Ч. Уитворт статс-секретарю Харли
Москва, 9 мая 1705 г. (20 мая 1705 г. н. ст.)
Второго мая я имел честь сообщить вам, что накануне вечером царь возвратился от Троицы, где говел. Мне передали, будто он намерен выехать из Москвы на следующий же день, потому я просил графа Головина известить меня, когда удобнее явиться к его величеству и пожелать ему доброго пути. Граф обещал исполнить мою просьбу, но прибавил, что царь, кажется, намерен сам осчастливить меня своим посещением. Действительно, вечером государь прибыл ко мне и милостиво принял от меня скромное угощение. С ним были только граф Головин да еще четверо или пятеро из русской знати. Царь, по-видимому, был в прекрасном настроении.
Когда стол убрали, он посадил меня возле себя и приказал мне поблагодарить ее величество за присылку уполномоченного к московскому двору, при котором уже давно не появлялось ни одного официального лица от английского правительства. Он поручил мне также засвидетельствовать ее величеству, что высоко ставит и ценит ее дружбу и лично ее особу и рад будет случаю доказать, что слова его – не пустые уверения. Доказательство этому, прибавил он, найдете и в переданных мною графу Головину распоряжениях по поводу вашей записки. Затем он пригласил меня следовать за ним во время кампании, при которой могут встретиться случаи, о которых уместно будет сообщить мне.
В ту же ночь царь отправился далее в Смоленск, но, отъехав миль пять от Москвы, почувствовал сильный приступ лихорадки, который принудил его возвратиться в столицу. Собственно болезнь постигла его еще в Воронеже и постоянно беспокоила его в последнее время, но он надеялся сломить ее путешествием и усиленным движением. Обычные пароксизмы <приступы>, действительно, не повторялись последние три-четыре дня, но с тех пор возвратились с большею силой, чем когда-нибудь, и поездку в армию приходится отложить до выздоровления, которого царь ждет с крайним нетерпением; он часто повторяет, что присутствие его в армии необходимо: дней десять тому назад ей приказано было не трогаться с места и не предпринимать ничего до приезда государя.
Ч. Уитворт статс-секретарю Харли
Москва, 13 июня 1705 г. (24 июня 1705 г. н. ст.)
В своих письмах к вам я так часто упоминал о царском любимце, что, полагаю, не излишне будет хотя несколько познакомить вас с его личностью, пока не представится безопасного случая препроводить вам более полные о нем сведения. Это человек очень низкого происхождения, необыкновенно порочных наклонностей, вспыльчивый и упрямый. Мне передавали из довольно достоверных источников, что он не умеет ни писать, ни даже читать. Низкое происхождение не дало ему случая получить образование, а прямое возвышение на высшие должности помимо всякого подчиненного положения лишило его возможности сделать личные наблюдения или научиться чему-нибудь из собственного опыта. Между тем он своим рвением и вниманием к царской воле сумел войти в беспримерную милость к царю: он состоит дядькой юного царевича, губернатором Ингрии, да, собственно, и всего государства Московского, в котором ничто не делается без его согласия, хотя он, напротив, часто распоряжается без ведома царя в полной уверенности, что распоряжения его будут утверждены. Он заявляет притязания на такую же неограниченную власть в армии, что уже не раз вызывало и, вероятно, еще не раз вызовет серьезные столкновения с фельдмаршалом Огильви; фельдмаршал же Шереметев терпит от него еще большие стеснения и неприятности. <…>
Полагают, что с его же помощью король польский убедил царя подвинуться далее в Литву, отложив осаду и бомбардирование Риги до другой кампании. Этого, впрочем, следовало желать. Русская армия, о которой я 14 марта сообщил вам самые обстоятельные сведения, состоит приблизительно из сорока тысяч человек русских регулярных войск, из пятидесяти тысяч казаков, из неопределенного числа поляков и литовцев и пятитысячного отряда саксонской конницы, вверенной генералу Пейкулю. Вы уже знаете, как мало следует полагаться на численность и доблесть поляков или казаков; несмотря на это союзники, доверяя общей численности своего войска, намереваются вступить в решительную битву со шведами (которые, как они надеются, вынуждены будут раздробить свои силы и не смогут противостоять русским) и отступят от этого рискованного намерения разве только поближе взвесив угрожающую опасность и предостережения генерала Огильви. Действительно, в случае, если существующая русская армия будет расстроена, трудно сказать, откуда царь возьмет другую на ее место; литовцы, конечно, примкнут к победителю; между тем граница прикрывается от неприятеля только Смоленском (французы, перейдя Шварцвальд, достаточно доказали, что леса и горы преодолимы). В особенности, однако, следует опасаться, как бы, при первой неудаче, здесь не вспыхнуло серьезного мятежа со стороны дворян, раздраженных против любимца царского, или духовенства, недовольного уменьшением своих доходов, праздников и церковных торжеств, или самого народа, который вообще ропщет против насильственного введения иноземных обычаев и новых тяжких поборов.
