— Товарищ генерал…
— Отставить. Ты уже себе наговорил.
Генерал взглянул на штатских.
— Видите, я вас предупреждал. Эх, Васютин… — вдохнул он. — Как там остальные школьники?
— Спят уже, — ответил полковник. — Вымотались за день.
— А классный руководитель?
— Она — нет, сидит рядом с караульным. Ждет…
— Бедная женщина…
В кабинет вошел третий штатский, коротко посмотрел на Артемьева, кивнул остальным и негромко сказал:
— Пришла информация по Шарову. Подающий надежды легкоатлет. В связи с тем, что он должен был ехать на студенческие игры зимой в Париж, мы его недавно проверяли. Также он весной выезжал в ГДР на сборы. Никаких нареканий. Мы провели обыск в общежитии, ничего компрометирующего не обнаружено. Он чист. Разумеется, опросили тренера и товарищей по команде. Все отзываются о нем исключительно с положительной стороны. Однако… в свете его последних поражений появилась информация о его аморальном образе жизни. Он выпивал, некоторые товарищи по команде посетовали, что в последнее время Шаров странно себя вел. Был напряжен, взвинчен…
Мужчина в сером костюме помолчал, затем продолжил:
— История, прямо скажем, наталкивает на мысли о работе иностранных разведок. Возможно, его появление здесь также не случайно.
Артемьев открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал и махнул рукой.
— Мы не утверждаем, что он виновен, но пока других подозреваемых нет. Генерал Артемьев, нам придется до выяснения опросить каждого военнослужащего, всех, кто присутствовал на территории части за последний месяц… А также тех, кто так или иначе принимал участие в судьбе Шарова. Хлопотал о его переводе в спортроту…
Генерал тяжело посмотрел на штатского, но тот и ухом не повел.
— … включая вас.
— Что⁈ — командующий округом, поставив кулаки на стол, начал медленно подниматься. — Что вы себе…
— Сядьте, Артемьев, — мягко сказал штатский. — Успокойтесь. Возьмите себя в руки. Никто вас ни в чем не подоз…
В эту секунду на столе пронзительно зазвенел телефонный аппарат стального серого цвета.
— Возьмите трубку, — сказал штатский. — Это вас.
Генерал опустился на стул и поднял трубку.
— Артемьев слушает.
— Да, Дмитрий Федорович. Да. Понимаю. Обстановка непростая. Да, товарищи из… уже здесь. Есть выполнять приказы и оказывать содействие. Понял. Мы найдем их, даю слово офицера.
С этими словами он повесил трубку и застыл, словно гипсовое изваяние.
— Устинов звонил, — произнес он побелевшими губами. — Если не найдем, завтра срочное совещание в ЦК, объявление Всесоюзного розыска и чрезвычайного положения. Такого в истории СССР еще не было… Усиленный режим охраны границ, тройной досмотр всех судов, самолетов, железнодорожного транспорта, округ будет поднят по тревоге, сначала Московский, к вечеру — по всей стране.
Он говорил эти слова странным, неживым голосом, и взгляд его, направленный в противоположную стену с живописной картиной озера был таким же тусклым и безжизненным.
Закончив, он замер, затем слегка пошатнулся, хлопнул себя по карману кителя.
— Мне… мне нужно покурить.
— Конечно, Андрей Викторович. Покурите. Только далеко не уходите. Мы начнем прямо сейчас. А вас, Дмитрий Олегович… — штатский посмотрел на командира части Васютина, попрошу остаться в кабинете. Вы арестованы.
Маша сжала ключ в руке, вышла не лестничную клетку, посмотрела по сторонам. Подъезд давно спал. Ни звука не доносилось из-за закрытых дверей, лишь порывы ветра за окном раскачивали голые ветви деревьев и мрачные тени плясали по холодным стенам.
Она покосилась на квартиру соседки. Ей вдруг почудилось, что за дверью кто-то стоит и смотрит в глазок. Разумеется, Оля могла не спать, но Маша старалась все делать тихо, дверь открыла и прикрыла очень осторожно. Да и время… половина второго ночи. И тем не менее ощущение было очень стойким.
Если это была Оля, она бы вышла и спросила, куда я направляюсь так поздно. Предложила бы помощь, — решила она, чувствуя холодок между лопаток от неприятного чувства.
Маша накинула пальто и влезла в старые сапоги, которые не жалко. В карман положила динамо-фонарик, который горел от нажатия ручки. Можно было не беспокоиться, что сядет батарейка. Правда, могла перегореть лампочка. Но она надеялась, что этого не случится. Не в этот раз.
С тех пор как мужу дали квартиру, она ни разу не спускалась в подвал. Как-то было незачем. Солений и компотов на зиму Маша не делала, картошку в подвале они не хранили, так что особой нужды не возникало.
Медленно, на цыпочках, она спустилась на первый этаж, машинально глянула на прорези почтовых ящиков. Кажется, в ящике их квартиры под номером «13» что-то лежало. Письмо? Телеграмма? Странно. Она вроде бы смотрела вечером. Кто мог так поздно принести почту?
Маша пожала плечами. Сейчас не до этого. Может быть, на обратном пути.
