Рецензенты, которые писали статьи о концертах с участием Чайковского, не скупились на эпитеты. «Чайковский – высокий, седой, хорошо сложенный мужчина лет шестидесяти. Он кажется немного смущенным и отвечает на аплодисменты непрерывными отрывистыми резкими поклонами. Но как только он сжимает палочку, к нему возвращается уверенность. В нем не чувствуется и следа нервозности, когда он постукивает, требуя тишины. Чайковский дирижирует с внушительной силой мастера, и оркестр повинуется ему как один человек»[782], – отмечалось в статье газеты «New York Herald».
После концертов в Нью-Йорке у Чайковского было несколько дней перерыва, и далее было запланировано еще два выступления – в Балтиморе и Филадельфии. Кроме многочисленных визитов и приемов, Петр Ильич сумел совершить поездку в Вашингтон по приглашению секретаря русского посольства Петра Сергеевича Боткина: «…поехали в ландо осматривать Вашингтон. Были у знаменитого обелиска (величайшее здание в мире после башни Ейфеля), в Капитолии, откуда открывается чудный вид на Вашингтон, буквально тонущий в густой роскошной зелени каштанов, акаций, дубов и кленов»[783].
Огромнейшее впечатление на композитора произвело грандиозное природное явление – Ниагарский водопад: «Описывать красоту водопада не буду; ибо эти вещи трудно выразить словами. Красота и величественность зрелища действительно удивительны. Находившись и насмотревшись на эту часть водопада, разделяющегося вообще на несколько отдельных водопадов, из коих два колоссальные, особенно второй, мы отправились по окраине острова к островкам 3 сестер. Вся эта прогулка очаровательна особенно в это время года. Зелень совершенно свежа, и среди травы красуются мои любимые одуванчики. <…> Оттуда возвратившись на материк, переехали через дивный, смелый, чудный мост на Канадскую сторону. Мост этот выстроен или, лучше сказать, переброшен через Ниагару всего 2 года тому назад. Голова кружится, когда смотришь вниз. На Канадской стороне мне пришлось решиться, дабы не мучиться мыслью, что я струсил, на очень безобразное переодевание, спуск по лифту под водопад, хождение по тоннелю и, наконец, стояние под самим водопадом, что очень интересно, но немного страшно… Грандиозная картина»[784], – записал композитор в своем дневнике.
Вообще во время пребывания в США настроение Чайковского поменялось. По дороге на Ниагарский водопад, 29 апреля/11 мая, композитор написал брату Модесту:
«Сейчас получил твое письмо от 26. Откуда ты взял, что я охладел к “Иоланте”? Именно потому, что я более чем когда-нибудь влюблен в нее, я и отложил до будущего года. Я хочу и могу сделать из нее chef d'oeuvre, но для этого мне нужно не торопиться. Ну посуди, когда же бы я мог успеть ее как следует сделать??? Напряжение было бы не по силам, и в результате было бы спешное, посредственное произведение. Сейчас еду на Ниагару. Писать некогда»[785]; «Я не успел написать сегодня утром, что ты не так понял мои письма из Руана к тебе и Всеволожскому. Более чем когда-нибудь я влюблен в сюжет “Иоланты”, и твое либретто сделано вполне отлично. Но когда в Руане, иллюстрируя музыкальные пряники, солдатиков, кукол и т. п., я увидел, что мне еще много работы над балетом и лишь потом я могу приняться за оперу, – когда я сообразил, что ни на пути в Америку, ни в ней, ни даже на возвратном пути я не буду иметь возможности работать, – то пришел в отчаяние, почувствовал полную невозможность как следует исполнить взятое на себя дело. Тут-то я перестал любить “Иоланту”, и именно для того, чтобы снова и страстно ее полюбить, я решился отказаться. Как только отказался – так и полюбил. О, я напишу такую оперу, что все плакать будут, – но только к сезону 1892–1893»[786].
Пробыв в Америке 25 дней, 9/21 мая 1891 года на пароходе «Князь Бисмарк» Чайковский отбыл назад в Европу. В дороге он читал только что вышедшую в Париже книгу Сергея Спиридоновича Татищева, посвященную переписке Александра I и Наполеона «Alexandre I et Napoleon d’après leur correspondance inédite. 1801–1812» (Paris, 1891), а также продолжил работу над «Щелкунчиком». Безусловно, в процессе сочинения балета у композитора уже сложилась и концепция «Иоланты». Работа над обоими сочинениями не только практически была одновременна, но и проходила на страницах одних и тех же нотных тетрадей и записных книжек. В Атлантическом океане у Чайковского родился еще один замысел – симфония «Жизнь».
