14. Хотя это известие старались сохранить в тайне, заметно было, что оно немало смутило настроение гостей; впрочем, царь оставался на празднике до вечера, а затем посетил все дома, которые полагал посетить на святках, но с некоторою поспешностью, выиграв день или два, чтобы затем немедленно отправиться к армии.
Дня два или три перед тем я просил Шафирова справиться, когда государю удобнее будет принять от меня поздравление с Новым годом, но ответа не получил; потому консул Гудфелло обратился с тою же просьбою к Кикину 4 января, когда царь ужинал у Стайльса, и мне назначена была аудиенция на следующий день в обыкновенной резиденции его величества – небольшом дворце села Преображенского (приблизительно в полумиле от Москвы; по его имени названный первый пехотный гвардейский полк, который в мирное время и стоит в Преображенском).
Я прибыл туда без всякой церемонии и стал говорить о письме ее величества и о врученном Матвееву меморияле касательно нужд купечества (и письмо, и мемориял царь получил), думая навести разговор на жалобы купцов. Порешив сделать последнее усилие в их пользу, я еще раз именем королевы просил царя покончить дело, которое тянется уже так долго. Государь не дал мне войти в подробности, коротко ответив, что сделает все возможное для королевы, но что множество забот не позволяет ему входить во все; что Господь возложил на царей в двадцать раз более дел, чем на всякое другое лицо, но в тоже время не дал им в двадцать раз более сил и способностей для выполнения этих дел. Ответив указанием на его горячую деятельность и природные дарования, я заметил, что просьба моя исполнима и разумна, что она уже рассмотрена и может быть немедленно удовлетворена одним милостивым решением; что, вполне ценя важность дел, занимающих царя, я не осмелился бы тревожить его своими жалобами, если бы возможно было согласовать молчание с моей стороны с моими обязанностями. На это царь возразил, что, конечно, моя обязанность говорить за своих соотечественников, но что и он обязан заботиться о своих интересах, и тотчас же, не дав мне возможности ответить, повернулся и ушел в другую комнату, не обращая более на меня ни малейшего внимания, не высказав даже тех пожеланий, которые он обыкновенно высказывает самым незначительным лицам, когда видит их в последний раз перед отъездом.
Я и прежде испытал, с какими неприятностями сопряжены хлопоты по делам нашего купечества и преимущественно по делам табачной компании, но никак не ожидал такого холодного приема и ответа, отнюдь не соответствующего проявлениям дружбы и уважения со стороны ее величества. Это обстоятельство еще более утвердило меня в убеждении, основанном на письме Шафирова, что все дальнейшие просьбы мои будут напрасны и что здесь я больше никакой пользы купцам принести не могу.
Ч. Уитворт статс-секретарю Харли
Москва, 10 марта 1708 г. (21 марта 1708 г. н. ст.)
<…> 26 минувшего месяца праздновался день рождения царевича-наследника Алексея Петровича, который некоторое время исправлял должность московского губернатора, посещает Боярскую думу и очень усердно занимается укреплениями. В этот день его высочество проводил бригаду новонабранных драгун до самой Вязьмы, города, расположенного на полпути к Смоленску.
Хотя письмо это уже и приняло необычный размер, позволю себе включить в него одно известие. 14/25 января и 14/15 февраля я имел честь сообщить вам о мятеже башкирских татар. Это богатый и многочисленный народ, живущий в богатых селениях на реке Уфе; он гораздо развитее калмыков и прочих татарских орд. Прежде, когда губернатором казанским был князь Голицын, они жили мирно, но когда к ним допустили прибыльщиков, край отягощен был притеснениями всякого рода, из которых особенно возмущало население насильственное крещение около 12 000 человек по православному обряду, и особенно выдается по наглости обложение пошлиною черных глаз – лучшего украшения местных жителей – и глаз другого цвета пропорционально тому, поскольку они отличаются от черных. К тому же несчастный народ не мог добиться никакого правосудия, пока не взялся за оружие. Теперь, после сильного побоища, мучителей удалили, а князя Голицына назначили на прежнюю должность, поручив ему притом разобрать жалобы башкир и удовлетворить их. Полагают, что эти меры скоро затушат мятеж с помощью десятитысячного войска, направленного к Казани и готового двинуться далее, в глубь башкирской земли, на освобождение городов, которые уже несколько недель держатся мятежниками в блокаде15.
Ч. Уитворт Шафирову (Приложение к письму 10/21 марта)
Москва, 4 марта 1708 г. (15 марта 1708 г. н. ст.)
