ритика. Поэтому Бежин решил убеждать секретарей: во–первых, что книги не выходят; во–вторых, что я разбазарил бумагу или, как потом стали говорить, перекачал ее в малые предприятия; в-третьих, зачем–то наоткрывал тринадцать малых предприятий; и в-четвертых, (самое гнусное и неожиданное для меня) поднять все дела с Владимиром Максимовым и постараться очернить меня.
Вопрос с Владимиром Максимовым взял на себя Петр Паламарчук. Но на Секретариат он пришел пьяным вдрызг, лыка не вязал. Мешал работать и до того вывел из себя Гусева, что он чуть не выгнал его из зала. Дела Максимовские будут подняты им позже, на пленуме, поэтому надо о них рассказать.
Я, как говорит сам Владимир Максимов, первым из наших издателей, чем горжусь, обратился к нему с просьбой издать его книгу. Максимов прислал нам свой роман «Семь дней творенья». Мы его быстро оформили и сдали в производство. В августе он был подписан в печать и должен был печататься в типографии «Детская книга» в сентябре–октябре. Все материалы для книги были. Но начались какие–то странные игры, непонятные для меня. Выход книги в типографии почему–то откладывался, откладывался. Так она и не вышла. Как только я ушел из издательства, набор книги был сразу рассыпан. Владимир Максимов в первый же свой приезд в Москву посетил «Столицу». Мы заключили с ним договоры на издание еще трех его книг. Ни одна не вышла, хотя некоторые были оформлены и набраны. Он подарил нам непроданные экземпляры журнала «Континент» на общую сумму шестьдесят тысяч рублей. Журнал привезли из–за границы Паламарчук и Кузнецов, заведующий редакцией прозы. Так вот, Петр Паламарчук должен был обвинить меня, что я в ущерб московским писателям собираюсь издавать книги Максимова плюс его шеститомное собрание сочинений (чистая клевета), что вся история с подарком «Континента» темная, кто–то нагрел на этом руки. Но этот вопрос не возник на Секретариате из–за непредвиденной пьянки Паламарчука.
О малых предприятиях говорили много. Это сейчас ясно всем, что меня нужно было хвалить за них, а тогда дело было новое, а секретари люди пожилые, не понимали, что это за штука такая, и Бежин рассчитывал легко убедить их в моей вине.
О, бумага — больное место всех издательств и писателей! Нет литератора, который бы ни разу не поскорбел об отсутствии бумаги. Потому обвинить издателя, что он разбазаривает бумагу, значит, обвинить в самом тяжком преступлении. Нет такому издателю пощады! Стереть его с лица земли! Но каждый имеющий разум человек понимает, что каждый килограмм бумаги, полученной издательством, отмечается не только в приходной накладной, платежных документах, но и в книгах движения бумаги. Из них легко можно узнать, сколько бумаги получено, где она находится или куда ее дели. Все эти документы и книги хранятся не у директора, а в бухгалтерии, отделе снабжения и производственном отделе. Сотрудники этих отделов подписались под письмом, и если бы хоть один документик, компрометирующий меня, был у них, он бы сразу лег на стол Секретариата. Вы помните, что Бежин, выбивая подписи, говорил всем, что у него есть документы, которые он передаст в Секретариат, если я не напишу заявление об уходе. Я знал, что он не может представить настоящие документы, их не было. Шантаж не удался. Но я боялся, что содоносчики изготовят фальшивые документы с поддельной подписью: надеялся я только на экспертизу. НА СЕКРЕТАРИАТ БЕЖИН НЕ ПРЕДСТАВИЛ НИ ОДНОГО ДОКУМЕНТА! Одни слова, одна клевета! И эту клевету с наслаждением каким–то подхватил известный поэт Владимир Соколов. Он был председателем Правления издательства. Соколов выступил и сказал, что я распродал кооперативам и малым предприятиям бумагу. Это было неожиданно. Я подумал, когда комиссия разберется, Соколов извинится.
Бой был долгий. Содоносчики требовали немедленно, сейчас же освободить от должности директора. Фомин Игорь Романович яростно выступил в мою защиту. Мы с ним сидели в одной комнате, столы напротив. Он видел, как я работал; я видел, как он. Секретари были в растерянности. Они не понимали, что происходит, но знали, что издательство создано мной, видели, что Бежин обыкновенный бездельник, понимали, что убери меня, и все в издательстве нужно начинать сначала. Выступления их были обтекаемые. Они хотели разобраться: не поддержали ни Бежина, ни меня, решили создать комиссию для проверки деятельности издательства, ту самую, которую я просил прислать. На том и разошлись.
Содоносчики выходили из зала злые, недовольные побитые. Дело их не выгорело, но и не прогорело. Отсрочено. В победе они, как и я, были уверены. Я тоже понимал, что не выиграл.
Комиссия начала работать через неделю. Результаты проверки она должна была представить не на Секретариат, а на пленум. Он должен был решить мою судьбу. Я приказал руководителям отделов представлять по первому требованию комиссии любые документы. Лично у меня ничего не хранилось. Проверены были все склады, поступление и расходование бумаги, распространение книг, бухгалтерия. Естественно, как в любой новой бурно развивающейся организации у нас были упущения. О какой налаженной системе можно говорить, когда первое время в «Столице» не было ни одного бухгалтера, когда больше чем полгода был только один снабженец. И так в каждом отделе. Самой большой моей ошибкой было доверие к людям. Теперь–то я знаю: людям верить нельзя! Я переманил в «Столицу» из издательства «Современник» главного бухгалтера Палехову Нину Сергеевну. Переманил и обрадовался: с бухгалтерией порядок. Ею занимается профессионал. И не контролировал особенно. Слишком много было других забот. Думал: осталось чуть–чуть, поставлю крепко на ноги издательство и остановлюсь, оглянусь. А Палехова так запустила работу, что если бы комиссия поглубже вникла в дела бухгалтерии, то ой–ой–ой что бы было. Но Палехова, как вы помните, была среди восьмерки, потому, вероятно, комиссия и не копала глубоко в бухгалтерии. Все финансовые документы были в руках главного бухгалтера, а она была с Бежиным и могла представить в комиссию любой документ, компрометирующий меня. Но таких документов не было. То же самое и в отделе снабжения. Все документы по поступлению, хранению и расходованию бумаги были в руках инженера по бумаге, которая подписала письмо и активно выступала на стороне Бежина. Она тоже ничего не представила комиссии против меня. Нечего было представлять.
