По–моему, он существует. Очень простой, естественный, безболезненный. Наше издательство совершенно справедливо разделено на три куста по видам литературы: политическая, публицистическая и художественная. Каждый заместитель главного редактора курирует свой куст, определяет стратегию и тактику всех своих редакций. В политическом кусте т. Чекрыжова прекрасно знает, где, в какой редакции, какие идут книги, не дублируются ли темы, не упущена ли какая тема.
А нашу редакцию художественной литературы почему–то курирует зам, главного редактора по публицистическому кусту. С. Ю. Рыбасу трудно определять политику, стратегию и тактику художественной литературы издательства. Он не знает глубоко, что по темам идет у нас, не повторяемся ли мы с прозой, не упускаем ли что. Когда я прочитал впервые сводный план выпуска на 1989 год, то обнаружил несколько одних и тех же авторов у нас и в прозе. Если бы курировал нас один зам. главного, такого бы не было. Поэтому, мне кажется, что дело только выиграет во всех отношениях, если нашу редакцию будет курировать С. Рыбас. Тогда можно будет особо талантливых авторов растить от первой публикации в редакции по работе с молодыми до зрелых произведений. Тех, кто склонен к подростковой теме, направлять к нам, других в прозу. Будет преемственность в работе с молодыми авторами. И положение о редакции под руководством заместителя главного редактора, отвечающего за всю художественную литературу в издательстве, будет отработано глубже и в соответствии с концепцией всего издательства.
А что касается рукописей сборников «Родник» и «Звено», то и здесь можно выйти из положения спокойно и естественно. Мы ведь говорили не раз, что нужно некоторые сложные рукописи выносить на обсуждение главной редакции, редсовета. Мне думается что обе рукописи можно обсудить на главной редакции. Обе они сложные, а в том, что они интересные и важные, я не сомневаюсь. Не сомневаюсь и в том, что от этого обсуждения качество их только улучшится. Думаю, что свежие глаза заметят в них просчеты, которые остались не замеченными и редакцией и контрольным редактором. Не сомневаюсь я и в том, что те, кто будет читать сборники, найдут в них много нужного и полезного для себя лично.
28 ноября 1987 года П. Алешкин
Вот такое письмо. Появилось оно так. Когда Володченко остановил обе рукописи, я побежал советоваться к Сергею Лыкошину — как быть? Он посоветовал пойти к директору и рассказать. Я ответил, что боюсь, что директор из–за загруженности не вникнет глубоко и неточно поймет атмосферу.
— Изложи письменно, — сказал Лыкошин.
Я написал это длиннющее послание, показал Лыкошину и Рыбасу и отнес директору, а он передал письмо Володченко.
Позже я узнал, почему возникла эта история, тайную ее подоплеку. Когда редактор принесла рукопись «Звена» на подпись, Володченко открыл титульный лист и увидел имена членов редколлегии. Первой стояла Баранова–Гонченко. Володченко закрыл папку и сказал редактору, что полистает. А через час другой редактор положил ему на стол рукопись «Родника», где также редколлегия начиналась с имени Барановой–Гонченко, ведь «Звено» и «Родник» — звенья одной цепи. Баранова–Гонченко только что стала заведовать редакцией по работе с молодыми авторами в издательстве «Современник». И первое, что сделала на этом посту, выбросила из плана слабую рукопись стихов нашего Володченко. Он стал добиваться издания своей книги, звонил и писал директору «Современника», но ничего не добился. Баранова–Гонченко проявила волю. Потому–то и были остановлены обе рукописи. А я сдуру погорячился, накатал письмо и попал в еще большую лужу. Оказывается, в этот момент директор и главный редактор издательства усиленно пытались убрать Володченко. Этот бывший аппаратчик ЦК ВЛКСМ не справлялся с работой. Его, как я после узнал, хотели даже в Академию общественных наук на учебу отправить, лишь бы спровадить из издательства. Я ничего этого не знал, был занят своими альманахами, сериями, замыслами. Мое письмо, видимо, для руководства было на руку, но они не учли мою неопытность и высокий опыт аппаратчика ЦК. Володченко начал искать против меня компромат. И нашел. Вы помните из письма, что вместо Стрижева составительницей «Родника» стала Т. Жарикова. Я говорил главному редактору, что Стрижев из–за загруженности отказывается составлять, и сказал, что составителем будет Жарикова. Он не возражал. Я мог бы не советоваться с ним, потому что подбор составителей — дело заведующих редакциями. Очень часто составителями книг становились сами редакторы. Это не запрещалось. Я сам, будучи редактором, составил три книги, правда, две бесплатно, и одна из них, чем я горжусь, последняя прижизненная книга Михаила Шолохова. Я сказал главному редактору, что составителем «Родника» будет Татьяна Жарикова, но я не сказал ему, что это моя жена. Таня окончила Литинститут, имела книгу прозы и многочисленные публикации в периодической печати. Володченко каким–то образом узнал об этом, зацепился и превратил в конфликт. Я тогда бороться не стал, написал заявление об уходе. Машовец сам принес мне в кабинет трудовую книжку. Если бы я не написал заявления, никто бы мне ничего не сделал. Даже выговор дать не за что. Но я чувствовал себя виноватым: во–первых, я сам напал на Володченко и в тяжелый для него момент. Я бы мог не горячиться, не писать, сделать более хитрый, тонкий ход, чтобы рукописи ушли в производство. Они были хорошие, никто бы не придрался, никто бы меня даже не попрекнул, что одну из них составляла моя жена. И во–вторых, я все–таки чувствовал себя виноватым за то, что поставил составителем жену. Маленькое пятнышко да есть. Потому–то я и ушел из «Молодой гвардии». Альманахи прикрыли. Ни один из них не увидел свет. Петр Паламарчук знал об этой истории, он тоже работал над теми сборниками, был членом редколлегии. Знал, что вины нет за мной, и все же продолжал клеветать. Александр Поздняков, тот самый поэт, о котором я упоминал в письме, через год после моего ухода из издательства, улыбаясь, спросил меня:
— А ты разве не понял, почему тебя убрали?
