Было бы суслице, доживем и до бражки.
Звоны церковные переменили. Звонят дрянью, как на пожар гонят или всполох бьют. И во всем прочем пременение. Иконы не на досках, а на холстах, с немецких персон пишут неистово. Зри Спасов образ Еммануила[34] – весь, яко немчин, брюхат и толст, учинен по плотскому умыслу. Возлюбили толстоту плотскую, опровергли долу горнее. И церкви не по старому обычаю, но шпицем наподобие кирок строить и во образ лютерских органов на колокольнях играть приказали.
Ох, ох, бедная Русь! Что-то тебе захотелось немецких поступков и обычаев?
Монашество искоренить желают. Готовят указ, дабы отныне впредь никого не постригать, а на убылыя места в монастыри определять отставных солдат.
А в Евангелии сказано: грядущего ко Мне не изжену.
Но им Св. Писание – ничто.
Вера стала духовным артикулом, как есть Артикул Воинский.
Да какова та молитва будет, что по указу, под штрафом молиться?
«Нищих брать за караул, бить батожьем нещадно и ссылать на каторгу, чтоб хлеб не даром ели».
Таков указ царев, а Христов – на Страшном Судилище: Взалкахся бо, и не даете Ми ясти; возжаждахся, и не напоисте Мене; странен бых, и не введосте Мене; наг, и не одеясте Мене. Аминь, глаголю вам: понеже не сотворите единому сих меньших, ни Мне сотворите.
Так-то, под наилучшим полицейским распорядком, учат ругать самого Христа, Царя Небесного – в образе нищих бьют батожьем и ссылают на каторгу.
Весь народ Российский голодом духовным тает.
Сеятель не сеет, а земля не принимает; иереи не брегут, а люди заблуждаются. Сельские попы ничем от пахотных мужиков неотменны: мужик за соху, и поп за соху. А христиане помирают как скот. Попы пьяные в алтаре сквернословят, бранятся матерно. Риза на плечах златотканая, а на ногах лапти грязные; просфоры пекут ржаные; страшные Тайны Господни хранят в сосудцах зело гнусных, с клопами, сверчками и тараканами.
Чернецы спились и заворовались.
Все монашество и священство великого требует исправления, понеже истинного монашества и священства едва след ныне обретается.
Мы носим на себе зазор, что ни веры своей, какова она есть, ни благочиния духовного не разумеем, но живем чуть не подобны бессловесным. Я мню, что и на Москве разве сотый человек знает, что есть православная христианская вера, или кто Бог, и как Ему молиться, и как волю Его творить.
Не обретается в нас ни знака христианского, кроме того, что только именем слывем христиане.
Все объюродели. В благочестии аки лист древесный колеблемся. В учения странные и различные уклонилися, одни – в римскую, другие – в люторскую веру, на оба колена хромаем, крещеные идолопоклонники. Оставили сосцы матери нашей Церкви, ищем сосцов египетских, иноземческих, еретических. Как слепые щенята поверженные, все розно бредем, а куда, того никто не ведает.
В Чудове монастыре Фомка цырульник, иконоборец, образ Чудотворца Алексия Митрополита железным косарем изрубил для того, что святых икон и животворящего Креста, и мощей угодников Божиих, он, Фомка, не почитает; святые-де иконы и животворящий Крест – дела рук человеческих, а мощи, его, Фомку, не милуют; и догматы, и предания церковные не приемлет; и во Евхаристии не верует быть истинное Тело и Кровь Христовы, но просвира и вино церковное просто.
И Стефан митрополит Рязанский Фомку анафеме церковной и казни гражданской предал – сжег в срубе на Красной площади.
А господа Сенат митрополита к ответу за то в Питербурх призывали и еретикам поноровку чинили: Фомкина учителя, иконоборца Митьку Тверетинова лекаря оправдали, а святителя с великим стыдом из палаты судебной вон изгнали; и, плача, шел и говорил:
– Христе Боже, Спаситель наш! Ты Сам сказал: Аще Мене изгнаша, и вас изженут. Вот меня выгоняют вон, но не меня, Самого Тебя изгоняют. Сам ты, Всевидче, зришь, что сей суд их неправеден, – Сам их и суди!
И как вышел митрополит из Сената на площадь, весь народ сжалился над ним и плакал.
А родший мя на Рязанского в пущем гневе.
Церковь больше царства земного. Ныне же царство возобладало над церковью.
Древле цари патриархам земно кланялись. Ныне же местоблюститель патриаршего престола грамотки свои царю подписывает: «Вашего Величества раб и подножие, смиренный Стефан, пастушок рязанский».
Глава церкви стала подножием ног государевых, – вся церковь – холопскою.
На что Дмитрий, митрополит Ростовский, святой был человек, а как родший мя напоил его венгерским, да стал о делах духовной политики спрашивать, ничего святой старец не ответствовал, а только все крестил да крестил царя, молча. Так и открестился!
