Взглянул сурово на денщика: «Какая у тебя шляпа и чья?» Денщик объявил, что государева. Потом с великим сердцем сказал денщику: «Как ты, детина негодный, неучтивец, великого государя шляпа, которую на голове государь носит, а ты под плечо мнешь. Да где ж та шляпа, которая на голове была и в баталии Полтавской прострелена пулею?» И на оное денщик сказал, что та шляпа в Казенной хранится. И по изречении того, встав, зачал говорить: «Всемилостивейший государь, самая истина показала довод ясный: шляпа, которую денщик ваш под плечом держит, но и та шляпа, которая хранится в Казенной, одной шерсти и дела рук человеческих, но великую разнь имеет: что она на таком великом человеке была на голове и пулею пробита, за то она против прочих шляп и хранится в почтении; и непременно тому образ и написание на цке <доске>, и вапы <краски> те же, но в том Господь прославляет за усердную веру обещателя написать и писателя благочестивого, в том и прославляется чудотворением от образа написанного». И государь, выслушав, встал и пошел в другие покои, и тем тот викториальный вечер кончился.
И назавтрие его величество послал денщика Семена Баклановского в Невский монастырь к архимандриту и велел ему сказать со гневом, чтоб он образ и с тем же окладом поставил в церкви Казанской Богородицы; и по тому именному приказанию и принесен и поставлен. А в 1736 году, в царствование государыни императрицы Анны Иоанновны, ее повелением сделана каменная церковь во именование Казанской пресвятой Богородицы на Адмиралтейской стороне у Гостиного двора, и образ чудотворной Богородицы Казанской в новопостроенную церковь перенесен, и доныне в той церкви.
За год до его кончины весьма ослабел в своем здоровье и частые имел припадки, а особливо от каменной болезни, токмо его усердие к России и болезнь не удерживала в его старании и смотрении; и по нестерпимой каменной болезни двенадцатидневном страдании и неумолчно кричал, и тот крик далеко слышан был, и потом скончался 1725 году, января 28-го числа, и поставлен был в медном гробе в Петропавловском соборе на анбоне, убранном визитами с подписями, и шесть недель стояли министры и генералы. И по смерти государя императора Петра Первого приняла царствование ее императорское величество Екатерина Алексеевна и не в долгом времени царствования 1727 года, мая 7-го числа, в Петербурге скончалась и положена в медный гроб, и по отпетии поставлено тело ее во гробе на том же анбоне с сожителем ее великим императором Петром, и покрыты грызетовыми <глазетовыми> золотыми покровами, и шестинедельная церемония справлялась у гроба. И по кончине государыни императрицы принял самодержавствование император Петр Второй; и не въезжая в Москву для коронования, повелел указом сделанные два столба каменных за Спасскими воротами, где ныне стоят пушки большие под железною кровлею, – и на тех столбах торчали головы: на первом Цыклера и Алексея Соковнина и прочих пять голов, на втором – Кикина, архиерея Игнатия Ростовского, духовника, и прочих же пять же голов; в средине столпов сделан столб деревянный, на нем сидел Степан Глебов, – повелел сломать и место изровнять.
И по малом царствовании 1730 году от оспы скончался, и погребен в Москве в Архангельском соборе у столпа против раки чудотворца Димитрия. И по призыву из Митавы государыню Анну Иоанновну на императорство и по коронации в Москве, по шествию ее в Петербург 1731 году, при ее присутствии, и по отпети панафиды <панихиды> с пушечною стрельбою гробы императорские Петра Великого и государыни императрицы, супруги его, опущены в землю в Петропавловском соборе у правого крылоса в вечную память.
Достопамятные повествования и речи Петра ВеликогоА. К. Нартов
К сожалению, крупные деятели петровского царствования, разве что за исключением Бурхарда Христофора Миниха, не оставили развернутых воспоминаний. Да и Миних приехал в Россию менее чем за четыре года до смерти Петра. Как много мог бы рассказать Меншиков, если бы в те полтора года, что провел он в северной своей ссылке, совмещал чтение Библии с воспоминаниями. Он, правда, судя по всему, был неграмотен, но сосланные вместе с ним дети были прекрасно образованы. И он мог диктовать им. Он этого не сделал. И пусть половина этих мемуаров была бы ложью, пусть он ничего бы не сказал о своем гомерическом казнокрадстве – это и без него известно, – но документ был бы высокой ценности.
Бог с ним, Метииковым, «прегордым Голиафом», подавленным внезапным несчастьем. Были другие. Например, просвещеннейший Яков Виллимович Брюс, к тому же прекрасно владевший русским языком. Он, блестящий артиллерист, астроном, математик, дипломат, владелец огромной библиотеки и ценных коллекций, один из героев Полтавы, девять лет после выхода в отставку в 1726 году и до смерти в 1735-м жил на покое в своем имении под Москвой, занимаясь научными изысканиями. Отчего он, всю сознательную жизнь работавший рядом с Петром, не оставил воспоминаний?