Производственный отдел. Возглавлял его уникальный, удивительнейший человек Иванов Михаил Михайлович. До «Столицы» он работал в производственном отделе Госкомиздата СССР. Когда он впервые появился в издательстве, Палехова и Игнатьева, заведующая планово–экономическим отделом, прибежали ко мне возбужденные и стали просить ни в коем случае не брать его на работу. Они когда–то работали вместе и говорили, что он бездельник: обаяшка внешне, но делать ничего не будет. В те дни производственными делами занимался я сам. Если бы только производственными делами! Напряжение было высокое, а тут появился профессионал, который может взять на себя и типографии и подготовку рукописей к печати. Я еще раз вызвал Иванова на переговоры, и стали мы с Фоминым его экзаменовать. Я ему вопрос, скажем, о Петрозаводской типографии, он тут же ответ — кто там директор, главный инженер, заведующий производственным отделом, какие там машины и какие книги может печатать типография.
Я вопрос о другой типографии, в другом городе. Тут же ответ. Мы с Фоминым решили: брать Иванова! Обаятельный человек! Профессионал. Не поверили женщинам. Я обрадовался, скинул на профессионала все производственные дела. Спрашивал на заседаниях Дирекции, как продвигаются книги в типографиях. Он убеждал: все хорошо! Трудности, конечно, есть, но все преодолеем… Книги выходили, пока работали с теми типографиями, с которыми я сам наладил отношения. А к концу года, когда подписаны в печать были десятки книг и они должны бы были выходить чуть ли не через день, дело застопорилось. Я снова стал глубоко вникать в производственные дела, вник и ужаснулся: производственный отдел был забит рукописями, а типографий нет. Иванов на всех планерках убедительно доказывает, почему нет типографий сейчас и что вот–вот они будут. Уникален он тем, что умеет любому убедительно доказать все что угодно, разрешить любой абсурдный вопрос. Так убедительно, с фактами, что разумом понимаешь, что это не так, и все равно веришь. Любой верит. Я не раз это наблюдал. На собрании он тоже выступал, и выступал так, что Кобенко после сказал мне: «Иванов у тебя толковый мужик!» Я рассказал ему, чем замечателен этот человек, но Кобенко мне не поверил, пока не убедился сам. Я еще был в отпуске, а Иванова выгнали из издательства его же соратники. Иванову бы еще силу воли да характер лидера, он сейчас бы в правительстве Гайдара заправлял бы одним из министерств.
Комиссия с первых же дней работы поняла, что письмо бежинцев — элементарный клеветнический донос, главная цель которого убрать меня с работы. Почвы под собой этот донос не имеет. Ничего накопать не удастся, кроме упущений в отчетности, особенно в первые дни работы, когда некому было вести документацию. Вот тут–то и всплыл подарок Владимира Максимова — журнал «Континент», за который, как за соломинку, ухватился Бежин. Кстати, он до того оказался невежественным в делах издательства, что даже не знал, что любой документ, связанный с финансами, — письмо ли это с просьбой что–то купить или разрешением продать, платежное ли поручение — обязательно подписывает главный бухгалтер. Он был ошарашен, когда комиссия разъяснила ему эту истину.
Да, дело с «Континентом» любому недоброжелателю могло показаться темным. Паламарчук с Кузнецовым забирали книги за границей, не считая их, накладных с Максимова не требовали. Абсурд был бы. Книги дарились. Привезли в издательство, свалили в коробках в комнате и кладовке. Решили пересчитать и рассортировать по номерам к презентации издательства в ЦДЛ, чтобы там продавать журналы по десятке за экземпляр. Акт приемки у Паламарчука не составили, ведь неизданные, дареные книги. Когда пересчитали, оказалось шесть тысяч экземпляров с хвостиком. Владимир Максимов попросил оплатить ему небольшой процент от реализации книг, чтобы возместить расходы по доставке книг к поезду. Мы выдали деньги его родственнице по доверенности. Заведующая отделом распространения, выдавая деньги, не взяла с родственницы расписку об их получении. Неудобно, дареные книги! Сотрудникам издательства Правление решило продать книги по пять рублей. Около двухсот экземпляров оказались бракованными, и их раздали бесплатно. Комиссия попросила документы на журнал в отделе распространения, а их нет… Я был далек от этого дела, не вникал в него, но Паламарчуку очень хотелось видеть меня замешанным. Он считал, что деньги родственнице не выдавались, а были присвоены, позвонил Максимову в Париж и был сильно разочарован: брала деньги родственница. Я приказал срочно восстановить все документы и выяснить: куда и по какой цене ушли экземпляры. Расписку в получении денег родственница Максимова сразу представила, составлен был список сотрудников — кто сколько журналов купил — под роспись, даже выяснили, кто брал бесплатно экземпляры. Ох, какое разочарование было у содоносчиков, когда они увидели, что нет моего имени ни в том, ни в другом списке. Не брал я ни бесплатно, ни за пятерку