Афиша девятого представления оперы «Иоланта» и балета «Щелкунчик» в Мариинском театре. 1 января 1893 г.
Из Зальцбурга композитор приехал в Прагу. Здесь 30 сентября/12 октября Петр Ильич присутствовал на премьере своей оперы «Пиковая дама». Как всегда, в Праге композитора и его сочинения принимали невероятно тепло, с самыми восторженными овациями.
В начале октября Чайковский вернулся в Россию. В Клину он продолжил сочинение новой симфонии, но уже 26 октября уехал в Петербург – здесь начинались репетиции оперы «Иоланта» и балета «Щелкунчик». В это время пришла радостная новость – почти единогласно Чайковский был избран членом-корреспондентом Парижской академии изящных искусств.
6/18 декабря 1892 года на сцене Императорского Мариинского театра в Санкт-Петербурге состоялась премьера сразу двух сочинений Чайковского: оперы «Иоланта» и балета «Щелкунчик». Постановщиком балета из-за нездоровья Мариуса Петипа стал другой выдающийся балетмейстер – Лев Иванов. На следующий день после спектакля композитор писал брату Анатолию: «Опера и балет имели вчера большой успех. Особенно опера всем очень понравилась. Накануне была репетиция с государем. Он был в восхищении, призывал в ложу и наговорил массу сочувственных слов. Постановка того и другого великолепна и в балете даже слишком великолепна, – глаза устают от этой роскоши»[819].
Так два произведения, работа над которыми далась Чайковскому так тяжело, как никогда, вышли в свет и имели с самого начала большой успех у публики. В какой конкретно момент концепция «Щелкунчика» стала именно концепцией Чайковского, а не «иллюстрацией музыкальных пряников», сказать сложно. Но то, что, выполняя балетмейстерский план Петипа, композитор вкладывал в музыку те «роковые вопросы бытия», которым в том или ином виде посвящены все его произведения, – безусловно. Также безусловно, что «Иоланта» и «Щелкунчик» сложились для Чайковского и в общую музыкально-драматургическую концепцию. Ведь в финале оперы прозрение Иоланты открывает ей не только наполненный красками мир, но и реальную жизнь, которая может сильно отличаться от того «доброго» мирка, в котором героиня существовала до сих пор. В «Щелкунчике» же пробуждение Клары (Мари) разрушает ее мир красочных сказочных грез, оставляя ее наедине со сломанной куклой.
Глава седьмая1893 год
В декабре 1892 года Петр Ильич сразу из Петербурга уезжает в Европу. Остановившись в Берлине, Чайковский принял важное для себя решение – отказаться от симфонии ми-бемоль мажор: «Просмотрел я внимательно и, так сказать, отнесся объективно к новой своей симфонии, которую, к счастию, не успел инструментовать и пустить в ход. Впечатление самое для нее нелестное, т. е. симфония написана просто, чтобы что-нибудь написать, – ничего сколько-нибудь интересного и симпатичного в ней нет. Решил выбросить ее и забыть о ней. Решение это бесповоротно, и прекрасно, что оно мной принято. Но не следует ли из этого, что я вообще выдохся и иссяк? Вот об этом-то я и думал все эти три дня. Может быть, сюжет еще в состоянии вызвать во мне вдохновенье, но уж чистой музыки. т. е. симфонической, камерной писать не следует. Между тем жить без дела, без работы, поглощающей время, помыслы и силы, – очень скучно. Что же мне остается делать? Махнуть рукой и забыть о сочинительстве? Очень трудно решиться. И вот я думаю, думаю и не знаю, на чем остановиться»[820].
Композитор направился в Монбельяр, чтобы после 44-летней разлуки увидеться со своей детской воспитательницей Фани Дюрбах. У нее Петр Ильич встретил Новый, 1893 год. Общение с Фани было очень сильным эмоциональным переживанием для композитора, что он сам полностью осознавал: «Впечатление я вынес необыкновенно сильное и странное, волшебное: точно будто на 2 дня перенесся в сороковые годы. Fanny страшно моложава, похожа на прежнюю как 2 капли воды, и так как она положительно только и живет воспоминаниями о Воткинске и относится к далекому прошлому на манер сестрицы, – то оно ожило в моей памяти с поразительной реальностью. Рассказам не было конца. Я видел массу своих тетрадей, сочинений, даже рисунок аптеки. Она прочла мне много писем Мамаши, Зины, Лиды (!!! на отличном французском языке), моих собственных, Колиных, Веничкиных и т. д. В особенности ценны письма Мамаши. Все это она мне завещала, а покамест подарила одно Мамашино письмо… Fanny не сделала при приходе моем никаких сцен, не плакала, не удивлялась моей перемене, – а просто, точно будто мы только что расстались. Но в оба дня, перебирая старые воспоминания и читая письма, мы оба постоянно удерживались от слез»[821].
