Практически в каждом из своих писем Балакиреву, написанных сразу после их знакомства, Чайковский передает привет Николаю Андреевичу Римскому-Корсакову, называя его «Корсинькой». Из композиторов, членов «Могучей кучки», наиболее тесные отношения завязались именно с Николаем Андреевичем, стали дружбой-соперничеством двух композиторов на всю жизнь.
Римский-Корсаков никогда не забывал, как впервые встретился с Чайковским: «По окончании консерваторского курса Чайковский, получивший приглашение вступить в число профессоров Московской консерватории, переселился в Москву. Кружок наш знал о нем лишь то, что им сочинена симфония g-moll, из которой две средние части исполнялись в концертах Русского музыкального общества в Петербурге. К Чайковскому в кружке нашем относились если не свысока, то несколько небрежно, как к детищу консерватории, и, за отсутствием его в Петербурге, не могло состояться и личное знакомство с ним. Не знаю, как это случилось, но в один из приездов своих в Петербург Чайковский появился на вечере у Балакирева, и знакомство завязалось. Он оказался милым собеседником и симпатичным человеком, умевшим держать себя просто и говорить как бы всегда искренно и задушевно. В первый вечер знакомства, по настоянию Балакирева, он сыграл нам 1-ю часть своей симфонии g-moll, весьма понравившуюся нам, и прежнее мнение наше о нем переменилось и заменилось более симпатизирующим, хотя консерваторское образование Чайковского представляло собою все-таки значительную грань между ним и нами. Пребывание Чайковского в Петербурге было кратко, но в следующие за сим годы Чайковский, наезжая в Петербург, обыкновенно появлялся у Балакирева, и мы видались с ним»[245].
К этому времени состоялась встреча Петра с выдающимся композитором старшего поколения – Александром Даргомыжским. Их знакомство произошло в доме Шиловских. К музыке молодого автора маститый композитор относился весьма благосклонно. Чайковский бывал у Даргомыжского в его петербургской квартире, там, в том числе, встречался и с композиторами «Могучей кучки». По свидетельству Модеста Чайковского: «Центром их общения в то время была квартира Даргомыжского. Прикованный к дому смертельной болезнью, которая унесла его через год, он с увлечением и пылом юноши был занят сочинением “Каменного гостя”. Молодые друзья его видели в этом произведении краеугольный камень великого храма “музыки будущего” и, с вниманием следя за ходом созидания этой вещи, часто собирались у “учителя”, чтобы прослушать все, что он успевал написать, и, в свою очередь, показать ему свои работы. Петр Ильич, ранее познакомившийся с Даргомыжским в Москве у Бегичевых-Шиловских, был на одном из этих “импровизированных раутов”, как выразился в одном письме творец “Русалки”, вместе со своими новыми приятелями, встречался также с ними у Балакирева и в доме своей старинной знакомой, Е. Л. Хвостовой, одна из дочерей которой, довольно известная концертная певица (Алина Александровна, по мужу Полякова, ныне известная преподавательница пения в Москве.) того времени, была страстная “кучкистка”»[246].
В конце 1867 года произошло довольно значимое событие – в Россию приехал один из крупнейших европейских композиторов того времени, Гектор Берлиоз. Изначально по приглашению великой княгини Елены Павловны он должен был продирижировать серией концертов в Петербурге, Николай Рубинштейн предпринял все меры и даже лично поехал в столицу, чтоб пригласить Берлиоза в Москву – затея удалась, Берлиоз приехал и продирижировал московскими концертами. Чайковский сообщал брату Анатолию:
«Ты спрашиваешь, буду ли я в Петербурге? Благоразумие заставляет меня решить этот вопрос отрицательно. Во-первых, денег у меня на поездку нет, а во-вторых, как нарочно, на праздники сюда приезжает Берлиоз и дает здесь один общедоступный концерт и один вместо 4-го собрания Музыкального общества»[247].
31 декабря 1867 года Берлиоза чествовали в Московской консерватории. С приветственной речью, в числе других музыкантов, выступил и Чайковский. Это была единственная его встреча с французским композитором. Много лет спустя Чайковский писал: «…вообще я далеко не безусловный поклонник Берлиоза. У него в его музыкальном организме была какая-то неполнота, ему чего-то недоставало в умении чутко выбирать гармонии и модуляции. Есть в нем, одним словом, какой-то элемент уродливости, с которым я никак не могу помириться. Но это не мешало ему иметь душу самого высокого и тонкого художника, и иногда он достигал недосягаемой высоты»[248].
