Публикуется по изданию: Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 39. СПб., 1884.
Ч. Уитворт статс-секретарю Харли
Москва, 21 февраля 1705 г. (4 марта 1705 г. н. ст.)
18 февраля я имел честь писать вам из Смоленска. На следующее утро я выехал их этого города в сопровождении 12 солдат и того майора, который принимал меня в качестве пристава, или пограничного комиссара. Когда я прощался с воеводой, он сказал мне, что царь через несколько дней уезжает в Воронеж для осмотра своих судов, что мне, следовательно, необходимо ехать со всевозможной поспешностью, если я намерен еще застать его величество в Москве. Получив такое предуведомление, я ехал безостановочно и употребил на всю дорогу только 8 дней.
Английский консул Гудфелло встретил меня приблизительно на полпути, сообщил несколько сведений о дворе и народе и возвратился в Москву, опережая меня.
25-го вечером1, миль 18 не доезжая до столицы, меня встретил стольник (один из дворян, прислуживающих царю за столом); он привез мне привет от начального президента посольской канцелярии2, Федора Алексеевича Головина, и приглашал меня торопиться, так как царь решил выехать из Москвы немедленно по моем прибытии. Услыхав это, я заявил, что лучше согласен, предоставив семье своей следовать за мною как она знает, один выехать в ту же ночь далее на почтовых, чем стать в чем-нибудь помехой его величеству или потерять хотя бы минуту из того короткого времени, которое он намерен провести в Москве. Пользуясь удобным случаем, я кстати выразил желание освободиться от торжественного въезда. Ее величество, говорил я, не ожидала, чтобы этой церемонии удостоен был ее уполномоченный, не имеющий чести носить титул посла, потому я не приготовился к такому представительству и взял с собою только необходимое для домашнего обихода и для приличного исполнения своих служебных обязанностей; но стольник отвечал, что мое желание совершенно неосуществимо, так как царь намерен воспользоваться случаем и показать всему свету свое особенное уважение к ее величеству Уже все готово к моему приему, стольник же назначен присутствовать при нем в качестве царского комиссара3.
27-го меня привезли в расположенный в полумиле от Москвы красивый дворец, принадлежавший покойному дяде царя, Нарышкину. Там я был принят с полным почетом и провел ночь и следующее утро.
28-го наш консул, Гудфелло, явился со всеми английскими купцами сопровождать меня при въезде в город. В конце предместья я увидал стольника с одиннадцатью каретами; в каждую из них впряжено было по шести лошадей. Тут же стояло множество верховых. При моем приближении стольник выслал ко мне английского переводчика сказать, что встречает меня по царскому велению, с поручением приветствовать меня и проводить в город. Мой прежний пристав, майор, попрощался со мною; стольник же спешился, прошел немного более полудороги ко мне навстречу, затем сказал краткое приветствие от имени царя, однако без утомительного повторения всего титула царского, как это делывалось прежде при подобных церемониях. Обменявшись первыми приветствиями, мы двинулись далее в следующей процессии: 1) 160 верховых с саблями наголо; 2) семь пустых карет, принадлежащих главным министрам царя; 3) четыре собственные царские кареты, из которых в последней сидел я с приставом и с переводчиком; возле кареты шло шесть человек пешком; 4) английские купцы все вместе, верхами; 5) три мои подручные лошади; 6) мои две кареты, запряженные в 6 лошадей каждая; 7) 3 воза; на них уложено было двадцать небольших санок, в которых прибыли мои слуги и кладь. В такой процессии меня везли шагом через весь город; причем от времени до времени несколько раз делались (как мне кажется, умышленные) остановки. Прошло около четырех часов, пока мы, наконец, прибыли в Немецкую слободу, ко дворцу, построенному покойным генералом Лефортом. Там приготовлено было для меня очень хорошенькое помещение и, согласно обычаю, принятому для всех посланников, поручику с 36 солдатами приказано было содержать при мне постоянный караул. Кроме того, приехав, я встречен был подарком от царя: он прислал мне вина, меду и других угощений.
На следующее утро я призван был на частную аудиенцию в дом, принадлежащий начальному президенту, где царь принял меня без всяких церемоний; там же я имел честь представить кредитивы верительные грамоты> ее величества, высказав при этом приличные случаю уверения в ее дружбе и уважении к особе царя. Государь отвечал в весьма милостивых выражениях и прибавил, что в тот же вечер отправляется в Воронеж, но что я могу обращаться со всем, что окажется нужным, к начальному президенту, который письменно известит его обо всем, что я имею предложить более конфиденциально. Затем я откланялся царю, который в ту же ночь и уехал.
Это происходило в последний день русской Масленицы, после которой здесь три дня проводят в строгом посте и в молитве; все дела останавливаются, потому начальный президент извинился, что не может видеть меня ранее, чем завтра поутру. Таким образом, я с этой почтой не в состоянии ничего ответить на ваши вопросы о торговле, хотя и начинаю опасаться, как бы не встретилось более затруднений, чем я предполагал.
