— Послушай, Васек, ты меня до Масловки не подкинешь? — остановил его Костя.
— Да погоди ты! — отмахнулся Лемешев, поднимаясь по ступеням к двери.
— Что тебе стоит! Десять минут каких–то!.. А мне срочно нужно! — шел за ним Костя.
Васька, не отвечая, скрылся за дверью. Костя с отчаянием прикидывал, как ему быть. Теперь уж он представлял, что Света с тем шустряком гуляет в обнимку по деревне, и, может, они посмеиваются над ним. Как добраться до них, как? Велосипед, что ли, где тяпнуть? Иль у Васьки мотоцикл угнать, пока он в ДК? Костя решительно спустился вниз. Возле мотоцикла его догнал Лемешев.
— Поехали! — мрачно бросил он Косте.
По дороге Костя с дрожью в теле представлял, как он сейчас встретится с шустряком и Светой.
— Ссади здесь! — крикнул он Ваське напротив масловского магазина, неподалеку от клуба.
Васька тормознул, Костя спрыгнул на ходу, и мотоцикл, взревев, полетел назад. Костя, сдерживая дыхание, помчался к клубу, но не ко входу, а к окнам. Еще издали он услышал девичий смех, и сердце у него заныло. Шустряк драться умел. Стараясь не попадать в освещенное пространство, Костя подкрался вдоль стены к окну и заглянул внутрь. Светлана мирно сидела в уголке клуба среди подруг. Ребят возле них не было. Они толпились вокруг стола, за которым играли в домино. Шустряк азартно выкрикнул что–то и врезал костяшкой по столу. Ребята засмеялись. Костя постоял возле, успокаиваясь и посмеиваясь над собой, и пошел в клуб.
Через час он сидел на траве на берегу реки рядом со Светланой. Они уже наговорились. Костя успел рассказать подруге, как он рвался к ней. Она посмеялась над его страхами и теперь молча прижималась к теплому плечу Кости. От реки тянуло холодом. Вдруг возле берега за толстыми ветлами еле слышно плеснуло.
— Тихо! — шепнула Светлана.
Костя замер. Из–под корней ветлы лениво выползли волны и раздробили сначала темные тени от ветел, потом светящееся облачко и большую пятнистую луну. Костя взглянул на Светлану. Она напряженно всматривалась в воду. Он, чувствуя нежность, потянулся к ее лицу губами. Девушка подставила ему щеку, но одновременно подняла вверх палец и помахала им перед его носом, предупреждая, чтобы он не шумел:
— Бобр!
Из–под корней ветлы выплыл бобр и неторопливо направился вдоль берега, неслышно рассекая воду ночной реки. Вскоре он скрылся за кустами.
— Теперь я знаю, где он живет, — прошептал Костя.
— Он тебя не трогает… Пусть живет!
— Я и не собираюсь его трогать!
— И никому не говори. А то этот охламон убьет… Пусть живет. С ним интересней…
Костя догадался, что охламоном Света назвала Петьку Чеботарева. Он все хвастался, что выследит и застрелит бобра, шапку себе сошьет. Бобер второй год жил в масловской реке Криуше. Приплыл он сюда вероятно, из заповедника, с Хопра.
Из деревни донеслись голоса, чей–то крик, девичий смех.
— Валька раздирается! — усмехнулась Света. — Пошли? — шевельнулась она.
— Может, еще посидим? — робко спросил Костя.
— Поздно… Мать заругает!
Костя послушно поднялся с травы и помог встать девушке. Он снова обнял ее за плечи, она обхватила его за пояс рукой, и они пошли по берегу к дороге.
— Завтра сестра приезжает, — сказала Светлана.
— Лариса? За тобой? — спросил Костя, чувствуя, как в душе его начала появляться тревога.
— Да!
— А почему ты до сих пор мне не говорила? — Обиделся Костя.
— Не сердись, — погладила девушка ладонью его по спине. — Я сама только сегодня узнала!
Сестра у Светланы была знаменитостью. Единственной знаменитостью, родившейся в Масловке. Она была певицей. Она даже по телевидению два раза выступала. Все деревенские девчонки мечтали повторить ее успех, поэтому местная школа всегда хорошо выглядела на районных смотрах художественной самодеятельности. Но лучшей певицей среди масловских девчат была Света. Учителя говорили, что она поет лучше, чем пела Лариса в ее годы. Та в школе не особенно–то отличалась, а у Светланы уже первый приз за лучшее исполнение песни на областном смотре. Это не шутка! Всем было ясно, что у нее только один путь — на сцену. Света в этом году окончила школу и пробовала поступать в ГИТИС, но провалилась на первом же экзамене.
— Видать, рука у Лариски не такая уж длинная, — говорили в деревне.
— Эк, сравнили! ГИТИС–то в Москве, а Лариска в Тамбове, небось до Москвы не достанешь!
Так уж она б, Светка–то, не рвалась так высоко. А то ишь, сразу в Москву, с Тамбова начинала б!
— Ничего, они, Хлопонины, упрямые! И в Москву пролезут…
Когда Светлана проснулась, часы на стене показывали половину десятого. С улицы доносился глухой стук. Отец что–то мастерил за избой. В прихожей, за дверью, было тихо. Лежать на перине мягко, приятно. Светлана осталась в постели и стала думать. Думала она о Ларисе, о Косте, о своём будущем. Его она не представляла без Кости и без эстрады. Светлана мечтала о жизни в городе, об успехе, о том, что станет известной певицей, Ведь недаром же все говорят, что она талантливей сестры. Света понимала, что пробиться будет не просто, что таких, как она, тысячи. Когда она отправляла документы в ГИТИС, то знала, что не поступит, завалится на первом же экзамене. Так и случилось.