Вы легко поймете, что письмо это следует хранить в большой
Ч. Уитворт статс-секретарю Харли
Главная квартира в Гродно, 10 ноября 1705 г. (21 ноября 1705 г. н. ст.)
<…> Здесь находятся и важнейшие чины армии: генерал от кавалерии Шуленбург, генерал-лейтенант Венедигер, генерал-лейтенант Браузе, генерал-лейтенант Алард, генерал-майор Бирен, генерал-майор Гольк и полковник Армстедт. Шестеро последних предназначаются на царскую службу; они очень кстати пополнят комплект офицеров, недостаток которых мог оказаться гибельным в день битвы.
Генерал-лейтенант Шенбек, прослуживший царю три года, получил отставку и отпускается домой во внимание к его преклонным летам и болезненному состоянию. Но в этой милости отказано сотне немецких офицеров, из которых одни хотели оставить службу вследствие ее неустройств, другие – вследствие бесценности русской монеты, которую здесь принимают только по очень низкому курсу. Генерал Огильви на свою просьбу об отставке еще не получил никакого ответа. <…>
Ч. Уитворт статс-секретарю Харли
Главная квартира в Гродно, 17 ноября 1705 г. (28 ноября 1705 г. н. ст.)
17 ноября [1705 г.] я имел непродолжительное совещание с графом Головиным, причем пожелал узнать, что царь думает по поводу вопросов, которые так долго остаются не решенными в наших переговорах? Граф извинился, ссылаясь на суету, в которой двор непрерывно находился во все продолжение кампании, но подал надежду, что дня через два или три вопросы эти будут рассмотрены.
Затем он высказал, что царь по-прежнему желал бы доказать державам свою готовность прекратить пролитие христианской крови и охотно бы вступил в переговоры о мире; для этой цели он считает более достойным обратиться к посредничеству ее величества, так как при трактатах своих с Польшей обязался принять посредничество союзников. Между тем царь до сих пор не знает, согласна ли королева взять на себя заботу об этом деле; потому он просит меня склонить сэра Робинзона, чтобы и он, со своей стороны, приложил все старания получить от ее величества приказание позаботиться о царских интересах, особенно в виду того, что король прусский, по-видимому, более чем когда-нибудь настаивает на переговорах. Царь также желал бы содействия ее величества общему размену пленных, о чем я имел честь писать вам подробно 24 октября.
19-го вечером царь с несколькими из важнейших своих сановников неожиданно посетил прусского посланника, причем, как я слышал, выразил желание, чтобы король продолжал заботиться о заключении мира. Царь особенно настаивал, чтобы король прусский осведомился у короля шведского, нельзя ли прийти к соглашению с ним на разумных основаниях или, по крайней мере, не склонится ли он на христианские увещания об освобождении несчастных, которые томятся в долгом плену, на условии общего размена или взяв с освобожденных слово не служить в армии в продолжение настоящей войны?
Потрудитесь обратить внимание, что царь более чем когда-нибудь серьезно расположен к мирным переговорам. Это объясняется стечением многих обстоятельств: он опасается за ход войны, который все еще не решителен, и утомляется тяжким образом жизни, который начинает отзываться на его здоровье; страна источена рекрутскими наборами и обеднела от податей на содержание армии и уплату субсидии королю польскому. Негодность русской государственной монеты (которую москвитяне привезли и сюда) влечет за собою большие беспорядки в расходах и вызывает неудовольствие как у офицеров, так и у солдат. Русские завидуют полякам, да и не вполне уверены в намерениях короля. Кроме того склонности союзных монархов мало сходны, хотя король польский при каждом столкновении выказывает необычайную снисходительность и умеренность. Ко всему этому прибавьте общее недовольство в Москве, образчик которого правительство видело в недавнем астраханском бунте10; он и до сих пор, очевидно, не вполне усмирен, хотя донесения и стараются смягчить истинное положение дел.
Вчера я имел аудиенцию у царя, который обещал переговорить о моих делах с графом Головиным в тот же вечер или сегодня и затем дать мне окончательный ответ, так что со следующею почтой надеюсь прислать вам более полный отчет, а пока употреблю все средства, чтобы доставить удовлетворение нашим купцам…
Р. S. Сию минуту прусский посланник уведомил меня, что завтра рано поутру он выезжает в Берлин. Надо полагать, что царскому посещению придано более значения, чем угодно сознаться посланнику. Не могу, впрочем, сказать, касается ли предположенная поездка мирных переговоров или вопроса об очищении Курляндии11.
Р. S. Прусский посланник, зайдя ко мне с прощальным визит