казательства, которых силу он вполне чувствовал и которых не мог опровергнуть. Но еще сильнее было очарование его аббатом Дюбуа, которому помогали тогда еще д’Эффиа, Канильяк и герцог де Ноай.
Дюбуа мечтал о кардинальской шапке и не смел еще сказать об этом своему повелителю. Англия, на которой он основал все свои надежды на счастье, сначала была ему полезна посредством давнишней его дружбы со Стенхоупом. Этому обстоятельству он обязан своим посольством в Голландию для свидания со Стенхоупом при его проезде, потом посольством в Ганновер; наконец, он же заключил трактаты, о которых мы упоминали выше; чрез это он сделался государственным советником и потом втерся в совет иностранных дел. Тогда он возвратился в Англию. Англичане, видя его честолюбие и оказываемое ему доверие, служили его замыслам, чтобы завлечь его в свои интересы. Целью Дюбуа было – пользуясь доверием, господствовавшим между королем Англии и императором, и искреннею, личною их дружбой, сделаться кардиналом посредством влияния императора, для которого было все возможно в Риме и который заставлял трепетать папу. Эта очаровательная перспектива держала нас в узах Англии до раболепства, так что регент ничего не смел предпринять без ее позволения, а Георг был вовсе не расположен изъявлять согласие на союз его с царем как по причине взаимной неприязни и своих интересов, так и в угождение императору: вот два капитальных пункта, на которые опирался аббат Дюбуа. Царю наконец опротивели и наша невнимательность, и наше равнодушие, которое дошло до того, что к нему не послали от лица короля ни Вертона, ни кого другого.
С тех пор мы много имели случаев раскаиваться в гибельном очаровании Англией и в безумном пренебрежении к России. Бедствия, причиненные этим слепым рабством, еще не кончились, и мы наконец открыли глаза лишь для того, чтобы лучше видеть неисправимый упадок, ознаменованный двумя министерствами – министерством герцога и потом министерством Флёри, которые оба были отравлены Англиею, один – посредством огромной суммы денег, которые получала оттуда его любовница после кардинала Дюбуа, другой – самыми вздорными внушениями15.
Преображенная РоссияФ.-Х. Вебер
Сочинение Фридриха Христиана Вебера (?—1739) – одно из самых популярных в дневниковой и мемуарной литературе о России петровского времени. Вебер провел в России около пяти лет с небольшим перерывом, исправляя должность ганноверского резидента при дворе Петра I.
Ганновер – центр процветавшей тогда немецкой земли Нижняя Саксония – был важен для России тем, что его курфюрст в 1714 году стал королем Англии Георгом I, основав ганноверскую династию, занимавшую престол Великобритании до 1901 года. Вебер, таким образом, представлял в Петербурге и английского короля.
Вебер добросовестно фиксирует разнородные события, происходившие при нем в России, давая обширный материал историкам. Однако когда речь заходит о ключевых и конфликтных событиях, автору дневника не всегда можно доверять.
Так, например, его трогательное описание последнего дня царевича Алексея, его свидания с отцом и все, что связано с «делом» царевича, вызывает большие сомнения. Подробно об этом несоответствии дневника и реальности будет сказано в примечаниях.
Встречаются в дневнике и записи, свидетельствующие о том, что Вебер, восторженно относившийся к русскому царю, не до конца понимает суть происходящего в стране. «Несмотря на огромные расходы для содержания флота и сухопутного войска, царь не делал никаких долгов». Вебер, очевидно, не осознавал, какой тяжести налоговое бремя лежало на стране, и что грандиозные предприятия, осуществляемые Петром, – то же строительство флота – производилось за счет бесплатного рабского труда. И это удивительно, ибо в своем сочинении Вебер приводит подробные данные о налогах и других источниках доходов казны.
Тем не менее дневник Вебера – один из необходимых и по-своему основательных источников. Сам автор покинул свой пост и Россию в 1719 году, а уже в 1721 году в Ганновере вышло его сочинение, вскоре переведенное на французский и английский языки.
Публикуется по изданию: Вебер Ф.-Х. Преображенная Россия. Новые записки о нынешнем состоянии Московии / Пер. и коммент. Д. В. Соловьева. СПб., 2011.
Февраль
22 февраля. <…> По прибытии в Ригу я уведомился, что через несколько дней здесь ожидают его царское величество, который пожелал осмотреть городские фортификации. Жители с чрезвычайным рвением занимались приготовлениями и украшали свои дома, дабы с блеском встретить сего монарха и почтить его всеми мыслимыми почестями. Царь остался весьма доволен и заверил магистратов в неизменной своей протекции и намерении сохранить для города все его старинные привилегии и не чинить никакого зла жителям, которые тем не менее претерпевали великие притеснения, что показывает неосведомленность сего государя о бедствиях, угнетающих Ливонию. Замечу по сему поводу, что дворянство отдалось под власть московитов в надежде возвратить утерянные при шведском правлении имения; горожане и жители провинций, напротив того, хотели быть под властью прежнего своего повелителя.