Возвращаясь в деревню, Светлана заезжала к сестре в Тамбов. Лариса говорила, что как только подыщет для нее подходящее местечко, то приедет за ней в деревню. После, этого Светлана каждый день ждала телеграммы от сестры и каждую ночь думала об одном и том же. «Уеду и пропаду!» — думала она с каким–то жутким восторгом. Чего она опасалась? Откуда и какой гибели ждала? Этого она и сама не знала, не представляла, но все равно думала: «Пропаду! Обязательно пропаду!» Ей становилось жалко себя, но ни разу она не задумалась над тем, а надо ли ехать в Тамбов? Так ли уж нужна ей сцена? Может быть, счастье ее ждет в другом месте? На эти вопросы она знала один ответ: надо!
Дверь прихожей тихо скрипнула, вошла мать и начала рыться в шифоньере.
— Что там отец расстучался? — спросила Света.
— Двери чинит… Лариска еще бы три года не приезжала, и три года он бы не взялся чинить… Хоть сама молоток в руки бери, — проворчала мать.
Светлане стало стыдно, что отец с матерью готовятся к встрече с Ларисой, а она до девяти часов валяется в постели.
Ларису ждали со вторым автобусом. Светлана волновалась: вдруг автобус сломается и не придет! Будет тогда Лариса куковать на вокзале. Света то и дело выскакивала на луг за Тимошкину избу и смотрела на Киселевский бугор, на дорогу, — не видно ли автобуса? Вспугнутые куры, купавшиеся в ямках в горячей пыли за избой, недовольно и сердито вскрикивали и разбегались из–под ног. Девушка нетерпеливо и радостно вздрагивала, если на горизонте появлялся движущийся бугорок, но через секунду сникала, узнавая грузовую машину. Когда время приблизилось к часу дня, она осталась на лугу ожидать. И наконец, счастливая, донеслась домой.
— Мама! Идет! — закричала она, влетая в палисадник, тут же повернулась и, взвизгивая от возбуждения, помчалась мимо колодца, мимо Тимошкиной избы на луг, потом по берегу к тому месту, где речушка сужалась и превращалась в ручеек. Света с лету, не останавливаясь, перемахнула через речку и, задыхаясь, начала взбираться на высокий берег. Мать в это время была еще на лугу. Девушка взлетела на бугор и увидела окутанный пылью автобус. Он только что остановился. Света, волнуясь, сбавила шаг — вдруг Лариса не приехала. Она вытирала пот и не отрывала глаз от автобуса. Дышала она тяжело, не замечая сильного дурманящего запаха кориандра, росшего на узкой полосе поля, отделяющей автобус от Светланы. Тех, кто выходил, не было видно, потому что двери были с другой стороны. Наконец автобус тронулся, открыв позади себя вначале Петьку Чеботарева, тетю Шуру Дискареву и… Ларису. Светлана снова взвизгнула и прямо по полю помчалась к ним, не обращая внимания на то, что сухие стебли кориандра больно царапали колени. Подлетев к сестре, она повисла у нее на шее.
— Наконец–то! — счастливо выдохнула она.
— Ждала? — смеялась Лариса.
— Еще как!
Петька и тетя Шура ушли вперед, а они все обнимались. Потом Лариса подняла свою сумку с длинным ремнем, но Света перехватила у нее:
— Нет, я понесу!
Сумка была тяжелая. Света накинула ремень на плечо, локтем отодвинула сумку за спину, и они пошли по дороге к деревне. Матери еще не было видно.
— Фу, воняет как! — сморщила нос Лариса, взглянув на потемневшее уже поле кориандра.
— Не говори, в этом году нас протушили. Посеяли прямо под носом! Как ветер отсюда, так хоть противогаз надевай!
Лариса с удовольствием разглядывала сестру.
— Ну, не разочаровалась еще в эстраде, а? — улыбалась она.
— Ты что! — воскликнула Света.
— И по–прежнему готова на все, лишь бы стать певицей?
— Еще пуще!
— Ну, смотри, смотри!
Они видели, как мать тяжело поднималась на бугор, наверху остановилась, отдыхая и глядя на них.
— Не повезло нам с родителями, — сказала вдруг Света. — Родись мы в Москве в семье какого–нибудь деятеля… И никаких проблем…
— Не болтай! — резко перебила Лариса, сердито взглянула на сестру и побежала навстречу матери.
Когда Света доплелась до них, они обе вытирали слезы.
— Отец дома?
— На коровнике. Счас прибежит, — еще заплаканным голосом ответила мать и спросила: — Надолго ты?
— Дня на три!
— Мало чей–та! Ить сколько не была–та… Годика три, почитай? Ай не соскучилась?
— Скучаю, мам, скучаю! Но когда тут вырвешься?.. Кручусь все, кручусь!
— И этой тоже загорелось, — взглянула мать на Светлану, — Послушала бы старшую сестру да и занялась бы чем–нибудь попроще. — Потом мать снова повернулась к Ларисе. — Подружка–то ее по ГИТИСам не металась, поступила в сельскохозяйственный и учится спокойно.
Разговаривая, они спускались к реке. Мать с нежностью, но придирчиво разглядывала старшую дочь. «Поправилась малость, — с удовлетворением отметила она про себя. — А волосы жиже стали. От химии, видать! Сколько ни красить…»