Из Монбельяра Чайковский отправился в Париж, где прожил неделю, избегая знакомых, «стараясь всяческими средствами заглушить снедающую меня тоску»[822]. Далее Петр Ильич отправился в Брюссель, где у него состоялся концерт, который имел блестящий успех, но сам композитор не мог насладиться собственным триумфом: «Я нахожусь все это время в каком-то отвратительном настроении, переживаю какой-то нравственный кризис, из которого или выйду победителем, т. е. получу новые силы и новую охоту марать бумагу, или же побежденным, т. е. подам в отставку и начну доживать век по[-]маленьку. <…> Брюссельский концерт мой прошел очень удачно, но я невероятно скучал там и боролся с желанием плюнуть и удрать»[823].
Увы, до возвращения домой было еще далеко – прямо из Брюсселя композитор направился с гастролями в Одессу. Здесь у Чайковского было пять концертов, а также он присутствовал на репетициях и премьере своей оперы «Пиковая дама» в Одесском оперном театре. Как раз во время этих репетиций художник Николай Дмитриевич Кузнецов написал с натуры живописный портрет композитора.
Все одесские концерты сопровождались невероятными чествованиями композитора, ему преподносили огромное количество даров. В частности, Правление Народной аудитории подарило композитору серебряную кружку, на которой выгравированы слова Некрасова: «Сейте разумное, доброе, вечное. Сейте, спасибо вам скажет сердечное русский народ», а в день премьеры «Пиковой дамы» антрепренер Греков подарил Чайковскому клавир оперы в серебряном переплете, в футляре с монограммой «П. Ч.»; на задней крышке переплета цветной эмалью изображены три карты, а также выгравировано стихотворное приветствие Грекова Чайковскому. Обо всем происходившем композитор писал:
«…никогда я не испытывал ничего подобного тому, что теперь происходит. Меня чествуют здесь, как какого-то великого человека, чуть не спасителя отечества, и тормошат во все стороны до того, что я не имею возможности свободно вздохнуть. Вот уже почти две недели, что я здесь, и за это время успел дирижировать в пяти концертах, сделать бесчисленное количество репетиций, съесть массу обедов и ужинов, даваемых в мою честь. Все это меня очень утомляет, но жаловаться было бы смешно, ибо в конце концов мне приятно будет вспомнить эти небывалые овации и восторги. Заметь, что кроме всего, что касается моей концертной деятельности, я еще руководил репетициями “Пиковой дамы”, присутствовал на трех представлениях. Нужно благодарить Бога за то здоровье, которым я, слава Богу, обладаю и благодаря которому я в силах переносить подобного рода жизнь целые две недели. Одесса – очень хорошенький город, но здесь в нынешнем году зима такая же суровая, как и на севере, и потому город похож на любой северный город в зимней обстановке. Море замерзло на целые десятки верст. Говорят, что давно ничего подобного не было»[824].
После Одессы композитор заехал на несколько дней в Каменку навестить родных, далее должен был ехать до Клина, но вынужден был сойти с поезда в Харькове. Из письма Модесту Чайковскому от 5/17 февраля:
«Я не совсем благополучно совершил путешествие из Каменки сюда. В вагоне разболелся до того, что бредил, к ужасу пассажиров, и в Харькове пришлось остановиться. Но, как всегда, проспавшись и принявши касторки, на другой день проснулся здоровым. <….> …думаю, это была острая желудочная лихорадка. Так как вследствие остановки денег не хватило, то должен был посылать за Слатиным, дир[ектором] общ[ества], и, кажется, благодаря этому обстоятельству придется дирижировать в конце поста в Харькове»[825].
3 февраля 1893 года Петр Ильич наконец возвращается в свой клинский дом. И здесь его захватило новое сочинение – Шестая симфония. 4 февраля он приступил к эскизам, написав на первой странице: «Господи, благослови!» Через пять дней уже готова первая часть. Идею своего замысла Петр Ильич доверил Бобу Давыдову:
«Хоть бы ты плюнул на почтовую бумагу и прислал мне в конверте! Ноль внимания! Ну, бог с тобой, а мне хотелось хоть несколько букв от тебя получить. <…> Мне хочется сообщить о приятном состоянии духа, в коем нахожусь по поводу моих работ. <…> Во время путешествия мне явилась мысль другой симфонии, на этот раз программной, но с такой программой, которая останется для всех загадкой, – пусть догадываются, а симфония так и будет называться: Программная симфония (№ 6); Symphonie à Programme (№ 6); Programm-Symphonie (№ 6). Программа эта самая что ни на есть проникнутая субъективностью, и нередко, во время странствования, мысленно сочиняя ее, я очень плакал. Теперь, возвратившись, стал писать эскизы, и работа пошла так горячо, так скоро, что менее чем в 4 дня у меня совершенно готова была первая часть и в голове уже ясно обрисовались остальные части. Половина третьей части уже готова. По форме в этой симфонии будет много нового, и, между прочим, финал будет не громкое аллегро, а, наоборот, самое тягучее adagio. Ты не можешь себе представить, какое блаженство я ощущаю, убедившись, что время еще не прошло и что работать еще можно. Конечно, может быть, я и ошибаюсь, но кажется, что нет. Пожалуйста, кроме Модеста никому об этом не говори»