— Я думал, меня уже ничем не удивишь, — сказал он. — Много чего повидал, но такое…
— Вы сказали про сестру… Она учится в нашей школе?
Он взглянул на нее странным взглядом.
— Нет… она пропала восемь лет назад. Играла с подружками во дворе, и потом просто растворилась в воздухе. Мне было шестнадцать, ей семь. Я… очень ее любил, это была моя любимая младшая сестренка… представляете?
Маша кивнула.
— Мы заявили в милицию, перерыли больницы, морги, цыганские таборы, где только не искали — бесполезно. Как сквозь землю провалилась. Даже обращались к этим… ясновидящим… отец продал машину, чтобы съездить к Ванге в Болгарию. Слышали про такую?
— Да… — Маша очень удивилась, услышав имя известной прорицательницы. Об этой женщине говорили всякое, но то, что семья военного обратилась за помощью к ней, означало, что дело на самом деле было очень серьезным.
— Мы очень ждали его возвращения, надеялись, что хоть что-то станет известно…
Маша слушала, затаив дыхание.
— Она сказала, что не видит сестру среди мертвых. Она жива, причем живет совсем рядом от того места, где пропала, ходит по тем же дорогам и видит то же, что и мы. Когда отец спросил ее, как же тогда ее найти, она долго сидела в молчании, что-то шепча себе под нос, а потом сказала, что выход найдется там же, где и вход, а приведет ее светлый мальчик-победитель, который один знает дорогу оттуда.
Маша почувствовала озноб.
— Мальчик-победитель?
— Да. Вашего сына зовут…
— Виктор.
— И он один знает дорогу. Поэтому я… здесь.
— Господи… — прошептала Маша.
— Я видел фотографии. Мы нашли фотоаппарат в том доме на территории части, где ребята остановились. Там были их вещи, но никаких следов — как они туда попали и как ушли. Даже собаки след не взяли. Сейчас идет поисковая операция, но я знаю, что они никого не найдут. Утром будет объявлена тревога и поиски начнут по всей стране. Я самовольно покинул часть и мне за это грозит трибунал, — сказал он совершенно спокойным голосом. — Но мне нужно было передать вам… что шифровальный аппарат находится в руках фашистов. Позвоните моему папе, он знает, что делать. Так было написано в записке. И телефон, по которому ответил Гром. Он-то и дал ваш номер. На одной фотографии я увидел свою сестру. — Мужчина повернулся к Маше. — Представляете? Она выросла, но я сразу узнал ее! Мне нужно… вернуть ее любой ценой. Мне нужна ваша помощь.
Маша помолчала, глаза ее стали влажными. Дрожащим голосом она ответила:
— А мне ваша!
Глава 43
1941 год
За стеной хлопнула дверь. Тишину разорвал истошный крик. Слов было не разобрать. Голос мужчины, который кричал, сорвался на фальцет, за ним послышались звуки ударов, перемежаемые короткими сдавленными вздохами.
— Говори, скотина, где остальные участники группы⁈ Фашист недобитый! Я давно заметил твое странное поведение, сволочь проклятая! — удары сыпались не переставая, некоторые из них приходились в стену, за которой прижавшись другу к другу сидели школьники с побелевшими лицами.
— Откуда у тебя кровь на одежде? Ранений нет, ни одного пореза! Так ты хотел нас обмануть? Где табельное оружие? Старший лейтенант Гром, у тебя есть только один шанс избежать суровой кары советского народа — все рассказать прямо сейчас. Чистосердечное признание вины. Явки, пароли, адреса, тайники, шифры. Аппарат, который мы захватили в сарае, это же твой? С помощью него ты хотел наладить связь с гитлеровской ставкой?
— Это… мой… — услышали школьники едва различимый мужской голос.
Петя посмотрел на Дениса, потом перевел взгляд на Катю.
— Так звали одного мужика в гаражах… в нашем времени. Я был у него всего один раз, но пацаны бегали туда постоянно. Витёк с ним дружил.
Давид покачал головой.
— Вряд ли это он.
— Больно уж редкая фамилия, — шепнул Петя. — Никто толком не знает, как его звали, скрытный очень мужик был.
— Вы слышали? Он признался! — Катя вытаращила глаза. Говорила она так тихо, что ребята склонились к ней, чтобы разобрать хоть что-то. — Нашли наш… — она не сказала, что именно, но все и так поняли. — Зачем он это сделал?
— Чтобы нас не посадили, — ответил Давид и воцарилась тишина. — Он взял вину на себя.
— Но это же… бред! Надо им сказать! — Катя машинально начала вставать, но Давид удержал ее и посадил обратно на скамью. — Даже не думай! Ты не слышала, как боролись с немецкими диверсантами и агентами? Что ты хочешь доказать? Тебе никто не поверит!
— Но…
— Вот тебе и «но», — Петя положил руку на ее руку.
Вышло постановление — всех вражеских агентов расстреливать на месте!
— Но мы же не агенты!
В соседней камере воцарилась тишина, потом раздался тот же голос и в нем слышалось нескрываемое удовлетворение.
— Та-ак, Гром, это уже лучше! Куда лучше! Все-таки, согласись, что с товарищами, пусть и в прошлом они тебе товарищи, я себя имею ввиду, беседовать легче, чем с дуболомами из ЧК. Ты ведь знаешь их методы…
— Знаю… — ответил негромкий, но отнюдь не испуганный голос.
