[841], – вспоминал Модест Ильич.
23 октября. У Петра Ильича стали отказывать почки, врачи пытаются бороться, но безрезультатно. Модест Ильич вспоминал: «В субботу 23-го числа, утром, улучшения в моральном состоянии больного не было. По своему настроению он казался более удрученным, чем накануне. Вера в выздоровление свое – пропала. “Бросьте меня, – говорил он докторам, – вы все равно ничего не сделаете, мне не поправиться”. В обращении с окружающими начала проявляться некоторая раздражительность. Накануне он еще шутил с докторами, торговался с ними из-за питья, в этот же день – только покорно исполнял их предписания»[842].
В это время в Петербурге уже распространились слухи о болезни Чайковского.
Великий князь Константин Константинович записал в своем дневнике: «В полку мне сказали, что у П. И. Чайковского настоящая азиатская холера, начавшаяся в четверг, и что он находится в опасном положении. Племянник его Давыдов состоит вольноопределяющимся в 4-й роте. Я очень беспокоюсь за Петра Ильича»[843].
24 октября. Состояние композитора сильно ухудшилось, усиление уремии[844], нарушение сознания.
Из воспоминаний Модеста Чайковского: «К утру 24-го числа, в воскресенье, положение все-таки не было безнадежно, но беспокойство врачей по поводу бездеятельности почек возрастало. Самочувствие Петра Ильича было очень скверное. На все вопросы о его состоянии он отвечал несколько раз: “Отвратительно”. Льву Бернардовичу он сказал: “Сколько доброты и терпения вы тратите по-пустому. Меня нельзя вылечить”»[845].
Доктор Лев Бернардович Бертенсон принял решение назначить больному ванну.
14 часов 30 минут. Выпущен первый бюллетень о состоянии Чайковского:
«Угрожающие припадки продолжаются и не уступают лечению; полное задержание мочи при сонливом состоянии и значительной общей слабости; понос хотя и слабее прежнего, но еще очень сильный»[846].
22 часа 30 минут. Выпуск второго бюллетеня о состоянии Чайковского:
«Отделение мочи не восстановилось, признаки отравления крови составными частями мочи чрезвычайно резко выражены. С трех часов дня быстро возрастающий упадок деятельности сердца и помрачение сознания. С 10 часов вечера почти неощутительный пульс и отек легких»[847].
После 20 часов врачи наблюдали коматозное состояние и ослабление сердечной деятельности.
Телеграмма от великого князя Константина Константиновича 24 октября:
«Великая Княгиня и я очень беспокоимся за Петра Ильича. Были бы искренно вам благодарны за сообщение известий о его здоровье. Простите это нескромное обращение.
Константин»[848].
25 октября. 1 час 30 минут. Выпуск третьего бюллетеня о состоянии Чайковского:
«Состояние больного ухудшилось настолько, что санитарный врач и чины полиции явились в дом»[849].
Модест Ильич вспоминал: «Бертенсон, считая всякую надежду потерянной, в крайнем изнеможении уехал, доверив наблюдение за последними мгновениями Н. Н. Мамонову. Дыхание становилось все реже, хотя все-таки вопросами о питье можно было его как бы вернуть к сознанию: он уже не отвечал словами, но только утвердительными и отрицательными звуками. Вдруг глаза, до тех пор полузакрытые и закатанные, раскрылись. Явилось какое-то неописуемое выражение ясного сознания. Он по очереди остановил свой взгляд на трех близ стоявших лицах, затем поднял его к небу. На несколько мгновений в глазах что-то засветилось и с последним вздохом потухло. Было 3 часа утра с чем-то»[850].
Смерть Петра Ильича Чайковского наступила 25 октября/6 ноября после 3 часов утра[851].
Посмертная маска Петра Чайковского. Скульптор С. О. Целинский. Санкт-Петербург. 1893 г.
Билеты на вход в Казанский собор и для участия в процессии на похоронах Чайковского. 28 октября / 9 ноября 1893 г.
Наутро в газетах появились первые сообщения о смерти Чайковского.
Скульптор Славомир Целинский снял с покойного посмертную маску. На квартире Модеста Ильича прошли две панихиды. В 21.00 состоялось положение тела покойного в гроб, который после был запаян. Модест Ильич начал получать телеграммы с соболезнованиями. Одними из первых свое сочувствие выразили великий князь Константин Константинович и его супруга Елизавета Маврикиевна: «Сердце больно сжимается, утрата Петра Ильича нами горестно оплакивается. Мы давно привыкли искренно его любить. Да упокоит Господь его душу и да пошлет Вам утешение»[852].
Несмотря на различные ходатайства о захоронении Чайковского в Москве, было принято решение о похоронах в Санкт-Петербурге в Александро-Невской лавре. Всю организацию взяла на себя Дирекция Императорских театров.
28 октября состоялись отпевание Чайковского в Казанском соборе и похороны на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.
