О разведении и соблюдении лесов изданы были государем многие указы строгие, ибо сие было одно из важнейших его предметов.
Будучи на строении Ладожского канала и радуясь успешной работе, к строителям государь говорил: «Невою видим мы из Европы ходящия суда, а Волгою и сим, – указав на канал, – увидят в Петербурге торгующих азиатцев».
Желание его величества было безмерное соединить сим море Каспийское с морем Балтийским и составить в государстве своем коммерцию северо-западную и восточную чрез сопряжение рек Меты и Тверцы одним каналом из Финляндского залива чрез Неву-реку в Ладожское озеро, оттуда чрез реку Волхов в озеро Ильмень, в которое впадает Мета, а тою рекою до Тверцы, впадающей в Волгу, а сия в Каспийское море.
Петр Великий был истинный богопочитатель и блюститель веры христианския и, подавая многие собою примеры того, говаривал о вольнодумцах и безбожниках так: «Кто не верует в Бога, тот либо сумасшедший, либо с природы безумный. Зрячий Творца по творениям познать должен».
Генерал-полицмейстеру Девиеру, доносившему о явившихся кликушах, приказывал тако: «Кликуше за первой раз – плети, за второй – кнут, а если и за сим не уймется, то быть без языка, чтоб впредь не кликала и народ не обманывала».
О ложнобеснующихся говорил государь: «Надлежит попытаться из беснующегося выгонять беса кнутом. Хвост кнута длиннее хвоста бесовского. Пора заблуждения искоренять из народа!»
Когда о корыстолюбивых преступлениях князя Меншикова представляемо было его величеству докладом, домогаясь всячески при таком удобном случае привесть его в совершенную немилость и несчастие, то сказал государь: «Вина немалая, да прежние заслуги более».
Правда, вина была уголовная, однако государь наказал его только взысканием денежным, а в токарной тайно при мне одном выколотил его дубиною и потом сказал: «Теперь в последний раз дубина, ей, впредь, Александр, берегись!»
Его величество, присутствуя на иордани и командуя сам полками, возвратясь во дворец, императрице говорил: «Зрелище приятное – видеть строй десяти полков на льду Невы, кругом иордани стоящих. Во Франции не поверили бы сему». Потом, оборотясь к штаб-офицерам гвардейским, сказал: «Мороз сильный, только солдаты мои сильнее. Они маршировали так исправно, что пар только шел столбом, и усами только поворачивали. Я приметил, господа чужестранные министры закутались в шубах, дивились тому и пожимали плечами, почитая, может быть, сие жестокостию, но мы родились на севере и сносить такой мороз можем. Приучать солдата к теплу не должно». <…>
О духовных имениях рассуждал Петр Великий тако: «Монастырские с деревень доходы употреблять надлежит на богоугодныя дела и в пользу государства, а не для тунеядцев. Старцу потребно пропитание и одежда, а архиерею – довольное содержание, чтоб сану его было прилично. Наши монахи зажирели. Врата к небеси – вера, пост и молитва. Я очищу им путь к раю хлебом и водою, а не стерлядями и вином. Да не даст пастырь Богу ответа, что худо за заблудшими овцами смотрел!»
О сем учреждение вышло 31 генваря 1724 года2. <…>
При рассуждении о мире со Швециею государь министрам своим сказал: «Я к миру всегда был склонен, но того неприятель слышать не хотел. Что Карл XII запутал упрямством, то распутывать должно умом. А буде сие и ныне не поможет, распутывать будем силою и оружием, доколе мир решит сам Бог». <…>
От генерала Василия Яковлевича Левашова слышал я приключение странное. Когда войска, высаженные на берег, шли к Дербенту и, расположившись станом в таком месте, где пресмыкающия змеи в палатках солдат не только беспокоили, но и жалили, от чего люди начали роптать, – о сем тотчас донесено было государю. Его величество, зная в лечебной науке разные способы противу ядов и желая вскоре отвратить вред и правильное негодование и без того утружденных войск, велел добыть растения, называемого зоря, которой змеи не терпят. Наловя несколько змей, приказал тайно, чтоб прочие не ведали, бросить их в зорю, в которую траву они яд свой испустили. Учинив сие, вышел император пред войско, держа в руке змей, показывал их солдатам и говорил: «Я слышу, змеи чинят вред вам. Не бойтесь, от сего времени того не будет. Смотрите: они меня не жалят, не будут жалить и вас».
Солдаты, видя такое чудо, дивились, присвоивали сие премудрости государевой и стали спокойнее. Между тем под видом благоухания, потому что от сильных жаров в воздухе был запах несносный, собрано было поблизости множество зори и приказано раскласть по палаткам, к которым змеи, чувствуя сей дух, больше уже не ползали.
Таким-то образом знание естественных вещей, отвращая зло, приносит великую пользу, а в не знающих такого средства производит удивление чрезъестественного могущества. Но все ли роды ядовитых змей не терпят зори, того за верное сказать не могу – только с теми змеями было точно так, как сказано.
