ился, как преодолевает свои сложные творческие моменты, и дал свой совет: «Мне кажется, что все сие будет и у вас, если Вы наперед воспламенитесь планом. Тогда вооружитесь мокроступами и палкой, отправляйтесь шествовать по бульварам, начиная с Никитского, и проникайтесь Вашим планом, и я убежден, что, не доходя Сретенского бульвара, у Вас уже будет какая-нибудь тема или какой-нибудь эпизод»[284].
В итоге сочинение было написано крайне быстро – менее чем за месяц. Уже 28 октября Петр сообщил Милию Алексеевичу: «Увертюра моя подвигается довольно быстро; уже большая часть в проекте сочинена, надеюсь, что месяца через полтора она будет готова. Когда она вылезет из моей утробы, Вы увидите, что какова она ни есть, а немалая доля из того, что Вы мне советовали сделать, исполнена согласно Вашим указаниям. Во-первых, планировка Ваша: интродукция, изображающая патера Лоренцо, драка – Allegro, и любовь – вторая тема, а во-вторых, модуляции Ваши: интродукция в E-dur, Allegro в h-moll и вторая тема в Des-dur»[285].
Несмотря на столь сильное участие и наставничество Балакирева, вечный шекспировский сюжет «Ромео и Джульетты» о чистой, но запретной любви вплетался в его личные жизненные коллизии. Впервые исполненная в марте 1870 года, увертюра впоследствии дважды подвергалась значительным переделкам. Чайковского практически всю жизнь не отпускал и сам сюжет трагедии «Ромео и Джульетта», который он мечтал воплотить в жанре оперы.
Долгий путь к самостоятельной жизни
В 1870 году Чайковскому исполнилось 30 лет. Он продолжал преподавание в консерватории, по-прежнему испытывал постоянные материальные затруднения. В одном из писем своему близкому другу архитектору Ивану Александровичу Клименко композитор писал:
«Во-первых, скажу тебе, что в эту минуту (4 часа ночи) я сижу у отворенного окна и упиваюсь поистине благоухающим воздухом весеннего предутрия. Довольно знаменательно то, что, будучи чрезвычайно любовно настроен, я почувствовал потребность обратиться к тебе, неблагодарному. Мне хочется сказать тебе, что, несмотря ни на что, жизнь хороша и что майское утро стоит того, чтобы в 4 часа ночи я почувствовал в себе позыв к излияниям, чтобы ради этой потребности написал тебе несколько прочувствованных слов и чтобы ты, ядовитый смертный, над ними посмеялся. Итак, смейся, а я все-таки скажу: как хорошо майское утро и как, несмотря ни на что, жизнь хороша! А эти несмотря ни на что заключаются в следующем:
1. Болезнь; толстею непомерно; нервы раздражены до крайности.
2. Финансовые дела совершенно плохи.
3. Консерватория надоела до тошноты; все более и более убеждаюсь, что к преподаванию теории сочинения я не способен.
4. Сильно сомневаюсь, чтобы “Ундину” поставили. Слышал, что меня хотят надуть.
Словом, много шипов, но есть и розы, а именно: способность умиляться, вдыхая утренний весенний воздух, таять и испытывать нужду сказать другу, живущему в Царицыне, что жизнь хороша, ибо бывают майские утра с влажным, благоухающим воздухом, бледно-голубым небом, пением просыпающихся воробьев, таинственным мяуканьем кошек и отсутствием всяких человеческих звуков. Итак, дабы покончить с излияниями, восклицаю еще раз, что жизнь хороша (в майское предутрие), и перехожу к наррации кое-каких мелких фактиков из жизни преисполненного амбиции сочинителя музыки»[286].
Летом Чайковский вновь совершил поездку за границу вместе с Владимиром Шиловским на его средства. Петр приехал в Париж, где его ждал Шиловский. Две с половиной недели прошли в немецком курортном городке Соден[287]. Оттуда Чайковской писал брату Анатолию:
«Соден – небольшая, чистенькая деревня, лежащая у подножья горного хребта Таунус. Местоположение красивое, и воздух превосходный; но огромное множество чахоточных придает Содену характер несколько мрачный, вследствие чего в день приезда на меня напала такая тоска, что я с трудом удерживался от истерики. Теперь тоска угомонилась; я очень серьезно отношусь к своей обязанности следить за Володей; он висит на ниточке; доктор сказал, что при малейшей неосторожности он может впасть в чахотку, если же он выдержит хорошо лечение, то может быть спасен. Любовь его ко мне и благодарность за мой приезд так трогательны, что я с удовольствием принимаю на себя обязанность быть аргусом его, т. е. спасителем его жизни. <…> Вчера мы ездили с Володей на ослах. Я не нашел это особенно веселым; животные эти оправдывают свою репутацию; они так глупы и ленивы, что, не быв прибиты по заднице палкой, ни за что не идут вперед. Что меня приводит в восторг, так это вид гор. А что будет, если я увижу Швейцарию, куда я непременно отправлюсь с Володей»[288].
