изнаний получали достаточные сведения о главах мятежа.
Говорили, что подполковник Karpakow <Колпаков> настолько же превосходил прочих мятежников своим вероломством, насколько стоял выше их достоинством своего звания. После кнутов его спину стали жарить на огне, так что он одновременно перестал говорить и чувствовать; тогда возникло опасение, что скорая смерть преждевременно избавит его от розыска, поэтому его поручили заботам царского врача Г. Карбонари6, чтобы тот действием лекарств вернул ему почти угасшие жизненные силы; когда к Колпакову возвратилась отчасти прежняя бодрость, его подвергли новому допросу, и он погиб среди гораздо более ужасных мучений.
Batska Girin <Васька Зорин>, один из главнейших мятежников, ни в чем не признался, несмотря на то что четыре раза испытал изысканнейшие муки пытки, и был присужден к повешению; но в самый день, назначенный для свершения его казни, выведен был к суду вместе с мятежными стрельцами, взятыми из их тюрем для допроса, один двадцатилетний юноша; при очной ставке с ним Зорин добровольно прекратил свое упорное молчание и открыл со всеми подробностями изменнические замыслы.
А этот двадцатилетний юноша случайно встретился с мятежниками на смоленском рубеже; его заставили прислуживать главным виновникам восстания, но на него не обращали никакого внимания и не запрещали присутствовать во время обсуждения ими исхода своего безбожного предательства. Когда юношу потащили на суд с другими мятежниками, то, желая лучше доказать свою невинность, он припал к ногам судьи и со страстными мольбами просил не подвергать его пыткам, обещая за это поведать с самой непреложной верностью то, что он знает. Вместе с тем он умолял дать ему кончить свое признание перед судом и тогда только повесить присужденного к петле Ваську Зорина, потому что тот является одним из главных мятежников и может быть самым лучшим свидетелем правдивости его слов.
Broskurad <Бориска Проскуряков> был казнен еще в лагере воеводы Шеина по его приказанию.
Якушка с двумя другими низшими офицерами выбран был главным начальником караулов в Белом полку; когда они приближались к Москве, то между ними вышел раздор, и это послужило причиной их четырехдневного замедления, которое принесло погибель им и спасение всем благонамеренным людям.
Дьякона Ивана Гавриловича уже несколько лет содержала царевна Марфа, ища в связи с ним удовлетворения своей похоти. Мятежники хотели обвенчать его с Марфой и сделать протектором или верховным канцлером стрельцов, но вследствие злополучного исхода преступного начинания он обрел себе вместо брака гроб и похороны.
Некоторые из попов соединились со стрельцами и стали участниками того же злого умысла. Они возносили молитвы к Богу с тою целью, чтобы Он помог начинаниям изменников; они же обещали нести между оружием изображения Пр[есвятой] Д[евы] и св. Николая и привлекать народ на сторону мятежников под тем предлогом, что дело их вполне правое и они обладают истинным благочестием. Поэтому один был повешен на позорной виселице царским шутом возле главного храма, посвященного Святой Троице, у другого же сперва была отрублена топором голова, а затем по соседству с тою же местностью он был колесован; палачом этого последнего вынужден был быть думный дьяк Тихон <Никита?> Моисеевич (которого царь называет своим патриархом)7.
Пока честолюбие ищет власти, нет места для справедливости; оно всегда имеет наготове доводы, которыми может защитить себя, и не признает того различия, которое должно существовать между властью и подчинением. Говорят, что царевна Софья четырнадцать лет умышляла против жизни брата и была причиною уже многих смут. Явные козни ее и партийность заставили государя и брата ее принять более решительные меры для своей личной безопасности. Последние смуты показали особенно наглядно, что если Софья останется на свободе, то в Москве не будет ничего прочного. Поэтому она была заключена в Новодевичий монастырь и изо дня в день находилась под самой усиленной охраной царских солдат. Несмотря на это, честолюбивой царевне удалось, при помощи хитростей, обмануть бдительность своего крепкого караула: она обещает стрельцам, что станет во главе их нового заговора, сообщает им свои планы, указывает обманные способы, при помощи которых стрельцы могли бы осуществить свои неправедные замыслы. Еще не известно, что именно отвечала она об этом преступном предприятии при допросе ее самим царем. Но достоверно выяснено, что его царское величество при допросе плакал над участью своей и Софьи. Некоторые уверяют, будто царь собирался казнить ее, руководствуясь таким соображением: пример Марии Шотландской, выведенной по приказанию сестры своей Елизаветы, королевы английской, из тюрьмы под секиру палача, указывает, как мне надо проявить свою власть по отношению к Софье. Тем не менее и на этот раз брат отпустил сестре ее злодеяние, назначив ей в качестве наказания только ссылку в один более отдаленный монастырь.
Царевну Марфу запутало в эти же мятежные замыслы скорее желание удовлетворить свою похоть, чем стремление к перемене власти: а именно она хотела с большей свободой наслаждаться преступной связью с дьяконом Иваном Гавриловичем, которого для этой цели уже несколько лет содержала на свой счет; ей обстригли волосы и заключили в монастырь, чтобы она каялась там в своем прошлом.