При московском дворе, по-видимому, надеялись, что я прислан с предложением посредничества ее величества в войне со шведами. Его приняли бы здесь чрезвычайно охотно. Граф Головин сам не раз высказывал это Гудфелло и до моего приезда, и после, прибавляя, что в случае, если цель моего прибытия такова, я могу надеяться на благосклонное отношение его величества и к другим моим предложениям. Эта надежда, быть может, и была главною причиной необычайного почета, оказанного мне при въезде. Действительно, все москвитяне, с которыми мне до сих пор приходилось разговаривать, не стесняясь, высказывают глубокое желание мира, который – они полагают – мог бы после блистательных успехов русского оружия в последнюю кампанию заключиться с выгодою для России.
Государь, однако, продолжает военные приготовления и к лету думает выставить в Литве 60-тысячную армию. По дороге я встретил огромный обоз медных орудий, отправленных к Смоленску, за которым должны последовать транспорты с бомбами, гранатами и прочими боевыми снарядами.
Сам царь намеревается пробыть в Воронеже около месяца, и, вскоре по возвращении своем в Москву, снова уедет отсюда, чтобы стать во главе армии на время предстоящей кампании4; потому мне приходится просить вас – не откажитесь дать инструкцию, следовать ли мне за государем в этот поход?
Ч. Уитворт статс-секретарю Харли
Москва, 28 февраля 1705 г. (11 марта 1705 г. н. ст.)
21 февраля я имел честь отправить вам отчет о непродолжительной аудиенции у царя перед его отъездом в Воронеж. При этой аудиенции комната была до того переполнена разными чинами, что мне неудобно было и упомянуть о каких-либо подробностях данного мне ее величеством поручения. Для переговоров по этому поводу царь указал, во время своего отсутствия, обращаться к начальному президенту посольской канцелярии и генерал-адмиралу Федору Алексеевичу Головину, который пользуется репутацией самого рассудительного и самого опытного из государственных людей государства Московского. Он несколько лет тому назад был губернатором Сибири, затем одним из послов, сопровождавших царя в его путешествии 1697 года; но в этих должностях Головин не научился ни одному из иностранных языков и держит при себе переводчика, который говорит по-немецки. Для иностранцев, имеющих сношения с Головиным, это составляет серьезное неудобство.
Религиозные обязанности и дела отсрочили обещанное мне свидание с Головиным до 24-го. В этот день, не допустив меня явиться к себе, как я желал, он счел нужным посетить меня первый и привез с собою своего секретаря-голландца и двух дьяков, чтобы они присутствовали при нашей беседе. По его приглашению я сообщил данные мне поручения:
1) Главная цель моей миссии, сказал я, дать царю устно новые и более полные уверения в том, что королева глубоко уважает его и дорожит дружбой с ним, как уже заявляла прежде в своих письмах.
2) Я сообщил о намерении ее величества поддерживать установившиеся добрые отношения с царем, о ее желании вступить с ним в более тесный дружественный союз ради обоюдных выгод в промышленных и торговых делах, страдающих в настоящее время от многих затруднений, которым подданные ее величества, торгующие в России, подвергаются с некоторых пор, к общей невыгоде обеих наций. С разрешения ее величества и поощряемые ею англичане, прибавил я, достаточно доказали свое расположение к торговле с Россией. За последние годы число английских судов в русских портах сравнительно с прежними годами увеличилось в восемь или в десять раз, что значительно повлияло на умножение царских пошлин и доходов царя, а также на общее благосостояние его народа; но по спискам судов, прибывающих в Архангельск, легко усмотреть, что в последнюю навигацию наша торговля упала почти на треть. Можно опасаться, как бы она не уменьшилась и еще более, если не будет принято поспешных мер для прекращения тех неприятностей и недоразумений, которые крайне смущают торговцев.
3) Упомянув о слухе, будто сэр Робинзон высказал что-то о намерении ее величества миновать царя, не заботиться о его интересах в случае заключения общего мира, я сообщил о данном мне приказании заявить, что если сэр Робинзон позволил себя подобные намеки, он сделал их, не имея на то никаких полномочий, что ее величество, в случае переговоров о мире, никак не пренебрежет интересами царя. Я также счел уместным выяснить это дело и указать причину возникших опасений и недоразумений, о которой при проезде через Данциг подробно осведомился у самого сэра Робинзона и у сэра Краненбурга.
На все эти заявления Головин отвечал: так как никакое посольство, никакое предложение не может доставить царю более удовольствия, чем то, которое дает ему уверение в дружбе ее величества, – государь, со своей стороны, конечно, готов по возможности содействовать всему, что способно поддержать и развить эту дружбу; потому его царское величество готов