Три с половиной недели они пробыли в Содене, совершили также поездку в Мангейм и Висбаден, где в это время находился Николай Рубинштейн. В Содене Чайковского и Шиловского застало начало Франко-прусской войны, из-за чего они были вынуждены добираться в швейцарский город Интерлакен, сделав большой крюк, через Штутгарт и Боденское озеро:
«При известии о войне все стали стремительно спасаться из Содена в Швейцарию; наплыв путешественников был так велик, что многие не находили мест на поездах и в отелях. Чтобы избежать этих замедлений и кутерьмы, происходившей оттого, что вместе с пассажирами везли и войска к французской границе, мы с Володей сделали большой крюк через Штутгарт и Констанцкое[289] озеро. Тем не менее и по этой дороге ехать было очень беспокойно и неудобно; из Франкфурта ехали с нами до Ульма баварские и виртембергские рекруты. вследствие чего мы очень опаздывали; теснота в вагонах невообразимая; еду и питье доставать было очень трудно. Но, слава Богу, доплелись до Швейцарии, и здесь все идет обыкновенным порядком»[290].
Заграничный паспорт Петра Чайковского. Москва. 14 мая 1870 г.
По совету врачей Петр и Владимир провели здесь шесть недель. Интерлакен известен как климатический курорт, расположен в межгорной котловине Бернских Альп. В городе открывается живописный вид на снежную вершину Юнгфрау. Чайковский был абсолютно сражен местными красотами. В письме Модесту он рассказал о первых днях, проведенных в Интерлакене:
«Моденька, я не в состоянии тебе рассказать, что я испытываю, находясь среди самой величественной природы, какую только можно себе представить. Восторгам, удивлению нет пределов; как угорелый я бегаю с утра и до вечера, не испытывая никакой усталости. Володя, к[ото]рый к природе равнодушен, к[ото]рый от самого въезда в Швейцарию только и любопытствует узнать, – где ж, наконец, находится швейцарский сыр – очень подсмеивается надо мной. А что еще будет, когда я дня через три пойду пешком бродить по горам, ледникам, ущельям. Самый Интерлакен есть не что иное, как ряд великолепных отелей, куда стекаются со всех сторон мира путешественники, ибо это центр швейцарских красот. Он расположен между двумя восхитительными озерами: Тунским и Бриенцким и со всех сторон окружен колоссальными горами, из коих самая великолепная – покрытая снегом Юнгфрау. Немного досадно то, что здесь множество англичан; куда ни сунешься, наткнешься на сына Альбиона»[291].
Возвращаясь в Россию, Чайковский и Шиловский посетили Мюнхен и Вену.
Чайковский возвращается в Москву – начинается новый учебный год. Понемногу кажется, что и материальное положение стало улучшаться. У Петра появился новый вид досуга – начал заниматься три раза в неделю в гимнастическом заведении Пуаре на Петровке. Продолжает много работать и много сочинять. Среди созданного – написанный в феврале 1871 года Первый струнный квартет, который композитор посвятил своему другу профессору-ботанику Сергею Рачинскому, тому самому, с которым намеревался писать оперу «Мандрагора».
Летом композитор гостил сначала у сестры в Каменке, затем в имении Низы Сумского уезда Харьковской губернии, у своего близкого друга Николая Кондратьева. Здесь Чайковский продолжил работу над оперой, а также писал «Руководство к практическому изучению гармонии». Во время пребывания в Низах у Петра закончились деньги. Об этом он писал своему другу и издателю Петру Юргенсону:
«Я уже 5 дней как нахожусь у Кондратьева, к которому переехал от сестры. Окончивши оркестровку 1-го действия моей оперы, я энергически принялся за “Руководство”, к[ото]рое непременно окончу к 1 сентября. Посылаю тебе, по уговору, часть написанного; и теперь каждые полторы недели буду тебе посылать по мере изготовления. Прими в соображение, что я каждый день пишу по 5 часов, а потому нет сомнения, что окончу скоро. Я тебе посылаю начало “Руководства”, но ему еще будут предшествовать небольшое предисловие и введение, к[ото]рые я напишу после всего.
Умоляю тебя, друг души моей, пришли мне 50 р[ублей] сер[ебром], к[ото]рые мне столь же необходимы, как рыбе вода, Волкову скандалы, Кашкину водка и Софье Ивановне (у коей лобзаю ручку) уроки в гимназии.
В самом деле, я погиб, если ты не пришлешь деньги, и притом как можно скорее, ибо казус вышел особенный, о котором скажу при свидании»[292].
От Кондратьева композитор отправился в Тамбовскую губернию, в Усово, где гостил в доме Владимира Шиловского. На несколько последующих лет маршрут Каменка – Низы – Усово стал для Чайковского традиционным.
И только осенью 1871 года, на пятый год жизни в Москве, Чайковский начинает абсолютно самостоятельную жизнь – в 31 год наконец он сумел разъехаться с Николаем Рубинштейном и снять свое первое жилье – трехкомнатную квартиру в доме Лебедева на углу улицы Спиридоновки и Гранатного переулка. Буквально в первые дни на новой квартире Петр написал брату: «В Москве все по-старому, но я живу новою жизнью и, о чудо, второй вечер сряду провожу дома; вот что значит чувствовать себя у себя»