Начался новый этап жизни композитора. Практически все время Чайковский проводил в Майданове, лишь по надобности отлучаясь в Москву и Петербург. В феврале Чайковский был избран одним из директоров Московского отделения РМО, и его краткосрочные поездки часто были связаны с этой почетной должностью.
С первых дней пребывания в Майданове Петр Ильич начал работать, причем с небывалым увлечением и горячностью – серьезно переработал свою оперу «Кузнец Вакула», переименовав ее в новой редакции в «Черевички».
В мае Петр Ильич совершил поездку в Смоленск на открытие памятника Михаилу Ивановичу Глинке, который был родом из села Новоспасского Смоленской губернии. На торжества, которые должны были продлиться несколько дней, съехался весь музыкальный свет Москвы и Петербурга. Чайковский «удрал» сразу после открытия памятника:
«В Смоленске я пробыл всего одни сутки. Убоявшись огромного стечения знакомых людей, не дававших мне ни одной минуты свободы и спокойствия, я бежал оттуда в самый день открытия памятника, и теперь, узнавши, что и в Смоленске дала себя чувствовать борьба различных музыкальных партий (из коих я не принадлежу ни к одной[617]), очень радуюсь, что не был свидетелем комически мелочных эпизодов этой борьбы, разразившихся на cмоленском банкете»[618].
Чайковский же приехал из Смоленска в Москву, где хлопотал об избрании его бывшего ученика Сергея Ивановича Танеева директором Московской консерватории, после чего возвратился в Майданово к сочинению.
Композитора полностью захватила новая симфония, эскизы которой он начал делать еще в апреле. Сюжет «Манфреда» по одноименной философско-драматической поэме-трагедии Джорджа Байрона был предложен Милием Балакиревым еще в 1882 году. В 1884 году он прислал Чайковскому программу, написанную Владимиром Стасовым. Петр Ильич перечел Байрона, и сюжет о герое, который «блуждает в Альпийских горах. Томимый роковыми вопросами бытия, терзаемый жгучей тоской безнадежности и памятью о преступном прошлом, он испытывает жестокие душевные муки», не мог его не заинтересовать. Все лето композитор, практически не прерываясь, работал над произведением.
В июле Петр Ильич стал свидетелем страшного бедствия, случившегося в Клину. Огонь уничтожил больше половины города, включая торговые ряды. Композитор в это время находился в Майданове и не смог остаться безучастным – он вместе с братом Модестом принимал участие в тушении пожара. В письме Надежде фон Мекк композитор писал: «Мы до сих пор не можем опомниться от ужасов Клинского пожара, которого были свидетелями. Я даже по мере сил участвовал в спасении имущества погорельцев»[619].
Петр Ильич совсем не преувеличивал – его поступок поразил местных жителей, которые были бесконечно тронуты его помощью и участием. Свидетельница тех событий Татьяна Шорина вспоминала: «11 июля 1885 г. в Клину случился громадный пожар, уничтоживший до половины города. Купеческая (ныне Ленинская) и Зарецкая часть (ул. Чайковского и др[угие].) сплошь выгорели. Куда ни повернись, везде была масса огня. Многие лишились крова. Мне было тогда 13 лет. Петр Ильич в это время жил в Майданове. Он предоставил свою квартиру-дачу погорельцам, кормил, поил их, а себя стеснил до невозможности. Весь город удивился такому поступку Чайковского»[620].
Работа над «Манфредом» продвигалась интенсивно, но отнимала очень много сил. Петр Ильич рассказал о своем состоянии Надежде Филаретовне:
«Пишу Вам в 3 часа дня в такой темноте, как будто 9 часов вечера. Вот уже несколько дней, что весь горизонт окутан какой-то дымчатой мглой, происходящей, как говорят, от лесных пожаров или горения торфяных болот. Мгла эта с каждым днем делается гуще, и я начинаю бояться, что мы все задохнемся в ней. На душу это действует угнетающим образом. Вообще расположение духа моего все это время мрачное. Я работаю над очень трудной, сложной симфонической вещью (на сюжет “Манфреда” Байрона), имеющей притом столь трагический характер, что и я обратился временно в какого-то Манфреда. Притом же, как водится, я надсаживаю грудь от торопливости в труде. Хочется безмерно привести его скорей к концу, и вот я напрягаю все свои силы… в результате чего сильное утомление. Это тот вечный cercle vicieux[621], в коем я безвыходно вращаюсь. Если нет работы, я хандрю и скучаю, если есть, я работаю через силу…»[622] Усталость была такой сильной, что братья Анатолий и Модест заставили композитора пару дней передохнуть и съездить в Плещеево – подмосковное имение Надежды Филаретовны, где проживал ее сын Николай с супругой Анной – племянницей Чайковского[623].
