В 1830-е годы, когда карьерные амбиции вышли на первое место, Петр Гулак-Артемовский отошел от активной литературной деятельности, тогда же изменилась и общественная атмосфера: на смену относительно либеральному правлению Александра I пришло административное ужесточение периода царствования Николая I, давление усилили и неудачные попытки мятежей и восстаний, – современники, а за ними и исследователи отмечают «глубокое раздвоение» душевного склада П. Гулака-Артемовского, перелом в его психологической и мировоззренческой позиции. Современники говорили о раздвоении личности поэта: будто это один человек для себя, другой – для других. Равнодушный к роскоши, но стремящийся к наградам и начальственному признанию. Постоянно носил много бриллиантовых колец на обеих руках. Как вспоминали современники, даже на домашнем халате он носил орден.
Интересный случай из жизни поэта связан с князем М. Г. Репниным: в 1830–1831 гг. князь хотел зачислить П. Гулака-Артемовского в регулярное войско казаков Полтавского и Черниговского полков. Однако подобные действия вызвали у казаков «недоумение и ропот». Тогда князь прибегнул к «личному нравственному воздействию на казаков П. П-ча», и тот, по словам его супруги, так успешно выполнил это поручение, что сам Николай I называл его «мой милый дипломат». Далее же корреспондент пишет, что «чистая народная речь была для него обычным языком… он действительно был способен на такое публичное слово к народной массе, которое могло успокоить ее даже в минуты острых недоразумений и глухого ропота…».
П. Гулак-Артемовский обладал педагогическим талантом, благодаря которому умел выявлять среди студенчества способных молодых людей, поддерживать их в профессиональном становлении.
Так, в практике профессоров университета было приглашать своих студентов квартирантами. Двое из них – Н. Костомаров и А. Метлинский – жили у Гулака на квартире и вместо платы за жилье обучали его детей. Профессор П. Гулак экзаменовал так либерально, что можно было не готовиться, вспоминал Н. Костомаров. Дом профессора стоял на окраине города, дальше – старое кладбище, где юный Н. Костомаров любил гулять. Петр Петрович серьезно посоветовал ему гулять в более веселом месте, чтобы не нажить ипохондрии. Сам еще не забыл, как легко в юности угаснуть от горя. Впрочем, именно философское отношение к смерти делало его поэзию оптимистичной: если все равно умирать, то надо как следует пожить на этом свете. В его стихах часто упоминаются девушки, и льется рекой горилка.
Видимо, личное общение с профессором-поэтом (хотя он и не всегда отзывался о его лекциях одобрительно) способствовало тому, что молодой Н. Костомаров окончательно определился: его выбор – история… Пройдет время, и Николай Иванович напишет: «История стала для меня бесконечно любимым предметом; я читал много исторических книг, задумывался над ними и пришел к следующему вопросу: почему это во всех историях говорят о выдающихся исторических деятелях, иногда – о законах и институтах, но при этом совсем пренебрегают жизнью народных масс? Бедный мужик, земледелец-труженик, словно бы и не существует для истории; почему история ничего не повествует нам о его быте, о его духовной жизни, о его чувствах, способах проявить свои радости и печали? Вскоре я пришел к убеждению, что историю надо изучать не только по мертвым летописям и запискам, но и в среде живого народа. Не может быть, чтобы века прошлой жизни не нашли отражения в жизни и воспоминаниях потомков: надо лишь поискать – и наверняка найдется многое, что до сих пор упущено наукой. Но откуда начать? Конечно же, с изучения русского народа, а поскольку я жил тогда в Малороссии, то и начал с его малорусской ветви. Эта мысль привлекла меня к чтению народных памятников. Первый раз в жизни я получил малороссийские песни издания Максимовича 1827 года, великорусские песни Сахарова и принялся читать их. Меня поразила и захватила неподдельная красота малороссийской народной поэзии, я даже и не подозревал, что подобное изящество, невероятная глубина и свежесть чувств существовали в произведениях народа, столь близкого мне и о котором я, к сожалению, ничего не знал».
Через время квартиранты профессора П. Гулака-Артемовского Н. Костомаров и А. Метлинский, успешно сдав экзамены, также станут не только профессорами университетов – Харьковского, а затем Киевского, но и известными поэтами, прозаиками, учеными-славяноведами.