Я желал бы возможно меньше беспокоить вас своими жалобами, но ежедневно проектируются меры, до того несообразные и тяжелые для купцов и торговли, что по долгу своему перед королевой и нацией я обязан заступиться за своих соотечественников. На прошлой неделе издан приказ отобрать у чужеземцев всех русских слуг без разбора в солдаты. И это делается единственно по наущению прибыльщиков, которые обещали князю набрать 2000 рекрут из лиц, проживающих у иностранцев в немецкой слободе, хотя я могу утверждать, что здесь не найдется и четырехсот человек, пригодных для военной службы; например, у англичан только сорок восемь русских слуг, включая стариков, дворников, ночных сторожей и ребят. Это распоряжение подало повод к разным насилиям: дома обыскивались солдатами, в суматохе много вещей украдено, людей силою вытаскивали из-за саней, волокли на улицу, не обращая внимания на ливрею, со многими обращались очень грубо, многие пострадали от своеволия толпы, не сдержанной никакою властью. Короче, трудно сказать, что более возмутительно в этом деле: самое распоряжение или его выполнение. Возможно ли требовать, чтобы чужеземцы проживали здесь без прислуги для своих обыденных потребностей; разумно ли лишать людей, вывозящих ежегодно на несколько сот тысяч местного товара, платящих царю несколько тысяч долларов разных пошлин, права нанять в помощь себе нескольких незначительных подданных царя? Если бы иноземцы держали у себя лиц, по рождению обязанных военной службой или беглых, потребовать таких людей было бы справедливо, но хозяева и выдали бы их по первому письменному требованию власти, не подвергая себя оскорблениям. Я, впрочем, после долгих хлопот получил наконец от Гагарина разрешение англичанам сохранить слуг, список которых и приказал составить для передачи ему.
Но успеешь устранить одну беду, как уже готова новая: теперь со всех домов слободы требуется человек с каждых трех печей для работ на укреплениях; и это требование выполняется также беспорядочно; людей уводят от хозяев силою. Я сейчас отправил Гагарину письмо с ходатайством за англичан, которые занимают только семь домов и держат только слуг, необходимых для своих семейств. Несправедливо привлекать лиц, не пользующихся привилегиями русских подданных, к уплате повинностей наравне с русскими: иноземцы уплачивают определенные налоги в Архангельске, платят на 10 % более, чем русские при ввозе товаров в царские владения, и этого достаточно. Вы очень хорошо знаете, что здесь все иностранцы и все дома их постоянно освобождались от всяких налогов. Это основная привилегия, гарантированная предками его величества, утвержденная и ныне здравствующим государем; ее нельзя нарушить без вреда нашей торговле, которая и без того ведется при неисчислимых неудобствах. Я полагал, что правительство имело достаточную возможность убедиться, насколько страна пострадала за последние годы от прибыльщиков: торговля пришла в упадок, доходы государевы уменьшились, все население недовольно, некоторые провинции доведены до открытого мятежа. Все эти результаты я не раз предсказывал, но мне редко верили, хотя я убежден в том, что их возможно было бы избежать, если бы все лица, облеченные доверием государя, подобно вам, держались в своих советах осторожности и умеренности и относились к своим обязанностям с действительною заботливостью.
Я никак не думаю, чтобы царь намерен был тревожить иноземцев при таких обстоятельствах: сомнительное положение дел на границе убивает торговлю, купцы боятся всякого дальнейшего риска, и тут-то, вместо покровительства, они со стороны правительства встречают только неудовольствия.
Ч. Уитворт статс-секретарю Харли
Москва, 10 марта 1708 г (15 марта 1708 г. н. ст.)
<…> Мое положение еще очень затрудняется нерасположением Меншикова, которое я навлек на себя, открыто защищая табачную компанию и успевая в защите наперекор ему. Правительство также не может простить мне разрушение его надежд на устройство табачной фабрики в России.
Несмотря на все это, если вы полагаете, что мое присутствие здесь необходимо для интересов ее величества, я подчинюсь вашему решению с той покорностью и удовольствием, с которыми обязан подчиняться лучшему из правительств; мои личные интересы и желания отнюдь не должны противополагаться вашим приказаниям.
Что же касается купцов, не знаю какую бы еще пользу я мог принести им. Опасаюсь, как бы торговый трактат не оказался почти шуткой при настоящих обстоятельствах; мало надежды и на дальнейшие успехи дела табачной компании; разве вы дадите себе труд как-нибудь выразить русскому правительству неудовольствие по поводу несправедливого отношения к ней. На этот случай долгом считаю заявить вам, что при русском дворе я редко добивался чего-либо ловкостью и убеждением; лучше действовало мое недовольство; я всегда находил, что здесь страх могущественнее чувства благодарности и справедливости. <…>
Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом[Ю. Юль]
Командор Юст Юль (1664–1715) прошел путь от юнги датского королевского флота до командира военных судов и неоднократно участвовал в морских сражениях, проявляя незаурядное мужество и боевое искусство.
Он был, пожалуй, единственным профессиональным военным,