В сентябре симфония «Манфред» была завершена, и Петр Ильич сразу же приступил к своему оперному замыслу – опере «Чародейка». Еще в январе Чайковский обратился к драматургу Ипполиту Васильевичу Шпажинскому с предложением переделать его трагедию «Чародейка (Нижегородское предание)» в оперное либретто.
До начала работы над оперой, когда еще не было ни строчки либретто, Петр Ильич горячо обсуждал сюжет своего будущего произведения с певицей Эмилией Павловской в которой видел исполнительницу главной роли – кумы Настасьи. Эмилия Карловна посмотрела пьесу и пришла в недоумение, как Чайковский после пушкинской Татьяны, Орлеанской девы и Марии из «Мазепы» мог заинтересоваться образом Настасьи: «Гулящая баба, чарующая чем? Речами, бытом? Что это значит? Говорит красно и всем в угоду. Храбра, а между тем трусит старого князя. Хороша только сцена с княжичем, да и то при этом ужасном наряде, при этом ужасном сарафане и кике очень непоэтична и некрасива. Я же совсем не способна буду сделать что-либо из этой роли»[624]. Чайковский же ей отвечает: «Дело в том, что в глубине души этой гулящей бабы есть нравственная сила и красота, которой до этого случая только негде было высказаться. Сила эта в любви. Она сильная женская натура, умеющая полюбить только раз навсегда и в жертву этой любви отдать все. <…> То обстоятельство, что могучая красота женственности скрывается у Настасьи очень долго в оболочке гулящей бабы, скорее усугубляет сценическую привлекательность ее. Отчего Вы любите роль Травияты? Отчего Вы должны любить Кармен? Оттого что в этих образах под грубой формой чувствуется красота и сила. Уверяю Вас, что Вы и Чародейку полюбите»[625].
Петр Ильич был не только увлечен и абсолютно уверен в выборе сюжета, но, еще не начав работу над оперой, четко представлял конечный результат. В письме Модесту Ильичу, который также отговаривал его от «Чародейки», композитор писал:
«Я получил длинное письмо от Павловской, в котором она убеждает меня не писать оперы на этот сюжет. Я знаю, что и ты против него. Но вы оба не знаете, до какой степени либретто будет иначе и как изменятся характеры и положения. Героиня будет совсем другая. Последнее действие в драме скверно; у меня оно будет великолепно; весь театр будет плакать, когда та же Павловская будет в этом акте умирать»[626].
Работа продвигалась на первом этапе быстро. Уже в конце сентября Петр Ильич писал Надежде фон Мекк: «Готовое первое действие оперы “Чародейка” лежит передо мной, и я уже начинаю увлекаться предстоящей задачей»[627]. То, почему с такой настойчивостью он покорял музыкальный театр, и в частности оперный жанр, композитор попытался разъяснить своей корреспондентке:
«Милый друг!
Мне нравится высокомерное отношение Ваше к опере. Вы правы, относясь к тому, в сущности, ложному роду искусства недоброжелательно. Но есть нечто неудержимое, влекущее всех композиторов к опере: это то, что только она одна дает Вам средство сообщаться с массами публики. Мой “Манфpeд” будет сыгран раз-другой и надолго скроется, и никто, кроме горсти знатоков, посещающих симфонические концерты, не узнает его. Тогда как опера, и именно только опера, сближает Вас с людьми, роднит Вашу музыку с настоящей публикой, делает Вас достоянием не только отдельных маленьких кружков, но при благоприятных условиях всего народа. Я думаю, что в этом стремлении нет ничего предосудительного, т. е. что не тщеславие руководило Шуманом, когда он писал “Геновефу”, или Бетховеном, когда он сочинял своего “Фиделио”, а естественное побуждение расширить круг своих слушателей, действовать на сердца по возможности большего числа людей. Не следует только при этом гоняться за внешними эффектами, а выбирать сюжеты, имеющие художественную цену, интересующие и задевающие за живое»[628].
Параллельно с работой над новой оперой Чайковский написал по заказу своего бывшего классного воспитателя, а теперь директора Училища правоведения Ивана Самойловича Алопеуса два произведения к пятидесятилетнему юбилею учебного заведения – Правоведческая песнь на собственный текст, а также Правоведский марш, которые были исполнены 5 декабря 1885 года в Петербурге в зале Дворянского собрания на юбилейном обеде правоведов.
За первый год жизни в Клинском уезде Петр Ильич совершил только два двухнедельных путешествия – осенью к родным в Каменку, а Новый, 1886 год он встретил вместе с Модестом Ильичом в Петербурге.
Все возможное время, вернувшись в Майданово, композитор проводил в работе над «Чародейкой», прогулках и чтении. Читал он много всегда, и сейчас книги были его любимыми «собеседниками», как утверждал сам Чайковский: «…книги, ноты составляют мое всегдашнее и почти исключительное общество. Что касается собственно знакомства с