Будучи деканом словесного факультета университета (1838–1841), П. Гулак-Артемовский вместе с коллегами П. И. Кеппеном и А. А. Валицким поддержал кандидатуру молодого ученого Измаила Срезневского для участия в проекте, предложенном Министерством народного образования, по которому исследователю нужно будет осуществить длительную научную командировку в славянские земли, чтобы основательно подготовиться к работе на новообразованной кафедре истории и литературы славянских наречий («Инструкция в руководство г. адъюнкту Срезневскому по случаю назначаемого для него путешествия по славянским землям с целию изучения славянских наречий и их литературы», 1839 г.). Результатом этой командировки стала докладная министру народного просвещения, в которой И. Срезневский отмечал: «…едучи с запада на восток по Южным отрогам Карпатского хребта, в Ужгороде… путешественник слышит уже южнорусское наречие, господствующее в народе». Носители этого наречия, по его мнению, «родные братья украинцев», и «житель Харькова может разговаривать с жителями Ужгорода, как разговаривает москвич с коломенцем».
С 1841 года и до выхода в отставку в 1849-м Петр Гулак-Артемовский – ректор Харьковского университета. Он продолжает поддерживать И. Срезневского, который за время командировки сформировался как профессиональный ученый-славист, при составлении программы по новой дисциплине – «предмету истории и литературы славянских наречий», рассчитанной на три года обучения в университете; и при избрании Срезневского на должность и. о. экстраординарного профессора (1843 г.). Лекции профессора И. Срезневского имели потрясающий успех. Вот что писал один из его харьковских слушателей: «Студенты всех факультетов… толпами шли слушать красноречие профессора; самая большая университетская аудитория… не вмещала всех желающих. Новизна предмета, живость изложения, то увлекательного и приправленного цитатами из Коллара, Пушкина и Мицкевича, то строго критического, но не лишенного юмора и иронии, – все это увлекало студенческую молодежь, все это было таким необычным, и еще ни разу до того времени, как рассказывали, такого не случалось на университетской кафедре».
В этом есть заслуга и Петра Гулака-Артемовского, который хоть и не проявил себя как ученый-славист, однако показал себя талантливым организатором научной школы славистики в Харьковском университете.
В 1855 году П. Гулака-Артемовского избрали почетным членом Харьковского университета, а еще раньше – членом Копенгагенского общества северных антикваров, членом-корреспондентом статистического отделения при Министерстве внутренних дел, членом Королевского общества друзей науки в Варшаве.
Как мы видим, административная деятельность приносила честолюбивому П. Гулаку-Артемовскому генеральские чины, многочисленные подарки от «августейших особ императорского дома». На гражданской службе он дослужился до чиновника IV класса – действительного статского советника (что приравнивается к воинскому званию генерал-майора, это давало его наследникам право на потомственное дворянство), был награжден орденами Российской империи: Святой Анны III, II степеней, II степени с императорской короной, Святого Станислава II степени и Святого Владимира IV степени.
В педагогической деятельности и жизни Петр Гулак-Артемовский оставался человеком ярко выраженных консервативных убеждений.
Глава девятаяИнспектор
Долгой и плодотворной была работа профессора Харьковского университета Петра Гулака-Артемовского в Харьковском институте благородных девиц. Сначала он преподавал в институте французский язык, в 1827 году его назначили классным инспектором, а с 1831-го он руководил учебной частью и Харьковского, и Полтавского институтов благородных девиц.
П. Гулак-Артемовский первым в Российской империи предложил вести преподавание всех предметов на русском языке вместо французского и немецкого, но его предложение было реализовано лишь в конце 50-х гг. ХIХ века. За тридцать один год службы в Харьковском институте (с 1818-го по 1849 год), как уже отмечалось, П. П. Гулак-Артемовский тринадцать лет работал без жалованья. Лишь в 1831 году по приказу императора Николая I он стал получать ежегодно две тысячи рублей.
В Харькове Петр Гулак-Артемовский подружился с Григорием Квиткой-Основьяненко. Своему другу он посвятил первое собственное стихотворение «Настоящая Доброта», прислал ему басню «Пан и Собака». Эта дружба продолжалась до самой смерти Григория Квитки-Основьяненко, который умер на руках Петра Гулака-Артемовского.
Гулак-Артемовский становится одним из соратников Григория Квитки-Основьяненко в деле открытия и организации деятельности Харьковского института благородных девиц.
Первые институты благородных девиц в Украине – Харьковский, Полтавский, Одесский, Керченский – появились исключительно благодаря местной инициативе, поддержанной царским правительством. Институты благородных девиц в Украине были основаны по аналогии с открытым в Санкт-Петербурге (в 1764 году по инициативе императрицы Екатерины II) при Воскресенском Новодевичьем монастыре Воспитательным обществом для 200 благородных девиц (именно так тогда назывался Смольный институт).
Исследователи высказывают различные мнения относительно времени основания институтов в украинских городах: в Харькове (1812 или 1818 год), Полтаве (1817 или 1818 год), Одессе (1828 или 1829 год), Киеве (1838 год). Школы эти были невелики. Бюджет институтов благородных девиц состоял из дворянских средств, правительственного вспомоществования, частных пожертвований, городских доходов и собственно платы за обучение (в среднем 300 руб. в год).