— Я жену сделал составителем…
— Чудак, — засмеялся он. — Это предлог. Никого твоя жена не интересовала… Ты стал опасным конкурентом Рыбасу, Лыкошину, Машовцу. Они тебя и убрали. Вспомни, все мы, кто раньше отирался в кабинетах Лыкошина и Рыбаса, перешли в твой кабинет.
У тебя жизнь кипела. Авторитет твой рос ежедневно. Они тебя подставили и убрали…
Однажды в издательство «Столица» Рыбас принес рукопись своего романа, и Панасян (помните, он был редактором моего романа «Заросли» в «Советском писателе») сказал мне:
— Ты знаешь, когда я ставил роман «Заросли» в план выпуска, Рыбас очень просил меня, чтобы я его зарубил!
— Почему? — воскликнул я.
— Это спроси у него… — засмеялся Панасян. Он, вероятно, думал, что я после этого известия тут же заверну Рыбасу его роман. Но мы его поставили в план.
Молодогвардейская история всплыла, когда возникла моя кандидатура на должность директора. Машовец встретил Александра Михайлова и сказал ему, чтобы меня не делали директором, и наговорил гадостей. А Володченко позвонил Кобенко и тоже попытался нагадить. Тогда–то я и привез Кобенко копию письма и рассказал все то, что описал выше.
И последний штрих. Володченко опустили из заместителей главного редактора в заведующие сразу после моего ухода и как раз на мое место. Мы с ним в одном садоводческом товариществе «Московский, литератор». Два года назад он сделал революцию в правлении, чтобы стать председателем. Я хохотал, когда его избирали, говорил, что через два года будет новая революция, Володченко погонят. И точно. Недавно его с треском изгнали из товарищества, якобы проворовался, построил себе дом на наши средства.
К счастью, я на том собрании не был. Неприятно! Машовца тоже вскоре убрали из главных редакторов издательства. И что–то о нем не слышно. Затерялся где–то в бурном море перестройки. Жизнь сама расставит все на свои места.
«Столичные» содоносчики знали эту историю, знали, что я ушел из «Молодой гвардии» без борьбы, и рассчитывали, что я сразу сдамся, напишу заявление, как только они припугнут. Но там на мне хоть пятнышко, да было, а в «Столице» я был чист. Урок не прошел даром.
5. Кульминация
Через день после собрания в «Столице», в среду 25 февраля состоялся Секретариат, где обсуждались наши дела. Отчет директора на Секретариате был запланирован давно, но никто не ожидал, что развернутся такие события. На заседание явились все заведующие отделов и служб издательства, члены Правления арендного коллектива.
Я отчитался. Слово дали работникам издательства. И пошло. Заседание Секретариата стенографировалось. Теперь знаю, что я, как участник заседания, имел право потребовать копию стенограммы, сейчас бы мог спокойно цитировать все, что там говорилось. Стенограмма хранится в архиве. Слава Богу, он не секретный. Любой может познакомиться с ней.
После собрания в издательстве Бежин собирал своих содоносчиков. Они поняли, что прямая клевета их разбита полностью, и перестроились, решили обвинять меня в том, что прямо на Секретариате я доказать не могу. Главное: постараться убедить секретарей, что у нас мало издано книг, что, мол, они написали письмо из–за того, что книги не выходят. Это самое больное место писателей. Секретари не знают издательского цикла, не поймут, что минимальный производственный цикл советского книгоиздания девять месяцев. Рукопись оформляется художником, редактируется творческим, художественным и техническим редакторами, как минимум, три месяца, а потом набирается, вычитывается корректорами и тиражируется полгода. Содоносчики еще не знали, что издательство «Дружба народов», созданное Советом Министров СССР почти одновременно со «Столицей» и которое возглавил высокий специалист книгоиздательского дела главный редактор Госкомиздата СССР Тоц, к тому времени выпустило всего одну книгу, а «Столица» шестнадцать: среди них и новинки, и переиздания, и проза, и поэзия, и к