Серьезная попытка
Летом 1868 года Чайковский вновь не поехал в Каменку. На этот раз он отправился в Европу вместе со своим близким другом Владимиром Шиловским, его отчимом Бегичевым и Константином Де-Лазари. Отношения с Владимиром были очень неровными – любовь и забота порой превращались в неприязнь. Причин было много – и капризный характер Володи, и разница в положении, и та финансовая зависимость от молодого аристократа, в которую Чайковский внезапно попал. Заграничная поездка была за счет Шиловского. О своем путешествии Чайковский рассказал в письме сестре:
«История моих нынешних странствований чрезвычайно проста и даже неинтересна. Неделю прожил я в Берлине и вот уже пять недель живу в Париже. Мы мечтали, уезжая, что побываем в самых живописных местах Европы, но, вследствие болезни Шиловского и необходимости посоветоваться с одним знаменитым здешним доктором, попали сюда, и нас держат здесь против воли. Время провожу следующим образом: встаю довольно поздно, иду завтракать и читать газеты. Возвратясь около 12 домой, раздеваюсь совсем (жары здесь неописанные) и занимаюсь до самого обеда. В 6 часов обедаю с спутниками или один. Вечер провожу в театре. Нужно отдать справедливость Парижу. Нет в мире города, где бы столькие удобства и удовольствия жизни были доступны за столь дешевую цену. Театры здесь великолепны не по внешности, а по постановке, по умению производить эффекты удивительно простыми средствами. <…> Различные замечательности Парижа я уже видел в мой первый приезд; поэтому я совсем не вел здесь жизни туриста, бегающего по церквам, музеям и т. п. Я живу здесь, как человек, всецело преданный своему делу, и вылезаю из норы только вечером»[249].
В том же письме прочитывается и то, что Чайковского уже начинают тяготить отношения, в которые попал:
«Ты уже верно знаешь, при каких обстоятельствах и с какой обстановкой я поехал за границу. Обстановка эта в материальном отношении очень хороша. Я живу с людьми очень богатыми, притом хорошими и очень меня любящими. Значит, и в отношении компании очень хорошо. Тем не менее, я сильно вздыхаю по отчизне, где живут столько дорогих для меня существ, с к[ото]рыми я не могу жить иначе, как летом. Меня немножко бесит мысль, что из всех лиц, к[ото]рые были бы рады прожить со мной свободные три месяца, я избрал не тех, которых я больше люблю, а тех, кто богаче. Правда, что тут важную роль играет престиж заграницы»[250].
Возможно, события, произошедшие вскоре по возвращении в Москву, были попыткой вырваться из того порочного круга, в котором Чайковский очутился. Вообще, Петр и ранее предпринимал попытки выстроить отношения с женщинами, не терял надежду на создание семьи. Он пользовался успехом у барышень, с которыми и сам иногда флиртовал. Так, вскоре после окончания Училища правоведения в одном из писем сестре того времени Петр сообщал:
«Софи Адамова рассказывала мне, что в прошлом году Вареньки обе были в меня серьезно влюблены и что даже Катоновна подверглась за это сильнейшим притеснениям со стороны Надежды Савишны, а слез сколько было пролито! Рассказ этот крайне польстил моему самолюбию…
Недавно я познакомился с некою M[ada]me Гернгросс и влюбился немножко в ее старшую дочку. Представь, как странно. Ее все-таки зовут Софи. Софи Киреева, Соня Лапинская, Софи Боборыкина, Софи Гернгросс, – все Софьи! Вот много-то премудрости.
Сегодня я за чашкой кофе
Мечтал о тех, по ком вздыхал,
И поневоле имя Софья
Четыре раза сосчитал»[251].
В Москве же случилась описанная выше история Веры Давыдовой и ее безответной влюбленности в композитора. Практически параллельно с ней произошло наиболее серьезное событие – помолвка Чайковского с французской певицей Дезире Арто. Она родилась в Париже в 1835 году, была старше Петра Ильича на пять лет. Происходила из музыкальной семьи, обучалась пению у ведущих педагогов, среди которых была знаменитая Полина Виардо-Гарсиа. Как певица Арто обладала редким диапазоном – в ее репертуар входили партии меццо-сопрано, драматического и даже лирико-колоратурного сопрано. Современники отмечали и ее драматический дар. С юных лет Арто с успехом гастролировала по странам Европы, в 1858 году состоялся ее дебют в Парижской опере. Среди почитателей таланта Арто значились композиторы Гектор Берлиоз и Джакомо Мейербер.
В 1868 году Арто впервые приехала в Россию уже как известная певица, пела в спектаклях Итальянской оперы в Москве и Петербурге и имела большой успех. Герман Ларош был не исключением и также попал под очарование ее таланта. Он писал: «Тут-то неистощимое разнообразие средств гениальной артистки обнаружилось, как ослепительный феномен. Можно сказать, что во всех родах музыки, во всем царстве лирических настроений не было идеи, не было образа, к воспроизведению которого она была бы не способна… молодой, слегка резкий, более гобойный, чем флейточный, тембр дышал не поддающейся описанию прелестью, звучал негою и страстью»[252]. При этом внешней красотой Арто не отличалась, но невероятная харизма и артистизм не просто компенсировали, а гипнотизировали и ее зрителей, и всех, знавших ее. Ларош вспоминал: «…она была некрасива. Весьма ошибется тот, кто почувствует к ней фила