23 февраля. Царь отбыл в Петербург, и я последовал за ним. Мне представлялось, что я увижу регулярный город, но, к моему удивлению, это было скопление в одном месте деревень, подобно факториям в Ост-Индии. Однако сегодня Петербург можно по справедливости почитать истинным чудом света, как по великолепию его строений, среди коих уже более шестидесяти тысяч домов, так и по тому весьма недолгому времени, каковое потребовалось для их строительства.
Мой приезд в сию новую резиденцию совпал с пышным празднеством в доме адмирала Апраксина, куда по приказанию его царского величества я также получил приглашение. Именно в сей день я приступил к исполнению своих обязанностей, за что мне пришлось заплатить немалую цену. Явившись к дверям залы, назначенной для празднества, я представился распоряжавшемуся там офицеру, который, вместо того чтобы впустить меня, стал выкрикивать всяческие оскорбления, а солдаты скрестили перед дверями свои алебарды. Напрасно я ссылался на приглашение и свою должность, сие ничему не помогло, и меня вытолкали с лестницы. Пришлось прибегнуть к помощи одного друга, дабы уведомить двор о том, как со мною обошлись; тогда сразу возвратился тот же офицер с извинениями, и меня впустили. По сему случаю один посланник сказал мне, что московиты не ведают, откуда я взялся, а посему и в будущем мне грозит такое же обращение, и надобно переменить мое непритязательное платье на расшитый золотом и серебром кафтан, и чтобы впереди меня шли два лакея, которые своими криками освобождали бы мне дорогу. Я недостаточно прислушался к сему важному уроку, но вскоре явилось еще немало иных предметов, каковые мне предстояло усвоить. Выпив за обедом с дюжину стаканов венгерского, я получил из рук самого вице-царя Ромодановского целую кварту водки и, будучи принужден испить все за два раза, сразу же лишился чувств. Но еще ранее того я с удовлетворением приметил, что остальные сотрапезники уже валялись на полу и не могли видеть ни моего состояния, ни малой моей способности к питью водки.
Март
На следующее утро я имел честь встретить в Канцелярии иностранных дел посланника от хана калмыков1. Это был человек свирепого вида, наголо выбритый, за исключением косы, ниспадавшей на воротник. Простершись ниц, он представил великому канцлеру от своего повелителя, царского вассала, свиток бумаги, что сопровождалось в течение некоторого времени каким-то невнятным бормотанием. Некий еврей переводил сие приветствие великому канцлеру, который лишь коротко ответил: «Это очень хорошо». После сей церемонии посланник снова насупился и лишь немногими словами отвечал на те вопросы, каковые мы позволили себе задать ему. Мне сказали, что он привез в подарок царю железный стул отменной работы, а царице от ханши шелковые ткани вместе с фигами и другими плодами их страны.
Расставшись с сим малоприятным обществом, я направился, как это делается у всех цивилизованных наций, засвидетельствовать свое почтение первым вельможам двора. Здесь следует заметить, что в Московии не принято объявлять о пришедших с визитами, и поэтому весьма затруднительно видеть важных персон. Сие было совершенно для меня неизвестно. Поэтому, придя как-то раз к одному боярину, чьи слуги не пожелали доложить обо мне, я был принужден оставаться во дворе и замерзать там от холода, дожидаясь, пока хозяин выйдет из дома. Когда я обратился к нему с приветствием, он спросил, что мне надобно, и на мой отрицательный ответ сказал: «Мне тоже нечего вам сказать». Хотя подобные манеры не очень-то мне нравились, я решился на еще один визит, к другому московиту, который, едва услышав название моей страны, без обиняков заявил: «Я никого там не знаю, и для вас лучше адресоваться к тем персонам, кои рекомендованы вам». После столь нелюбезного приема у меня пропала всякая охота к визитам, и я решил никуда не ходить без приглашения, кроме министров, с коими был связан делами и которые оказывали мне всяческую учтивость. На следующей неделе оба моих новых знакомца встретились мне при дворе, и, видя, что его величество довольно долго и весьма милостиво разговаривал со мной и велел генералу Апраксину выказывать мне всяческое внимание, они сразу же подошли и униженно просили прощения за свой промах, щедро предлагая всю имевшуюся у них водку.
Однако беседа наша продолжалась недолго, поелику мое внимание привлекла кронпринцесса, происходившая из Брауншвейг-Вольфенбюттельского дома2. Я был очарован манерами сей особы: кроме изъявления всяческого почтения их царским величествам и чрезвычайной учтивости ко всем остальным, ее исполненное во всем чувство собственного достоинства привлекало к ней сердца всех, имевших счастие видеть ее, без различия их чинов и положения. Но если вспомнить о неурядицах, постигших ее в семейной жизни, и о вражде к ней старых московитов, то нетрудно представить, сколько огорчений приходилось ей скрывать в своем сердце.