От него же, генерала Левашова, слышал я, что Петр Великий, въезжая торжественно на коне в город Дербент и зная, по преданиям, что первоначальный строитель оного был Александр Великий3, к бывшему при нем генералитету сказал: «Великий Александр построил, а Петр его взял».
Сие изречение заключало в себе мысль поистине справедливую, хотя скромностию сего премудраго монарха прикрытую, такую, что Дербент сооружен был Александром Великим и покорен власти Петра Великого, то есть Великий его строил и Великий его взял.
На триумфальных воротах, при торжественном въезде его императорскаго величества по возвращении из Персидского похода в Москву, над проспектом города Дербента была поставлена следующая латинская надпись, 1722 год в себе содержащая: «Struxerat hanc fortis, tenet hanc sed fortior urbem <Сию крепость соорудил сильный или храбрый, но владеет ею сильнейший или храбрейший – лат>».
Его величество в Персидском походе, расположась лагерем близ города Тарку4, намерялся с войском итти к Дербенту. Весьма дальный поход, трудные по морю переправы и по степям знойный жар изнуряли крайне силы солдатские и причиняли в некоторых уныние. Но государь, преодолевая все препятствия, был войску своему всегда примером мужества и неустрашимой храбрости. Под вечер ходил он по лагерю, примечал упражнения солдатские и охотно желал слышать сам, что о сем походе начальники и подчиненные говорят. Наконец, зашел он к генерал-майору Кропотову в палатку, сел и рассуждал, каким образом выгоднее продолжать путь свой далее. Солдаты, близ сея палатки варившие тогда для ужина себе кашу, вели между собою разговор, и когда между прочим один, в разных походах бывалый и заслуженный солдат, мешав кашу и отведав оную, к прочим товарищам сказал: «То-то, братцы, каша, каша – веселая прилука <приют> наша», а другой, недавно служивший солдат, вспомня жену свою и вздохнув, на то ему отвечал: «Ах, какое, брат, веселье, разлука – несгода наша!» – «Врешь, дурак, – продолжал старый солдат, ударив его по плечу, – в походе с царем быть – должно жену и несгоду забыть».
Петр Великий, услышав сие, вдруг выскочил из палатки и спросил у солдат: «Кто кашу весельем и кто разлукой называет?» Стоявшие при том солдаты показали ему обоих. Монарх, оборотясь потом к Кропотову, приказывал тако: «За такое веселье жалую сего солдата в сержанты (дав ему на позумент пять рублей), а того, который в походе вспоминает разлуку, послать при первом случае на приступ, чтоб лучше к войне привыкал, о чем в приказе во всем войске объявить». Что и было исполнено.
В 1722 году, в июне месяце, император Петр Великий, собираясь из Астрахани в поход к Дербенту, давал аудиенцию прибывшему из заволжских кочевых улусов для учинения всеподданнейшего поклона хану калмыцкому, под покровительством России находившемуся, который просил государя и супругу его императрицу Екатерину Алексеевну, чтоб они благоволили осчастливить посещением своим за Волгою, верстах в пятнадцати, его ханское жилище, где он с двадцатью тысячами кибитками подданных своих калмык кочевал.
Его величество, приняв милостиво ханское прошение, на другой день из Астрахани туда отправился, в препровождении астраханского губернатора, прочего генералитета, нескольк[их] эскадронов драгун и казаков, верхами к хану, а императрица ехала в открытой коляске, везомой шестью персидскими конями. Калмыцкий хан с князьями и чиновниками встретил их величеств версты с три, и потом, поскакав наперед к кочевью, у расставленного на возвышенном месте великолепного персидского шатра, с женою, детьми и прочими знатными калмыками, при собрании калмыцкого войска, по степи насеянного, сих драгоценных и высоких гостей с пушечною пальбою принял.
По обычаю своему, угощал хан разными яствами и плодами на серебряных лотках, а чихирь <молодое неперебродившее вино> подносил сам хан и ханша в золотых кубках. Во время обеда император разговаривал с ним о персидских возмущениях, а как речь дошла и до европейских военных дел, то хан рассказывал государю обращения европейских дворов столь обстоятельно, как будто бы имел он с ними сношения. Петр Великий, подивясь такому сведению, спрашивал, чрез кого он сие ведает? «Чрез сего калмыка, – отвечал хан, – которого видите позади меня стоящего. Я посылал его учиться языкам. Он был в Вене, в Париже и в Лондоне. Чрез Москву получает он печатные ведомости, переводит на калмыцкий язык и читает мне оные». Его величество похвалил такое любопытство.
После обеда представил хан императору войско свое на конях, которое покрывало все поле на пространство, едва-едва глазом объять могущее. Калмыки по обряду своему делали копьям эксерсиции и из луков кидали стрелы столь проворно и метко, что его величество немало сим забавлялся и сам с ханом стрелял из лука. Потом пожаловал хану саблю, украшенную алмазами, которую хан поцеловал и, обнажив, велел калмыкам составить круг. По возгласу его одним разом из луков вылетела тьма стрел, в верх воздуха пущенных, и калмыки с ужасным криком императора поздравляли, причем хан, поклонясь его величест