Гадать бессмысленно.
Потому так ценны свидетельства тех русских людей, кто близко наблюдал великого императора. Одним из немногих, кто выполнил этот долг, был Андрей Константинович Нартое (1693–1756). Происхождение его неизвестно. Скорее всего, он был из простых людей. В 1705 году, стало быть двенадцати лет от роду, поступил учеником в токарную мастерскую при московской Навигационной школе. Там проявились его незаурядные способности к токарному делу, и заметивший его Петр перевел Нартова в Петербург в придворную токарню, любимое место царя, тем более что располагалась она в Летнем саду возле Летнего дворца.
И здесь Нартов проявил себя столь успешно, что был отправлен царем в 1718 году совершенствовать свое мастерство в Европу. Учился в Голландии, Франции, Англии, Пруссии и осваивал не только механику, но и получал знания куда более обширные – слушал лекции по математике и астрономии. Он познакомился с новейшими станками и методами обработки металла.
Вернувшись в конце 1720 года, Нартов возглавил придворную токарню и переоборудовал ее, оснастив на европейском уровне. И это дало ему возможность постоянно наблюдать Петра, разговаривать с ним и, что существенно для мемуариста, слышать разговоры царя с самыми разными персонажами.
После смерти императора карьера Нартова продолжалась уже в стенах Академии наук, куда была переведена токарня вместе со всеми предметами, имевшими отношение к «забавам» Петра.
«Достопамятные повествования и речи Петра Великого» – своеобразный источник. Сам рассказчик определил его так: «Я собрал повествования о Петре Великом и речи сего славного монарха, слыша оные либо устно от самого государя или от достоверных особ, в то время живших. И находясь при его императорском величестве более двадцати лет (на самом деле – за вычетом европейского вояжа – чуть более десяти. – Я. Г.), и нося милость его, бывал я самовидцем упражнений и бесед его. Следовательно, о вероятности сих сказаний никто да неусумнится. <…> Писано мною сие по кончине его величества и кончено в 1727 году».
Таким образом, мы имеем дело с собранием личных впечатлений и рассказов «достоверных особ».
Но некоторые из рассказов могут быть поставлены под сомнение. Первый исследователь текстов Нартова историк Л. Н. Майков, тщательно их анализировавший и опубликовавший, доказал, что они были записаны сыном мемуариста Андреем Андреевичем Нартовым, не только крупным деятелем просвещения и чиновником, но и профессиональным литератором. Но Нартов-младший родился в 1736 году, и соответственно, дату, указанную Нартовым-старшим, можно считать моментом окончания первого варианта. Нартов-младший, очевидно, дополнил подлинные рассказы отца сведениями из других источников и превратил в единое целое.
Как бы то ни было, «Достопамятные повествования» содержат материал, без которого наши представления о Петре будут принципиально неполны.
Отобранные для данной публикации фрагменты дают возможность увидеть еще один аспект личности и мировидения великого императора.
Публикуется по изданию: Рассказы Нартова о Петре Великом / Под ред. Л. Н. Майкова. СПб., 1891.
Царь Петр Алексеевич по приезде своем с посольством в город Ригу, желая видеть городские здания и крепость, яко первые предметы чужестранные, любопытства достойные, ходил с Меншиковым и с прочими молодыми дворянами кругом по валу и осматривал местоположение и укрепления оные. Губернатор граф Дальберг, который от подчиненных шведов был о сем уведомлен, тотчас возымел подозрение, приносил Лефорту, первому российского двора послу, за сие жалобу, якобы они крепостные строения карандашом срисовали, требуя от него с угрозами, чтоб он российским путешественникам сие делать запретил.
Сам же он приказал шведским офицерам и стражам за ними строго присматривать и близь городского вала не пускать. Лефорт, учтивым образом извиняясь перед ним, что посольство о сем ничего не ведает, велел градоначальнику сказать, буде в свите посольства находящиеся знатные дворяне кругом вала ходили, то происходило оное не с умысла ухищренного, а ради единой прогулки и позволительного, как кажется, любопытства путешествующим в чужие края видеть славную крепость, которой россияне никогда не видывали, и если, как примечает посол теперь, сие не угодно господину губернатору, то уверяет, что сего впредь не воспоследует.
Лефорт не преминул того же вечера донести о том неосновательном неудовольствии его величеству. Государь, услышав такое странное требование, весьма дивился неучтивому поступку Дальберга, почел явным себе притеснением и обидою и с досадою Лефорту отвечал: «Так мне теперь запрещают смотреть рижскую крепость? Хорошо! Пойдем же отсюда скорее вон, видно, швед нас не любит, но я со временем увижу ее ближе и, может быть, откажу в том королю шведскому, в чем ныне отказывает дерзновенно мне Дальберг».