В консерватории Чайковский изучал комплекс дисциплин, необходимых для овладения профессией музыканта. Прежде всего, он продолжил занятия у Николая Зарембы. В его классе Чайковский изучал теорию композиции, предмет, включающий в себя такие дисциплины, как гармония, контрапункт, музыкальная форма и фуга. «Николай Иванович обладал многими из качеств, составляющих идеального профессора, – вспоминал Герман Ларош. – Он был чрезвычайно красноречив. Иногда, быть может, он впадал в некоторые излишества, но красноречие в нем не было пустою звонкою фразой: оно было отражением пламенной любви к искусству и к своему поприщу преподавания. <…> Обладая головою чрезвычайно логическою и, быть может, пользуясь плодами своего богословского образования, которое у него, как мне тогда казалось, было для дилетанта недурное, Заремба имел склонность и дар приводить всякое учение во внешний систематический порядок, сообщавший ему убедительность и красивость. Эта сторона его лекций мне нравилась чрезвычайно, и я не без удивления замечал, что на многих из моих товарищей она не производила никакого подкупающего действия. Молодые люди, готовившиеся в композиторы, капельмейстеры или преподаватели теории музыки (особенно если они, в отличие от Чайковского, обладали скудным общим образованием), прежде всего ждали от профессора не общей системы, не философских взглядов, а дельных практических указаний, как справиться с той или другой из бесчисленных трудностей, встречающихся при сочинении»[139].
В классе Зарембы Чайковский занимался с усердием, его трудолюбием и энергией восхищались друзья и однокашники. Сам же Петр рассказывал, что «первое время на курсах Михайловского дворца он занимался “кое-как, знаете, как настоящий любитель” и что однажды Заремба после класса отозвал его в сторону и стал увещать его относиться к делу серьезнее, между прочим говоря, что у него несомненный талант, и вообще выказывая неожиданно теплое к нему отношение. Тронутый до глубины души, Петр Ильич решил с этой минуты бросить свою лень и начал работать со рвением, которое так и не покидало его в течение всего консерваторского поприща»[140].
Не менее важным человеком для Чайковского в консерватории был, разумеется, ее основатель – Антон Григорьевич Рубинштейн. Он преподавал инструментовку. Будучи уже прославленным музыкантом во всех своих ипостасях: концертирующего пианиста, дирижера и композитора, – он обладал сильнейшей харизмой и оказывал серьезное воздействие на своих учеников. Спустя годы Чайковский вспоминал: «В отношении инструментовки и свободной композиции мне отчасти давал наставления Антон Рубинштейн, и я могу только восхищаться его сугубо практическим способом преподавания этих предметов. Я испытывал к нему глубокое поклонение; и действительно, было весьма трудно избежать магического притяжения, которое этот гениальный художник и благородный, великодушный человек вызывал у всех, кто имел счастье приблизиться к нему. Со всей своей энергией он поощрял меня к моему призванию, что ему, однако, не мешало часто отчитывать меня за мои склонности к новому направлению и за мои попытки следовать по стопам Берлиоза и Вагнера»[141].
Скорее, именно в классе Рубинштейна Чайковским были написаны дошедшие до нас его ученические работы. Это 14 сочинений для разных составов инструментов, а также ряд оркестровок первой части Сонаты № 9 Людвига ван Бетховена («Крейцеровой», соч. 47), фрагмента Второй фортепианной сонаты Карла Марии фон Вебера, двух заключительных частей Симфонических этюдов Роберта Шумана (соч. 13). Ларош вспоминал: «Задачи Антон Григорьевич задавал громадные, и… товарищи Чайковского по классу и не пытались выполнить их во всем объеме; только один он… “принимал их всерьез” и действительно, с понедельника на четверг или с четверга на понедельник оркестровал, например, целую вокальную сцену из речитатива и арии, или целый большой хор»[142].
Другой соученик Чайковского по консерватории, Александр Иванович Рубец, вспоминал, что задание на сочинение могло быть дано Рубинштейном, в частности, следующим образом: «Он читал стихотворение, а учащиеся должны были набрасывать тут же музыку для одного или нескольких голосов, кто как чувствовал и понимал. Сочинять надобно было в эскизах, а на следующий день работы должны были приноситься уже законченными и переписанными»[143].
В консерватории все ученики, чьей специальностью была теория музыки, должны были наряду с пианистами учиться игре на фортепиано. Чайковский не был исключением. Его многолетние увлечения музыкой и, конечно, занятия с Кюндигером способствовали тому, что к поступлению в консерваторию Чайковский «находился на высшей точке своего фортепианного искусства»[144]. Как вспоминал Ларош: «Репертуар его был не обширен и не особенно серьезен, но он играл пьесы первоклассной трудности (между прочим, я от него слышал парафразу Листа на секстет из “Лючии”) – чисто, отчетливо и уверенно, хотя несколько грубовато и холодно. Во всяком случае, фортепианное умение его стояло гораздо выше того уровня, который требуется от оканчивающего курс “теоретика”»[145].