— Отлично. Значит мы найдем общий язык. Ты готов все рассказать?
— Да.
— Что ни говори, ты был на хорошем счету… как же тебя угораздило? — участливый голос допрашивающего даже стал каким-то заискивающим и было странно слышать этот разговор. — Вот уж не думал, что окажусь в этой роли, но что поделаешь…
— Белов… у меня будет к тебе одна просьба. А потом я все расскажу. Ты получишь новое повышение, звание, премию, новый кабинет и даже автомобиль. Дело, сам понимаешь, громкое. Такие шутки не каждый день находят на улице.
— Это уж точно… не каждый… — задумчиво согласился человек по фамилии Белов. — Жаль мне тебя, Гром. На что ты купился? Что тебе пообещали? Деньги? Золото? — Не дождавшись ответа, мужчина продолжил: — Эх… Как же ты Родину продал? Впрочем… не мне тебя судить, суд решит. Но раз ты по-человечески ко мне… так и быть. Все-таки столько в одном кабинете с тобой просидели. Давай, что ты там хотел?
— Передай своему сыну, чтобы он пристегнул ремень, когда будет ехать ночью в черной «Волге».
Наступила тишина.
— Гром… ты меня за дурака держишь? Ты за кого меня считаешь? Ване всего годик, какая «Волга», какой ремень?
— Когда он подрастет… Поклянись, что передашь! Это моя единственная просьба.
— Ты сумасшедший, точно.
— Я не слышу.
— Да хрен с тобой, Гром. Передам. Можешь сам ему написать. Держи ручку и бумагу, все равно будешь сейчас писать. И много!
— Хорошо. Как только он научится читать, отдай ему эту бумагу. От этого зависит его жизнь.
В камере скрипнули доски, потом голос ответил:
— Хорошо. Я сделаю это.
— И еще кое-что.
— Что?
— Дети ни при чем. Я просто нашел этих беспризорников и заплатил им по пять рублей. Каждому. — Тут голос стал громче, и Давид приложил палец к губам.
— Он… он это для нас говорит! Тише!
— … Их было шестеро, двое сбежали с деньгами, ну ты сам знаешь, шпана — дело ненадежное, но так было проще всего протащить аппарат через блокпосты.
— Судя по показаниям шофера, они с этим неплохо справились, — миролюбиво ответил Белов.
— Да, они местные, одна девка из деревни, а остальные, как я понял, прибились. В общем, мне повезло, но… кому-то из них не хватило денег, и он решил, что…
— Сдаст тебя.
— Точно.
— Ты же опытный опер, Гром. Ты купился на басни хулиганов? Одного там зарезали в сарае. Уж не твоих ли рук дело? Ты весь в крови.
— Ты знаешь, что нет. Тот, что взял деньги за всех, наглый такой, худой — он зарезал своего кореша, чтобы не делиться и сбежал. Я думал, что успею… не получилось.
— Да уж… история. Но, сам понимаешь, детьми займутся особисты. Дело непростое, я не могу их выпустить.
— Понятно. Просто запиши их показания, пока они ничего не забыли и не начали путать.
— Ладно.
— Держи записку для сына.
Наступила тишина, во время которой, Белов, видимо, читал бумагу.
— Я не понимаю, зачем тебе это, Гром. Но уговор есть уговор. Передам, как подрастет. А теперь, садись и пиши. Все с самого начала. Как на тебя вышли, кто, где встречался, адреса, имена, приметы, когда, пароли, в общем все до последних мелочей.
Послышался звук отодвигаемого стула.
— Пиши, а я действительно пойду пока запишу показания твоей шпаны.
— Нашел я их в городе возле Ленинградского вокзала два дня назад. Показалось, что странно как-то выглядят. Начал допытываться, и они раскололись, что украли вещи у какого-то разъездного театра — то ли молдавского, то ли румынского. Ну и нарядились в это тряпье.
— То-то я думаю, одеты они не по-нашенски…
— Ну вот…
Через минуту дверь хлопнула и воцарилась тишина.
— Кажется, он спас нам жизнь, — тихо сказал Давид.
Петя почувствовал, как что-то сдавило ему грудь. Абсолютно неизвестный им мужчина ценой собственной жизни выгораживал их, выдергивая буквально из могилы. Он продиктовал показания и звучали они настолько достоверно, насколько это было возможно, учитывая ситуацию.
В замочной скважине брякнул ключ, дверь распахнулась.
— Ну что, засранцы… вспомнили, как дело было? Писать умеете?
Они одновременно кивнули.
Мужчина положил перед каждым лист желтой бумаги и один карандаш.
— Пишите. И советую не врать. — Он покосился на стену, за которой находилась вторая камера.
По его виду было заметно, что ему прекрасно известно, как слышно через тонкие стены камер для задержанных, но теперь, похоже, ему было все равно — крупная рыба уже в руках, а на беспризорников плевать. В данных обстоятельствах.
Шаров окаменел. Лысый парень возле киоска, сидящий на корточках у драной картонки с тремя стаканчиками, поднял голову, потом перевел взгляд за спину и снова посмотрела на Шарова.
— Оба-на… — сказал он и непроизвольно выдал местоположение серовато-белого шарика — он зажал его между большим и указательным пальцем левой руки. Три стаканчика стояли почти на одной линии, а с другой стороны от картонки замер мужик, улыбка которого говорила о том, что он пока на коне и при деньгах, а фарт идет в руки.