Две постельницы и близкие доверенные, Вера у Софьи и Жукова у Марфы, были взяты из царского замка8 и доставлены в Преображенское (место допроса), где и та и другая были подвергнуты пытке. Когда стали сечь бичами (их называют кнутами) Веру, которая была совершенно обнажена за исключением только срамных частей, то царь заметил, что она беременна; на вопрос, знает ли она, что забеременела, Вера не отказалась от этого и даже указала, что отец младенца – певчий. Этим она спасла себя от дальнейших ударов кнутами, но не от смертной казни. Когда она вместе с Жуковой, получившей большее количество бичей, окончила признание в своем содействии, оказанном преступным царевнам, и та и другая искупили свой проступок смертью. О роде их казни еще ничего неизвестно достоверно; одни уверяют, будто они были зарыты живыми по шею в землю, а по словам других, они были брошены в волны Яузы. <…>
«Воры, разбойники, изменники и крестопреступники и бунтовщики полка Theodosii Kolpokow <Федора Колзакова>, Афанасия Tzabanow <Чубарова>, полка Ивана Zornoi <Черного>, полка Тихона Гундертмарка, стрелковые стрельцы!
Великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич, Великой, Белой и Малой России самодержец, указал им сказать.
В минувшем году, 27 октяб. грамотами его великого государя и Разряда приказано им было выступить из Торопца с войском думного боярина и воеводы князя Михаила Григорьевича Ромодановскаго с товарищами, с полковниками своими и подполковниками, и быть до его, великого государя, указа в назначенных городах и местах:
Федорову полку в Вязьме, Афанасьеву полку в Белом, Иванову полку в Osthebae <Ржеве> Володимировом, Тихонову полку в Дорогобуже.
Они же, вопреки оному указу великого государя, в оные назначенные города с оными своими полковниками и подполковниками не пошли и их и подполковников и капитанов из полков повыгнали вон; а на место их выбрали себе на те должности таких же бунтовщиков, братьев своих стрельцов, и с полковыми пушками и оружием двинулись из Торопца в Москву; и когда под Воскресенским монастырем с теми же стрельцами встретился Алексей Семенович Шеин с товарищами, вместе с одною отборною ротою, то он сам от своего войска посылал к ним трижды, чтобы они сами в этом своем сопротивлении перед ним, государем, повинились и шли по прежнему его, государя, указу в оные назначенные места, а они, тому государя указу противясь, в оные назначенные места также не пошли и, приготовившись к бою, из оного своего войска в его, государя, ратных людей из пушек и ружей стреляли и многих поранили, и некоторые от оных ран померли; когда же они собирались идти в Москву, то хотели было стать на поле, называемом Девичьим, для подачи просьбы царевне Софье Алексеевне и призвать ее, чтобы она по-прежнему стала править, а караульных солдат, которые у оного монастыря стоят, хотели было перебить, перебив же их, идти в Москву и разбросать в Москве во все черного народа предместья списки мятежной своей составленной просьбы и черный народ уверять, якобы великий государь за морем скончал жизнь; с тем же черным народом хотели было устроить бунт, бояр перебить, Немецкую же слободу разорить, иноземцев всех умертвить и великого государя в Москву не допустить. А если бы их в Москву военные полки не допустили, они хотели было написать также к полкам стрельцов, которые еще состоят у него, великого государя, на действительной службе, и принять их к себе против оных солдат, а когда оные стрельцы в Москву придут, хотели было с оными стрельцами ту же царевну призвать к правлению и оных солдат перебить, бояр умертвить и таким же образом Немецкую слободу разорить, и иноземцев приколоть, и великого государя в Москву не допустить. Итак, на допросах и пытках те себя во всем этом виновными признали.
И великий государь указал, за это их [заступничество], тех разбойников, предателей, и крестопреступников, и бунтовщиков покарать смертью, чтобы, глядя на них, и другие впредь так [покровительствовать] не приучались».
Так как этот приговор был произнесен против всех стрельцов вообще, то никто из них не остался безнаказанным в силу позднего раскаяния в своем проступке. Прежде чем его царское величество предпринял свое путешествие за пределы Московии, те же стрельцы устроили смуту, но они были усмирены, и преступление прощено было им под тем условием, чтобы они впоследствии не покушались ни на что подобное. Это условие было занесено во всенародно объявленный акт. В нем было сказано, что его величество не преследует никаким законом вероломных, но за это они обрекают себя на всевозможные муки, жесточайшие наказания и даже на смертную казнь в том случае, если они возобновят свое упорное намерение и посягнут на благоденствие государя вопреки своей клятве и требуемому от них долгом нижайшему повиновению. Этот царский указ и нарочитый приговор все стрельцы подписали собственноручно; те же из них, кто не умел выводить буквы, подтвердили то же самое приложением креста. Это было отягчающим обстоятельством, которое преградило путь милосердию и применило к каре за мятеж всю строгость правосудия.