— Вы что, служили в Афгане? — спросил вдруг Шаров.
Едва заметный мускул на лице Инина дрогнул.
— Было дело.
— И кем же?
— Полевая хирургия.
— О как… — удивился Шаров. — Надо же… И вдруг поменяли специализацию?
Инин не ответил на его вопрос.
— Так или иначе… — продолжил он, — несколько таких случаев мне удалось проверить. Не полностью, конечно, это было невозможно. Частично. И выдумки оказались правдой, хотя этого не могло быть. Никак.
— Что вы имеете ввиду? — Лиза, выглядевшая слегка поникшей (оно и понятно, после такой демонстрации), вдруг оживилась.
Инин хмыкнул. По его лицу было видно, что он знает гораздо больше, чем говорит. Более того, это знание каким-то образом делает его не пленником, заложником ситуации, а наоборот — он словно возвышался над всеми, исподволь распространяя свою зловещую ауру. Его не смущали ни регалии, ни звания и опыт, ни даже богатство некоторых присутствующих. Его не смущало даже то, что в любую секунду он мог оказаться в руках полиции — от которой так ловко скрывался половину своей жизни.
— Расположение отряда внезапно атаковали моджахеды. Один капитан из отряда разведки, первым обнаруживший скрытое наступление на наши позиции, получил тяжелое ранение в ногу… я пытался спасти его, но за стенами дома, где мы укрылись, шел бой. В окно влетела граната и капитан…
Виктор дернулся… болезненная мука искривила его лицо. Лена с тревогой посмотрела на друга.
— Вить, все нормально? — шепнула она ему.
Виктор с трудом кивнул. Губы его пересохли. Дрожащей рукой он взял со стола стакан воды.
Доктор внимательно посмотрел на Виктора. Зрачки его сузились, он выждал пару мгновений и продолжил.
— … накрыл ее своим телом, чтобы… видимо, спасти меня. Да, он меня спас ценою собственной жизни. Полученные ранения были несовместимы с жизнью. Однако перед смертью он успел кое-что мне рассказать.
— И что же такого интересного он вам рассказал? — скептически спросил Петр и покачал головой. Происходящее все больше напоминало ему какую-то дешевую голливудскую поделку.
Виктор поднял стакан ко рту и попытался отпить, но рука его тряслась, как у заправского алкоголика. Так и не сделав ни единого глотка, он резко, расплескав воду, поставил стакан обратно.
— Что в девяносто первом Союз развалится.
— Это и так было понятно, — протянул Петр. — Тоже мне предсказание.
— Он назвал точную дату. Двадцать шестого декабря. А еще он сказал, что однажды ко мне придет человек, которого я узнаю. Который не оставит меня равнодушным. Из-за которого все это началось.
— Угу… у меня каждый день в приемной толпы таких. Мнят из себя мессий, пророков и прочих ясновидцев. Знаем, проходили.
Инин бросил на Петра быстрый насмешливый взгляд.
— Ладно… Петя, успокойся! — прервала его Лиза. — Так что, пришел этот человек?
Профессор медленно кивнул.
— Да. Пришел.
— И где же он сейчас?
Виктор часто дышал. Лицо его покраснело и покрылось пятнами, хотя в помещении было прохладно.
— Да вот же он, — все тем же бесцветным голосом сказал профессор. — Сидит перед вами.
Сначала никто ничего не понял. Они принялись оглядывать друг друга, озабоченно и тревожно, словно пытаясь найти лазутчика, агента и не находя его в себе — отрицательно качали головой, мол, это точно не я. В какой-то момент, когда методом перебора выяснилось, что никто этим человеком быть не мог, взгляды вдруг разом пересеклись на Викторе.
Он замер, ни жив ни мертв. Краска с лица схлынула, и он стал мертвенно бледным. В комнате воцарилась жуткая тишина.
— Витя… — шепотом произнесла Лена. — Что… он говорит?
— Что я говорю, а? — могильным голосом профессор повторил ее слова. Стул под ним отвратительно скрипнул.
Виктор почувствовал, как жуткий холод сжал его грудную клетку. Он силился вздохнуть — и не мог.
— Я… я ничего… не помню… — прохрипел он.
— Все ты помнишь… — улыбнулся доктор. — Расскажи нам.
Инин щелкнул пальцами и в ту же секунду Виктора затопили воспоминания — настолько яркие, реалистичные и одновременно ужасающие, что он пошатнулся и его повело в сторону. Лена успела удержать друга за плечи, иначе бы он точно упал со стула.
На мгновение его ослепила яркая вспышка, и тут же наступила тьма — как если бы кто-то выключил в комнате свет. Он бежит по пролеску, очертания которого ему хорошо знакомы. Впереди идет женщина с сумочкой. Он откуда-то знает и женщину и то, что в сумочке у нее деньги. Много денег. А ведь ему они гораздо нужнее, чем ей. Силы неравны, но он знает, что, если быстро накинуть удавку на шею и удержать ее хотя бы секунд десять, жертва ослабнет и не сможет сопротивляться. Останется спокойно довершить свое дело. И забрать добычу.
Он крадется за ней по узкой тропинке, прячась за стволами деревьев и диким кустарником. Она идет довольно быстро, в ее движениях чувствуется страх. И с каждым шагом страх нарастает — так, что она едва не спотыкается о дерево, лежащее поперек тропинки, и не падает в сырую траву. Он чувствует, как испуганно колотится ее сердце и тоже проникается этой лихорадкой.
