трудиться и приобретать, то вам не завидно будет: иди ты своей дорогой, она пусть идет своей, и помогайте друг другу. Ни тебе, ни ей не следует сходить со своей колеи до тех пор, пока не накопите настолько, чтобы сказать: это мы, это наши общие труды. Разберем слова: 1е. “Сделавшись мужем знаменитой певицы, тебе предстоит жалкая роль ездить с ней по всем углам Европы, жить на ее счет и будто отвыкнешь через это работать в свою пользу”. Если вы полюбили друг друга не ветреным образом, а солидно, как подобает людям вашего возраста, если обеты ваши искренни и никогданеизменны, то все это вздор. Счастливая супружеская жизнь основана на взаимном уважении; ни ты не допустишь, чтобы жена твоя была при тебе вроде служанки, ни она не станет требовать, чтобы ты был ее лакеем, а сопутствовать можно всегда и следует, лишь бы в то же время сочинять и где прилично ставить свою оперу или публично разыграть твою симфонию, или что другое. Добрый друг сумеет возбудить твое вдохновение, успевай только записывать, с такой особой, как твоя желанная, ты скорее усовершенствуешься, чем потеряешь твой талант. 2е. “Если она к тебе или ты к ней немножко охладеете, останутся одни страдания самолюбия, отчаяние и гибель”. – Зачем же охладевать? Я прожил 21 год с твоей матерью, и во все это время одинаково любил ее с пылкостью юноши, и уважал, и боготворил ее, как святую. Если твоя желанная имеет такие же качества, как твоя мать, на которую ты похож, то все это предположение вздор. Ты, кажется, очень хорошо знаешь, как артисты не имеют отечества; они принадлежат всему миру. Зачем же ей, или даже тебе, непременно жить в России, в Москве или в Петербурге? Хорошо, если где выгодно жить, вот если бы она сделала длинный контракт на петербургскую оперную сцену (разумеется, не переменяя фамилии), как Лукка, Патти и другие, – это было бы приятно всем нам. 3е. “Как она не может решиться покинуть сцену, так ты боишься жертвовать ей всей твоей будущностью, ибо не подлежит сомнению, лишишься возможности идти вперед по своей дороге, если слепо последуешь за ней”. Оставлять ей сцену не следует, как я писал выше, а тебе также не следует бросать занятие артиста по призванию. Будущность наша известна только Богу, но зачем предполагать, что ты лишишься возможности идти вперед по своей дороге, если слепо станешь следовать за ней? Это значит, что ты как будто не имеешь своего характера, а будешь простым прихвостнем, станешь только носить ее шлейф и двумя пальчиками выводить на сцену, а потом улизнешь в толпу, как ничтожный прислужник. Нет, мой друг, будь ты прислужником, но только прислужником самостоятельным, когда она будет петь твою арию, так, чтобы аплодисменты принадлежали вам обоим – зачем же тогда слепо следовать? Если она тебя искренно любит, то и ей ведь это будет неприятно (помни взаимное уважение). Обо всем этом вы должны сами рассудить и помнить мой завет: счастливый брак зависит от взаимной любви и уважения. Затем, я бы желал сделать вам обоим вопрос: испытали ли вы себя? Ведь “жениться – не поле перейти”, говорит пословица, точно ли вы любите друг друга навеки? Твой характер я, милый сын мой, знаю и на тебя надеюсь, но, милая, желанная, тебя я еще не имею счастья знать, знаю только твою прекрасную душу и сердце через него. Не худо бы было вам испытать друг друга, ради Бога только не ревностью, а временем. Подождите и беспрестанно спрашивайте себя: правда ли, я люблю ее, правда ли, он любит меня, в правду ли он / она может делить со мной и радость, и горе целый век? Если время вам скажет только условно: да, может быть, я буду счастлив, а я счастлива, то это еще не совсем так. Испытайте еще раз и потом уже решайте, помолясь Богу.
Напиши мне, голубчик, откровенно, какой характер у твоей желанной – переведи ей это нежное слово – “desiree”. Участие матушек в сердечных делах ничего не значит; однако же, подумай»[261].
Отношения Чайковского с Арто можно назвать единственным сильным увлечением женщиной. Неизвестно, как далее сложилась бы его судьба, если бы их союз состоялся. Но этому не суждено было случиться. Уже в январе 1869 года в словах Чайковского появилось охлаждение: «Касательно известного тебе любовного пассажа, случившегося со мной в начале зимы, скажу тебе, что очень сомнительно, чтоб мое вступление в узы Гименея состоялось; это дело начинает несколько расстраиваться; подробности рассказывать теперь еще преждевременно; когда увидимся, может быть, расскажу»[262].
В начале 1869 года певица уехала на гастроли и через месяц вышла замуж за певца из своей труппы, испанского баритона Мариано Падилья-и-Рамоса. Узнав об этом, композитор не без иронии поделился известием с братом Модестом: «История с Арто разрешилась самым забавным образом; она в Варшаве влюбилась в баритона Падиллу, который здесь был предметом ее насмешек, – и выходит за него замуж! Какова госпожа? Нужно знать подробности наших отношений с ней, чтобы иметь понятие о том, до какой степени эта развязка смешна»[263].