Уровень владения инструментом у Петра был таков, что при переходе из музыкальных классов РМО в консерваторию ему должны были зачесть фортепиано, освободив от дальнейших обязательных занятий. Но этого не случилось, и Чайковский должен был два раза в неделю в восемь утра по понедельникам и четвергам посещать класс фортепиано «вместе с тремя другими учениками, из которых двое играли гораздо хуже его, третий же, помнится, был почти начинающий»[146]. Его педагогом стал Антон Августович Герке – замечательный пианист, который обучался сам у таких мастеров, как Джон Филд, Фридрих Калькбреннер, Игнац Мошелес. Чайковский прозанимался в классе Герке всего четыре месяца – с сентября 1862-го до начала 1863 года.
Судя по воспоминаниям Лароша, сам Герке и его уроки запомнились и Петру, и его однокашникам: «Антон [Августович] Герке носил рыжий парик и на нас, мальчишек, производил впечатление старика, но бодрость, деятельность и энергия его были чрезвычайны. <…> Направление его было слегка сентиментальное: сообщая нам разные оттенки и тонкости фразировки, до которых он был большой охотник, он не прочь был поучить нас кстати и некстати играть tempo rubato (буквально – похищенное время (итал.), обозначает право более свободного в отношении темпа исполнения), что очень не нравилось Петру Ильичу. Около этого времени мы, в одном из концертов Музыкального общества, познакомились с хоровою фантазией Константина Лядова на тему “Возле речки, возле моста”. Петр Ильич под впечатлением ее написал и посвятил мне шуточную фортепианную пьеску на ту же тему, размером в одну страничку. В виде демонстрации над пьеской вместо обозначения tempo было написано: “Maestoso, misterioso е senza gherkando” (Торжественно, таинственно и без “геркандо” – итал.). Не существующее на итальянском языке слово gherkando должно было обозначать слащавую манеру Герке делать не вовремя ritardando и accelerando (задержания (замедления) и ускорения – итал.). Не симпатичный нам по направлению, Герке, тем не менее, импонировал нам своим обширным знакомством с фортепианным репертуаром, а главное – исполинским трудолюбием и железной энергией»[147].
В дальнейшем ошибка дирекции консерватории была исправлена, и с января 1863 года Чайковский был освобожден от обязательных занятий фортепиано.
Фортепиано было не единственным инструментом, которым овладел Чайковский. К главным обязательным предметам относилась игра на органе, которую он постигал в классе профессора Генриха Штиля – немецкого музыканта-виртуоза. Штиль 13 лет прожил в Петербурге, где был органистом Петропавловской лютеранской церкви, с открытием консерватории стал первым профессором игры на органе в ее истории.
Еще одной большой мечтой Антона Рубинштейна было создание в консерватории собственного оркестра. Но в первые годы существования учебного заведения попросту не хватало музыкантов, владеющих всеми необходимыми симфоническому оркестру инструментами. Как вспоминал Ларош: «Рубинштейн, в то время получавший очень скудный доход, пожертвовал 1500 рублей в год на бесплатное обучение на недостававших для полного оркестрового комплекта инструментах. Ученики привалили; одним из первых оказался Петр Ильич, выразивший желание учиться на флейте»[148].
Учителем Чайковского стал Цезарь Иосифович Чиарди[149] – известный в Европе музыкант, флейтист-виртуоз, композитор. Большая часть жизни уроженца Милана Чиарди была связана с Петербургом, он играл в оркестре итальянской оперы, удостоился титула солиста его императорского величества.
«С профессором своим, знаменитым Чезаре Чиарди, он был хорошо знаком до консерватории и неоднократно аккомпанировал ему на разных музыкальных вечерах. Учение у Чиарди продолжалось года два. В исполнении симфоний Гайдна и других пьес обычного ученического репертуара Чайковский принимал участие вполне удовлетворительным образом»[150]. В оркестре Петр исполнял партию второй флейты. По воспоминаниям Лароша, в 1864 году Чайковский выступил в составе флейтового квартета, который исполнил сочинение Фридриха Кулау в присутствии Клары Шуман.
Чайковский, будучи учеником консерватории, был привлечен к разным видам серьезной профессиональной работы. Уже с сентября 1863 года Петр официально начал свою педагогическую деятельность в качестве помощника профессора в классе Зарембы. Также Чайковский по поручению Антона Рубинштейна сделал перевод «Руководства по инструментовке» бельгийского музыковеда Франсуа Огюста Геварта, поскольку все, что существовало на русском языке, никак не подходило для учебной практики. Чайковский занимался переводом трактата летом 1865 года, находясь в гостях у сестры в Каменке, о результате своих трудов о