Из тетради, в которой шла работа над «Щелкунчиком» и «Иолантой», композитор вырвал часть листов. На них он записал несколько нотных набросков и программную запись: «Дальнейшее суть скиццы к симфон[ии] Жизнь! Первая часть – все порыв, уверенность, жажда деятельности. Должна быть краткая (финал смерть – результат разрушения) (2 часть любовь; 3 разочарование; 4 кончается замиранием (тоже краткая)»[787]. Как на многих своих рукописях, Чайковский указал дату «22/10 мая [18]91 г.» и место «В океане»[788].
На старом пепелище
По возвращении из США Чайковский поселился уже не во Фроловском, а снова в Майданове: «Я приехал в Майданово на старое пепелище пять дней тому назад. Ужасно все клонится к упадку и разрушается у Новиковой. Дом мой покосился, беспорядок, запустение»[789]. Здесь композитор продолжил работу над балетом «Щелкунчик», спустя несколько дней Чайковский сообщил Юргенсону: «Теперь засел в Майданове за работу. <…> Я пишу теперь 2-е действие балета, по окончании коего примусь за оперу: “Дочь короля Рене”. В течение зимы и весны буду не торопясь оркестровать обе партитуры (опера в одном действии), составлять клавираусцуги, делать корректуры, и к весне мы с тобой все это представим в Дирекцию»[790].
В том же письме Чайковский обращается к Юргенсону с просьбой: «Я открыл в Париже новый оркестровый инструмент, нечто среднее между маленьким фортепиано и Glockenspiel с божественно чудным звуком. Инструмент этот я хочу употребить в симфонической поэме “Воевода” и в балете. <…> Называется он “Celesta Mustel” и стоит 1200 фр[анков]. Купить его можно только в Париже у изобретателя г. Mustel. Я хочу тебя попросить выписать этот инструмент. Ты ничего не потеряешь на нем, ибо будешь отдавать на подержание во все концерты, где будет играться “Воевода”. А за сим его же ты продашь Дирекции театров, когда он понадобится для балета. <…> Но при этом я желал бы, чтобы его никому не показывали, ибо боюсь, что Римский-Корсаков и Глазунов пронюхают и раньше меня воспользуются его необыкновенными эффектами»[791].
Петр Иванович исполнил просьбу композитора, который использовал челесту в балладе «Воевода», и ее сказочный тембр наполнил волшебством танец Феи Драже в «Щелкунчике». 24 июня Чайковский завершил сочинение балета в эскизах.
В тот же день написал племяннику Бобу Давыдову:
«Согласно обещанию, извещаю тебя, что вчера вечером я окончил черновые эскизы балета. Помнишь, когда ты был здесь, я хвастался, что мне осталось каких-нибудь 5 дней работы, чтобы кончить балет. Оказалось, что в 2 недели едва справился. Нет! Старик, очевидно, приходит к упадку. Не только его волосы редеют и седы как снег, не только зубы валятся и отказываются прожевывать пищу, не только глаза слабеют и легко утомляются, не только ноги начинают скорее волочиться, чем ходить, – но и самая его единственная способность к какому-нибудь делу слабеет и улетучивается. Балет бесконечно хуже “Спящей крас[авицы]” – это для меня несомненно. Посмотрим, что выйдет из оперы. Если приду к убеждению, что могу за своим музыкальным пиршеством подавать только du réchauffe[792], то, конечно, брошу писать»[793].
Через несколько дней Чайковский на неделю уехал в Петербург, где «ежедневно почти бывал в Зоологическом и вообще вел себя как кутящий купчик, получивший наследство»[794].
Петр Ильич вернулся в Майданово 7 июля и через три дня приступил к опере «Иоланта». Работа шла вяло, композитору все время казалось, что он начал повторяться. Одновременно он увлекся трактатами Спинозы: «Я начал серьезно изучать Спинозу: накупил массу книг, касающихся его, и его собственные сочинения. Чем более вникаю, тем более восхищаюсь этой личностью»[795]. Постепенно пришло вдохновение, и Петр Ильич начал сочинять с увлечением.
13 августа Чайковский уехал навестить родных. Сначала он посетил старшего брата Николая Ильича в имении Уколово Курской губернии. Здесь Петр Ильич навестил и маленького Жоржа, приемного сына Николая Ильича, в судьбе которого он принимал такое активное участие. В эти дни произошла и важная для композитора встреча – он познакомился со знаменитым поэтом Афанасием Фетом, который жил в соседнем имении Воробьевка.
Об этом событии Фет рассказал в письме великому князю Константину Константиновичу Романову (К. Р.): «Дня три тому назад обедал у нас приехавший на два дня к нашему соседу Николаю Ильичу Чайковскому, родной его брат Петр Ильич. Он понравился мне, как вполне артистическая натура… Узнав, что он страстный любитель цветов, Марья Петровна поставила перед ним два букета из отцветающего сада, а я прочел и передал ему стихотворение, которым он остался, кажется, очень доволен»