. В аспирантуре я заинтересовался поведением некоторых… м… м… больных, которые находились в пограничных состояниях, вызванных как болезнями, я имею ввиду, конечно же, психические заболевания, так и в общем-то здоровых, но поставленных в крайне сложные обстоятельства людей. Например… некоторые советские бойцы в Афганистане получив тяжелые ранения, делились воспоминаниями, которые казались полностью выдуманными, если бы… не были удивительно точными и реалистичными. Обычный бред, скажете вы. И действительно, в основном, во многих случаях так и было. И я тоже был уверен…