Он легко настигает ее в тот момент, когда женщина, потеряв равновесие и раскинув руки, пытается сдержать крик. Удавка затягивается вокруг рыхлой шеи. Сумочка падает из рук. Но она ему особо не нужна. Так — приятное дополнение к охоте. Женщина пытается бороться, но страх затмевает ее разум. Она пыхтит, из горла раздаются булькающие хрипы. Виктор чувствует возбуждение, накатывающую волнами эйфорию и руки затягивают петлю все сильнее.
Осталось совсем немного. Она еще пытается бороться, но делает это неуклюже, как утопающий человек — бессильно вскидывает руки над водой, хватает ртом воздух, — словно в последний раз. Обмякшее тело слишком тяжелое — женщина начинает заваливаться на спину.
И тут он чувствует, что в кустах кто-то есть. Кто-то может ему помешать и поймать, раскрыть его инкогнито. Он замирает и жертва, словно почувствовав эту заминку, из последних сил дергается, отталкивает его. Удавка выскальзывает из вспотевших рук, а она, почуяв свободу и, возможно, получив последний шанс, резко отстраняется и неожиданно легко и быстро устремляется вперед — туда, где сквозь ветви деревьев светят окошками мрачные пятиэтажки.
Он мгновение думает — бежать вслед за ней? Нет, это слишком опасно. Сердце грохочет, эйфория уходит. Виктор нагибается, хватает сумочку и зыркнув по темным кустам, устремляется в чащу.
Запахи прелой листвы бьют в нос, а он бежит, бежит, пока наконец, не чувствует себя в безопасности.
Что он расскажет матери? Отдышавшись, он понял, что достиг другого края лесного массива и когда выскакивает из него, неожиданно натыкается на почтальона, который выглядит испуганным и оторопевшим. В голову сразу приходит решение. Он точно знает, что говорить, когда спросят — кого он видел в лесу.
Все эти мгновения Виктор переживает так быстро, что ошеломляющая правда, вдруг всплывшая в памяти, заставляет его застонать.
Он сжал виски — это не было похоже на очередной приступ мигрени, боль в сто раз сильнее, пронзившая мозг, словно раскаленная игла.
— Что? Витя, что⁉ Что ты вспомнил? — Лена трясла его за плечи.
— На, выпей, — Лиза протянула стакан воды и на этот раз он выпил махом.
— Это я… — прошептал он. — Это же я… — мутным взглядом он оглядел комнату. — Я убийца. Я тот самый маньяк. Я знал все с самого начала, потому что сам себе… магнитофон… это же так просто…
Петр скривился.
— Витя, ты нас пугаешь. Какой маньяк? Ты о чем?
— Моцарт, — сказал Денис. — Убивал детей в восьмидесятых.
— Так мы и сами были не очень-то взрослыми… — задумчиво произнесла Лиза.
— Думаете, шестиклассник не может убить человека? — с легкой улыбкой возразил профессор. — Могу заверить… еще как может. Тем более, ребенка.
— Основной массив убийств произошел как раз в тех местах… но… — Шаров покачал головой и скептически посмотрел на Виктора. — Мы, конечно, искали взрослого… никому бы и в голову не пришло, что это… Ты… — он посмотрел на Виктора.
— Судя по всему, надлом случился после гибели отца… — сказал доктор. — Тот человек, который спас мне жизнь и был его отец, но тогда я конечно об этом не знал.
— Пока что все это слова, — протянул Шаров. — Не так давно вы говорили совсем другое.
— Говорил, чтобы проверить вас и вашу реакцию. Вы же залезли в больницу вместе, откуда я знаю, может вы заодно.
Шаров вдруг подумал, что как раз во время отсидки Виктора убийства прекратились, но все равно, он был настроен скептически.
Давид вдруг резко встал, подошел к Виктору, взял его за локоть и потянул к двери. Тот бессильно повиновался.
— Мы сейчас придем, — бросил Давид.
Он провел Виктора к лестнице, они спустились в темноту и остановились на крыльце. Потом Давид шагнул вперед, туда, где маячил продуваемый всеми ветрами пустынный плац.
Виктор медленно побрел за ним. Воспоминания, как обрывки сожженной газеты болтались в его памяти, всплывая полуистлевшими заголовками.
Они дошли до места, где когда-то стоял их отряд перед тем, как двинуться в лес. Давид взглянул на двухэтажное здание штаба части. Задернутые черным окна были почти не видны. Они оказались словно в безвременье — ни вчера, ни сегодня, ни завтра — только те самые сгоревшие заголовки, которые невозможно полностью прочитать.
— Ты не боишься? — спросил Виктор. Его тело сотрясала крупная дрожь. Но не от холода, а от диких, затопивших сознание воспоминаний.
— Кого? Тебя?
— Да. Ведь… я там был. Это я…
— Нет, не боюсь. Но… ты прав. Ты действительно там был. Поэтому тебе так легко было внушить это воспоминание.
Виктор взглянул на друга.
— Ты думаешь, мне все это просто кажется?
— Не все. В том то и дело. Против нас играет чрезвычайно хитрый и умный противник. Он… — Давид задумался… — если хочешь, сам дьявол. Он настолько хитер и изворотлив, что у него… практически нет слабых мест. Но ты не убийца. Хотя я почти не сомневаюсь, что если полиция пересмотрит твое дело, то найдет недостающие улики, на основании которых тебя можно будет обвинить в этом… А может быть… — монах задумался. — … может быть не только тебя, но и каждого из нас. Но я абсолютно уверен, что к убийствам ты не имеешь никакого отношения. Только в одном он прав.