Против речного-де стремления, говорят отцы, нельзя плавать, плетью обуха не перешибешь.
А как же святые мученики кровей своих за церковь не щадили?
У царя архиереи на хлебах – а чей хлеб ем, того и вем.
Прежние святители печальники были всей земли русской, а нынешние архиереи не печалуются пред государем, но паче потаковники бывают и благочестивый сан царский растлевают.
Народ согрешит, царь умолит; царь согрешит, народ не умолит. За государево прегрешение Бог всю землю казнит.
Намедни, на подпитках, пастушок рязанский родшему мя говорил: «Вы, цари, земные боги, уподобляетеся самому Царю Небесному».
А князь-папа, пьяный шут, над святителем ругался:
– Я, говорит, хоть и в шутах патриарх, а такого бы слова царю не сказал! Божие больше царева.
И царь шута похвалил.
На тех же подпитках, как заговорили архиереи о вдовстве церкви и о нужде патриаршества, родший мя в великом гневе выхватил из ножен кортик, так что все затряслись, думали, рубить начнет, ударил лезвеем плашмя по столу, да закричал:
– Вот вам патриарх! Оба вместе – патриарх и царь!
Федоска родшему мя приговаривает, дабы российским царям отныне титлу принять императорскую, сиречь, древних римских кесарей.
В Москве, на Красной площади, в 1709 году, в триумфованьи на Полтавскую викторию людьми чина духовного воздвигнуто некое подобие ветхо-римского храма с жертвенником – добродетелям Российского бога Аполло и Марса – сиесть, родшего мя. И на оном ветхоэллинском капище подписано:
«Basis et fundamentum reipublicae religio. Утверждение и основание государства есть вера».
Какая вера? В коего Бога или в коих богов?
В оном же триумфованьи представлена Политиколепная Апофеозиз Всероссийского Геркулеса – сиесть, родшего мя, избивающего многих людей и зверей и, по совершении сих подвигов, возлетающего в небо на колеснице бога Иовиша, везомой орлами по Млечному пути – с подписью:
«Viamque effectat Olympo».
«Пути желает в Олимп».
А в книжице, сочиненной от иеромонаха Иосифа, префекта академии, об оной Апофеозиз сказано:
«Ведати же подобает, яко сия не суть храм или церковь, во имя некоего от святых созданная, но политичная, сиесть, гражданская похвала».
Федоска родшему мя приговаривал, дабы в указе долженствующей быть коллегии духовной, Св. Синода, а то и в самой присяге российской объявить во весь народ сими словами:
«Имя Самодержца своего имели бы, яко главы своея, и отца отечества, и Христа Господня».
Хотят люди восхитить Божескую славу и честь Христа, вечного и единого Царя царей. Именно в сборнике Римских Законов читаются нечестивые и богохульные слова: Самодержец Римский есть всему свету Господь.
Исповедуем и веруем, что Христос един есть Царь царей и Господь господей и что нет человека, всего мира господа.
Камень нерукосечный от несекомой горы, Иисус Христос, ударил и разорил Римское царство и разбил в прах глиняные ноги. Мы же паки созидаем и строим то, что Бог разорил. Несть ли то – бороться с Богом?
Смотри гисторию Римскую. Говорил цесарь Калигула: «Императору все позволено. Omnia licet».
Да не единым цесарям римским, а и всяким плутам и хамам, и четвероногим скотам все позволено.
Навуходоносор, царь Вавилонский, рече: Бог есмь аз. Да не богом, а скотом стал.
На Васильевском острову, в доме царицы Прасковьи Матвеевны живет старец Тимофей Архипыч, прибежище отчаянных, надежда ненадежных, юродь миру, а не себе. Совести человеческие знает.
Намедни ночью ездил к нему, беседовал. Архипыч сказывает, что Антихрист-де есть ложный царь, истинный хам. И сей Хам грядет.
Читал митрополита Рязанского Знаменья Пришествия Антихристова и сего Хама Грядущего вострепетал.
На Москве Григория Талицкого сожгли за то, что в народ кричал об антихристовом пришествии. Талицкий был большого ума человек. И драгунского полка капитан, Василий Левин, что был со мною на пути из Львова в Киев в 1711 году, да светлейшего князя Меншикова духовник, поп Лебедка, да подьячий Ларивон Докукин и другие многие по сему же мыслят об Антихристе.
По лесам и пустыням сами себя сожигают люди, страха ради антихристова.
Вне членов – брани; внутри членов – страхи. Вижу, что отовсюду погибаем, а помощи и спасения ниоткуда не знаем. Молимся и боимся. Столько беззаконий, столько обид вопиют на небо и возбуждают гнев и отмщение Божие!
Тайна беззакония деется. Время приблизилось. На самой громаде злобы стоим все, а отнюдь веры не имеем.