Осенью Арто вновь приехала в Россию. Петр опасался новой встречи с ней, своими переживаниями делился с братом Анатолием:
«Скоро мне предстоит свидание с Арто; она здесь будет на днях, и мне наверное придется с ней встретиться, так как вслед за ее приездом начнутся репетиции “Domino noir” с моими хорами и речитативами, и мне необходимо присутствовать на этих репетициях. Эта женщина сделала мне много вреда, и я, когда увидимся, расскажу тебе, каким образом, но тем не менее меня влечет к ней какая-то необъяснимая симпатия до такой степени, что я начинаю с лихорадочным нетерпением поджидать ее приезда. Увы! Это все-таки не любовь»[264].
Чайковский присутствовал на опере «Фауст» Шарля Гуно, в котором Арто исполняла партию Маргариты. Вместе с композитором на спектакли находился Кашкин, который вспоминал: «…Мне пришлось сидеть в партере рядом с Чайковским, волновавшимся очень сильно. При появлении артистки на сцене он закрылся биноклем и не отнимал его от глаз до конца действия, но едва ли много мог рассмотреть, потому что у него самого из-под бинокля катились слезы, которых он как будто не замечал. Припоминая дальнейшие наши беседы об этом предмете, я склонен думать, что в Чайковском скорее было оскорблено самолюбие, нежели привязанность к женщине»[265].
Фантастические сюжеты и «Ромео»
Несмотря на все переживания и личные сложности, процесс творчества не останавливался, появлялись новые замыслы и их воплощения. В начале 1869 года, в то время, когда в Большом театре вот-вот должна была состояться премьера «Воеводы», Чайковский уже был увлечен новым сюжетом. Он писал Анатолию:
«Начал уже писать другую (оперу. – А. А.), не скажу, на какой сюжет, ибо хочу до некоторого времени оставить в тайне, что я ее пишу; каково будет удивление, когда узнают, что летом (я сильно надеюсь на то, что летом буду иметь возможность писать) я уж навалял пол-оперы»[266].
Таким ореолом таинственности была овеяна опера «Ундина». Сюжет будущего сочинения Петр выбрал сам. Еще бы – фантастическую историю об Ундине композитор знал с самого детства. Повесть немецкого писателя Фридриха де ла Мотт Фуке[267] в стихотворном переводе Василия Жуковского была любимым чтением в семье Чайковских. Младшую сестру композитора Александру в детстве ласково называли Ундиночкой. «Саша сделалась большая резвушка, настоящая Ундиночка, и теперь ей другого имени нет»[268], – писал Илья Петрович Чайковский 2 сентября 1844 года из Воткинского завода своей супруге. Петр Ильич до конца жизни в личной библиотеке берег семейное издание «Ундины», выпущенное в 1837 году, на титульном развороте которого до сих пор хранится засушенный кем-то из членов семьи, а возможно и самим Петром, цветок[269]. Итак, Чайковский выбрал не только сюжет, но и либретто, написанное более двадцати лет назад поэтом Владимиром Соллогубом для композитора Алексея Львова[270].
Модест Ильич писал: «Входить в сношения с другими поэтами композитор боялся: жажда приступить к работе сейчас же заставляла его опасаться, что дело затянется: он по опыту уже знал, как тормозят либреттисты. И вот, бросив поиски поэта, он стал просматривать уже готовые либретто. Радость его была очень велика, когда он нашел в собрании сочинений графа В. Соллогуба нечто совсем подходящее к его требованиям, да вдобавок еще сделанное из его любимейшей поэмы Жуковского, “Ундины”»[271].
Несмотря на загруженность Чайковского педагогической работой в консерватории и непростое эмоциональное состояние, работа над оперой шла быстро, всем этим Петр делился с братом Анатолием, уже раскрыв тайну своего замысла:
«С большим жаром принялся я за “Ундину”. Уже бо`льшая часть 1-го действия готова. К сожалению (не говори этого Папаше), мое здоровье в последнее время решительно порасстроилось; нервы раздражены до крайности, так что я подчас ослабеваю да совершенного изнеможения. На прошлой неделе я было решил даже уехать куда-нибудь до сентября на отдых, – но раздумал»[272].
В апреле Чайковский озаботился тем, чтобы его «Ундина» в будущем сезоне была поставлена, причем на этот раз в Петербурге. Получив ответ от директора Императорских театров Степана Гедеонова о намерении поставить новую оперу Чайковского уже в ноябре, композитор был преисполнен вдохновением. Также композитора посещали мысли о будущем лете, нервы его действительно были расстроены, на все трудности этого времени накладывались заботы об устройстве брата Анатолия, который заканчивал Училище правоведения. Петр писал брату: «Куда еду, еще до сих пор не знаю, но, по всей вероятности, за границу. Доктор находит для меня необходимым купаться в море и пить какие-то воды»