Первым шагом на пути создания системы музыкального образования в России стало открытие при РМО музыкальных классов, для которых великая княгиня Елена Павловна предоставила помещения Михайловского дворца. Здесь желающим преподавали сольное и хоровое пение, фортепиано, скрипку, виолончель, теорию музыки, композицию.
В итоге все старания Антона Рубинштейна и его соратников увенчались успехом – первое в России высшее музыкальное учебное заведение европейского типа открылось в Санкт-Петербурге. Изначально консерватория именовалась училищем, располагалась во флигеле дома Демидовых на углу Мойки и Демидова переулка. Торжественное открытие состоялось 8/20 сентября 1862 года.
Чайковский был одним из первых, кто начал посещать музыкальные классы РМО. С осени 1861 года он обучался у Николая Ивановича Зарембы, который вел занятия по музыкальной композиции. Петр Ильич спустя много лет вспоминал: «В 1861 году я познакомился с молодым лейтенантом гусарского гвардейского полка, большим почитателем истинной музыки, какое-то время даже посещавшим музыкально-теоретический курс, который [Николай] Заремба тогда преподавал для дилетантов. Этот офицер, с которым меня вскоре связала сердечная дружба, немало удивился, когда однажды я начал импровизировать на фортепиано на предложенную им тему. Чем ближе он меня узнавал, тем более его изначальное удивление перерастало во внутреннее убеждение, что я музыкант с головы до ног и должен избрать музыку предметом серьезных и регулярных занятий. Он привел меня к Зарембе, который взял меня учеником и, не жалея слов для многократного ободрения, посоветовал мне оставить службу и посвятить себя целиком и исключительно занятиям музыкой. Это было в 1861 году. В следующем году Антон Рубинштейн основал консерваторию. Заремба получил там работу в качестве преподавателя теории и посоветовал мне поступить в консерваторию студентом, что я и сделал»[128].
Действительно, когда стало известно об открытии первого в России музыкального учебного заведения, Чайковский обратился в дирекцию РМО с прошением о зачислении:
«Желая обучаться музыке и преимущественно теории музыки во вновь учрежденном Музыкальным обществом Училище[129], имею честь покорнейше просить Дирекцию означенного Общества о допущении меня в число учеников этого заведения и при сем представляю выданный мне из Императорского Училища правоведения Мая 29 дня 1859 года аттестат и 50 р[ублей] серебром.
Дворянин П. И. Чайковский»[130].
Слова Чайковского, что он желает обучаться «преимущественно теории музыки», означали, что он хотел учиться именно композиции, так как в системе музыкального образования того времени и в Европе, и в России не существовало специальных классов по сочинению. Так молодой чиновник Министерства юстиции стал учеником первой русской консерватории. Буквально с первых дней Чайковский думал и понимал, что рано или поздно его ждет, пожалуй, главный выбор в жизни. Об этом он откровенно делился с сестрой Александрой:
«Я поступил в вновь открывшуюся Консерваторию, и курс в ней начинается на днях. В прошлом году, как тебе известно, я очень много занимался теориею музыки и теперь решительно убедился, что рано или поздно, но я променяю службу на музыку. Не подумай, что я воображаю сделаться великим артистом, – я просто хочу только делать то, [к] чему меня влечет призвание; буду ли я знаменитый композитор или бедный учитель, – но совесть моя будет спокойна, и я не буду иметь тяжкого права роптать на судьбу и на людей. Службу, конечно, я окончательно не брошу до тех пор, пока не буду окончательно уверен в том, что я артист, а не чиновник»[131].
Спустя несколько месяцев Чайковский принял окончательное решение и «согласно желанию от должности старшего помощника столоначальника уволен и причислен к Департаменту Министерства юстиции[132] 1863 г. Мая 1»[133].
Конечно, вся семья была обеспокоена. Родные обсуждали между собой такое одновременно уверенное и опрометчивое решение Петра отказаться от престижной профессии юриста и хорошего места в министерстве в сторону абсолютной неизвестности, возможной нужды и безденежья. Есть свидетельства, что Петр Петрович Чайковский – родной дядя Петра был настолько возмущен таким переменам в жизни племянника, что даже кричал: «Какой срам! Юриспруденцию на гудок променял!»[134]
Видимо, чтоб окончательно поставить точку, прекратить все пересуды, Петр написал подробное письмо сестре Александре, в котором четко излагает видение своего будущего, дает понять, что полностью ответствен и тверд в своем решении:
«Милый друг Саша!