Она решительно вышла из подъезда, аккуратно прикрыла за собой дверь. Не стоит будить соседей. В такое время нормальные люди обычно спят, и, если ее увидят, начнутся пересуды. Попробуй потом объясни, куда ты ходила.
Крадучись, Маша добралась до соседнего подъезда.
Интересно, откуда Гром узнал про магнитофон? — подумала она, оглядываясь. И что, если все это — враки, ложь с целью сбить ее с настоящего пути? Она замерла перед самой дверью соседнего подъезда, где проживал Витин друг с отцом, учителем труда.
Что, если это попытка не дать ей позвонить в милицию… и рассказать, как все было на самом деле…
Так ты же звонила в милицию! — насмешливо возразил внутренний голос. — Сама лично позвонила и повторила все то, что велел сказать Гром. Могла бы уж поделиться своими сомнениями. А теперь поздно, дорогая. Тебя поднимут на смех!
Осознав всю абсурдность и бестолковость своей ситуации, она ужаснулась. Однако, других вариантов не оставалось. Маша была почти уверена, что никакая милиция не сможет вернуть ее сына и других детей домой.
Толкнув дверь, она окунулась в ватную покалывающую темноту.
Левая рука нащупала холодную шершавую стену. Маша сделала шаг вперед, еще один. Лестница началась внезапно, и она чуть не упала. Сердце затрепыхалось, она вспомнила про фонарик. Вытащила его из камрана и принялась нажимать на ручку. Внутри устройства что-то закрутилось, зажужжало, лампочка словно нехотя загорелась тусклым точечным огоньком. Маша принялась выжимать эспандер фонарика. Свет стал ярче, и она двинулась вниз.
Спуск в подвал показался невероятно длинным. И хотя она прошла всего две лестницы, спина взмокла, на лбу выступили капли пота, а руки слегка дрожали.
Внизу пахло сыростью, плесенью, кошатиной и теплоцентралью. Она увидела толстые трубы, укутанные стекловатой. На одной из них сидел огромный черный кот и смотрел прямо на нее. Глаза его блестели злыми зелеными огоньками.
— К-с, к-с-к-с… — несмело позвала Маша, надеясь, что такое обращение расположит кота и он в случае чего не бросится на нее и не вонзит острые когти в спину.
Кот не отозвался и продолжал сидеть на трубе как изваяние.
Маша свернула налево, пошла вдоль стены, у которой высилась гора гниющего тряпья, осколков бетона, сломанных деревянных ящиков и прочего хлама. Она и понятия не имела, что здесь… такое творится.
Взгляд уткнулся в черную надпись на стене «Оставь надежду, всяк сюда входящий» и ей стало не по себе. Ноги задрожали и какое-то мгновение в ней боролись две противоборствующие мысли — продолжить идти вглубь, или броситься назад к выходу.
С трудом пересилив себя, она двинулась дальше. Кисть, выжимающая ручку фонаря, устала и Маша взяла его другой рукой.
Вдоль стены располагались двери подвальных помещений. По потолку струились толстые черные провода и кое-где торчали лампочки. Почти все двери, потолок и стены были увиты черно-серой дрожащей паутиной. Тонкие невидимые нити касались ее лица, и каждый раз она вздрагивала, с трудом подавляя желание закричать что есть силы.
— Три… четыре… — пятая квартира отсутствовала. Ей нужна была девятая.
Маша остановилась на перекрестке. Слева было просторное углубление, из которого коридор куда-то снова загибался. Направив тусклый луч прямо, она увидела тупик — кирпичную стену, рядом с которой стояла старая покосившаяся детская коляска, на которой восседала грязная кукла в алом в белый горошек сарафане. Кукла была без волос и немигающим взглядом смотрела на Машу.
Чертыхнувшись, она повернула направо. Мертвое лицо еще несколько секунд чудилось ей в темноте.
— Пять… шесть…
Наконец, миновав изгиб коридора, она оказалась перед дверью с цифрой «9».
Маша оглянулась, вздохнула, собираясь с силами, и сунула ключ в замочную скважину.
В конце концов, она взрослая женщина, работник прачечного комбината. Чего ей бояться в подвале старого дома?
Дверь поддалась с трудом, будто бы ее не открывали лет двадцать. С потолка посыпался песок. Со скрежетом отворив ее пошире, она отошла на шаг, — если в подвале были крысы, то сейчас самое время им выскочить, — подумала Маша.
Она направила луч внутрь небольшого помещения. Оттуда пахнуло канифолью, сургучом, чем-то еще химическим и когда дрожащая рука немного успокоилась, луч замер на верстаке. В его центре стоял магнитофон «Комета-209». Тот самый, Лешкин. Ее мужа.
Маша уставилась на него, не веря своим глазам. До настоящего момента она считала рассказ Грома выдумкой, фантазией, вызванной, вероятно, исчезновением дочери. Переволновался человек и начал говорить несуразные вещи. С кем не бывает…
Но магнитофон был здесь. А значит, и все остальное…
Она медленно вошла внутрь — помещение около двух с половиной метров в длину и метра полтора в ширину — обычный подвал, каким она его себе и представляла. Только внутренности и обстановка никак не соответствовали тому, что она ожидала. Здесь не было деревянных полок с многочисленными соленьями и компотами, в углу не стоял мешок картошки и ящик лука, под ногами не валялся хлам, который не помещался на балконе.