Корреспондент газеты «Неделя» в № 44 сообщал: «Похороны его, возложенные Высочайшим повелением на Дирекцию Императорских театров, отличались небывалой пышностью, превышая этим даже похороны Достоевского и Тургенева»[853].
Присутствовавший на прощании с Чайковским композитор Александр Гречанинов вспоминал: «Похороны носили грандиозный характер. Масса депутаций, съехавшихся со всех концов России, море цветов, венков. Я нес серебряный венок, купленный за деньги, собранные мною среди моих друзей. О том, какой длины была похоронная процессия, можно судить по тому, что в то время как голова процессии была у Николаевского вокзала, конец ее был у Казанского собора, в котором отпевали Чайковского. А на кладбище Александро-Невской лавры, где его хоронили, не могло проникнуть больше половины провожавших»[854].
19 ноября было вскрыто составленное Чайковским еще в 1891 году завещание:
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа
я, отставной Надворный Советник Петр Ильич Чайковский, находясь в здравом уме и твердой памяти, по праву, данному мне законом (прил. к ст. 118, т. Х ч I. по пр. 1863 года), собственное мое недвижимое имение, если таковое принадлежащим мне где бы то ни было окажется, после моей смерти, предоставляю в полную собственность племяннику моему (усыновленному братом моим Николаем Ильичом Чайковским) Георгию Николаевичу Чайковскому в полном составе того имения, со всеми строениями и хозяйственными заведениями, со всей принадлежащею к тому имению движимостью, скотом и хлебом, со всеми правами и обязанностями. Благоприобретенный капитал мой, какой после моей смерти окажется, представляю в собственность ему же Георгию Николаевичу Чайковскому с тем, чтобы седьмую часть оного он уступил слуге моему запасному ефрейтору Алексею Софронову. Следуемую мне и по мне моим наследникам за представления как на Императорских так и на каких бы то ни было заграничных, столичных и провинциальных русских сценах, оперы моего сочинения, как уже сочиненные, так и те, которые я еще впоследствии могу сочинить (поспектакльную плату) предоставляю получать всю сполна племяннику моему в настоящее время воспитаннику Императорского Училища правоведения Владимиру Львовичу Давыдову с тем, чтобы из сумм этих он ежегодно уплачивал: 1) Брату моему Модесту Ильичу Чайковскому пятую часть от поспектакльной платы за оперы “Пиковой дамы” и “Иоланты”, а также других, коих либретто будет им сочинено, причем в случае, если размер причитающейся брату суммы окажется ниже 1800 р. сер., то племянник мой Владимир Давыдов доплачивал бы недостающую до 1800 р. сумму из поспектакльной за другие оперы. 2) Состоящей в законном со мной браке Антонине Ивановне Чайковской[855] 1200 руб. сер. 3) Вышеозначенному племяннику моему Георгию Николаевичу Чайковскому 1200 р. 4) Слуге моему запасному ефрейтору Алексею Софронову 600 р. сер. В случае если бы общий итог всех полученных со всех театров на год суммы оказался бы ниже 4800 р. сер. подлежащих на вышеозначенном основании разделу между братом, женой Антониной, племянником Георгием и слугой Софроновым, то оная полная сумма должна быть разделяемая так чтобы из пяти равных частей две с половиной части получал Модест Ильич Чайковский, по одной части Антонина и Георгий Чайковский, и половину части Алексей Софронов. Доли суммы, образуемой от поспектакльной платы, подлежащие уплаты означенным лицам в случае смерти их, предоставляю в полное распоряжение Владимиру Львовичу Давыдову. В случае если бы Владимира Давыдова постигла смерть ранее моей собственной смерти, все завещаемые ему с театров доходы я предоставляю племяннику моему Георгию Николаевичу Чайковскому с тем, чтобы он или опекуны его соблюдали вышеизложенные условия раздела сумм ежегодно. Всякие мои авторские доходы, а также все вообще принадлежащие мне и моим наследникам законные права собственности на мои музыкальные произведения предоставляю племяннику моему Владимиру Львовичу Давыдову, а в случае его смерти ранее моей Георгию Николаевичу. Из моей движимой собственности карманные золотые часы с черной эмалью, усеянной звездочками и золотыми фигурами Иоанны Д’Арк, Аполлона и двух муз, ныне у меня похищенных, в случае если бы они вместе с находившейся при них цепочкой были найдены и возвращены мне, завещаю племяннику моему Владимиру Львовичу Давыдову, а в случае его смерти племяннику Юрию Львовичу. Остальное мое движимое имущество, т. е. все то, что в моей постоянной квартире в деревне или в городе окажется принадлежащим мне, как-то мебель, платья, обувь, белье, инструменты, книги, ноты, металлические венки и всяческие понесенные публикой подарки, словом всё без исключения, предоставляю в полную собственность слуге моему запасному ефрейтору Алексею Ивановичу Софронову. Завещание это силу и действие должно восприять после моей смерти. Душеприказчиком по себе назначаю Петра Ивановича Юргенсона и Бориса Петровича Юргенсона. Аминь. К сему домашнему моему духовному завещанию мною собственноручно пи