Из полученного от тебя сегодня письма к Папаше я вижу, что ты принимаешь живое участие в моем положении и с недоверием смотришь на решительный шаг, сделанный мною на пути жизни. Поэтому-то я и хочу подробно объяснить тебе, что я намерен делать и на что я надеюсь. Ты, вероятно, не будешь отрицать во мне способностей к музыке, а также и того, что это единственное, к чему я способен; если так, то понятно, что я должен пожертвовать всем для того, чтобы развить и образовать то, что мне дано Богом в зародыше. С этою целью я начал серьезно заниматься теориею музыки; пока это мне не мешало кое-как заниматься и службою, я оставался в Министерстве, но так как занятия мои делаются все серьезнее и труднее, то я, конечно, должен выбрать что-нибудь одно. Добросовестно служить при моих занятиях музыкою невозможно; получать даром жалованье целую жизнь нельзя, да и не позволят, – следовательно, остается одно: оставить службу (тем более, что я к ней всегда могу возвратиться). Одним словом, после долгих размышлений я решился причислиться к М[инистерст]ву, оставив штатное место и лишившись жалованья. Не заключи из этого, что я намерен делать долги или вместо жалованья выпрашивать деньги у Папаши, к[ото]рого положение теперь далеко не блистательно. Конечно, я немного выиграл в материальном положении, но, во-1), я надеюсь в будущем сезоне получить место в Консерватории (помощника профессора); во-2), я уже достал себе на будущий же год несколько уроков; в-3), – и это самое главное, – так как я совершенно отказался от светских удовольствий, от изящного туалета и т. п., расходы мои сократились до весьма малых размеров. После всего этого ты, вероятно, спросишь: что из меня выйдет окончательно, когда я кончу учиться? В одном только я уверен, – что из меня выйдет хороший музыкант и что я всегда буду иметь насущный хлеб. Все профессора Консерватории мною довольны и говорят, что при усердии из меня может выйти многое. Все вышесказанное я пишу не из хвастовства (кажется, не в моем характере), а говорю с тобой откровенно и без всякой ложной скромности. Когда кончу курс Консерватории, мечтаю на целый год приехать к тебе, чтоб среди тишины и покоя написать что-нибудь большое, – и потом пойду мытарствовать по свету»[135].
Как самому Петру в 23 года далось решение кардинально изменить свою жизнь, пойти по зову сердца, а не рассудка и в принципе здравого смысла, практически разрушив мосты, – неизвестно. Но с уверенностью можно констатировать, что Чайковский настолько был уверен в себе и своем таланте, который всерьез, пожалуй, никто из близких до конца не воспринимал, и настолько четко понимал, и видел, что, как бы ни было страшно или трудно в будущем, – другого пути для него нет. Модест Ильич, который подростком застал эти события в жизни старшего брата, писал: «Вся патетическая сторона этих двух лет жизни Петра Ильича, история его внутренней борьбы, смена сомнений восторженной верой в свои силы, периоды отчаяния и бодрости духа навсегда останутся для нас скрыты не потому, что письменный материал этого времени весьма скуден, а потому, что сам Петр Ильич, ревниво оберегая свою самостоятельность в этом деле, никому не поверяя ничего, не нуждался ни в чьей поддержке, ни в чьем совете, все переживал один в себе и выступал перед окружающими простой и ясный, как прежде, с решением тем более непоколебимым, чем труднее оно ему досталось»[136].
Семья не только приняла решение Петра, но и всячески его поддержала. Спустя много лет Чайковский вспоминал: «Я еще продолжал мою службу в Министерстве, посещая, кроме того, Консерваторию. Однако скоро сочетание двух столь несовместимых видов деятельности оказалось для меня невозможным, так что я был поставлен перед выбором. Благодаря ангельской доброте моего отца, который уже пошел на столь многие жертвы, чтобы сделать из меня добротного чиновника, я обрел возможность посвятить себя окончательно и исключительно музыке»[137].
Обучение музыкальному ремеслу
В консерваторские годы музыкальный круг друзей и знакомых Чайковского расширился. Важнейшим человеком в его окружении стал Герман Августович Ларош – соученик Петра по консерватории, в будущем известный музыкальный критик. Ларош был на пять лет младше композитора, происходил из семьи обрусевших немцев. Они с Чайковским много музицировали – играли в четыре руки, посещали концерты и оперу. Ларош был вхож в семью Чайковского, оставался другом композитора всю его жизнь. Ларош признавался, что именно Петр Ильич подтолкнул его к выбору поприща музыкальной критики. Сам же Чайковский о своем товарище писал: «Он обладает громадным музыкальным дарованьем, и большим литературным талантом, и совершенно непостижимою эрудициею… всеми своими громадными познаниями обязан исключительно развитой памяти и вообще сильным природным способностям»