– Пути Господни неисповедимы!
Узнав о прибытии тела высокочтимого всем духовенством отца Филарета, вся монастырская братия вышла к нему навстречу. Митрополит, облачившись в траурную ризу, сам отслужил панихиду по усопшем. Под угрозой строжайшего наказания всем монахам было запрещено говорить об этом случае, и поэтому никто из почитателей и друзей отца Филарета не знал, как печально покончил свою жизнь этот инок.
XXIV
Несмотря на поздно затянувшийся ужин, Пётр Фёдорович встал рано утром и приказал готовиться к поездке в Петергоф. Беспокойство, охватившее его при близком достижении цели, тревожило его сон; к тому же, быть может, многие доходившие до него предостережения в тиши ночной снова вызвали в нём опасения, побуждая его ускорить исполнение задуманного плана, который навсегда освободил бы его от всякого принуждения и страха за свою власть.
Вскоре собрался весь двор; кавалеры и дамы были в полном параде, так как предстояло празднование дня святого Петра и именин государя в присутствии государыни. Графиня Елизавета Романовна Воронцова, которой Пётр Фёдорович ничего не сообщил о своих замыслах, могла всё-таки заключить из его беспокойного и серьёзного вида, что готовится нечто необычайное и решительное. Она вся была покрыта драгоценными камнями, и гордый торжествующи блеск её глаз затмевал сияние бриллиантов и жемчуга, украшавших её волосы, шею и руки. Остальные дамы стояли на почтительном расстоянии, образуя около неё полукруг, словно она уже достигла цели своих честолюбивых желаний, и императорская корона уже красовалась на её гордом челе.
Мариетта также находилась в числе придворных дам, так как государь велел ей остаться в Ораниенбауме и принять участие в поездке в Петергоф. Она не имела возможности переменить свой туалет, но была такой же свежей и прелестной, как и другие, имевшие к своим услугам весь свой гардероб, и все бросали в её сторону завистливые, недоброжелательные взгляды. Одна графиня Воронцова делала вид, словно совсем не замечает присутствия красивой танцовщицы; она, казалось, решила избегать малейшего повода к неудовольствию государя; кроме того, она была убеждена, что если она действительно достигнет своей цели, то такая ничтожная любовная интрига не смогла бы иметь для неё никакого значения, тем более, что с её стороны исключалось чувство ревности по отношению к государю.
Мариетта скромно держалась в отдалении от знатных придворных дам, но её глаза горели мрачно и злобно; быть может, и в её голове роились мысли о будущем, и весьма вероятно, что в этих мыслях чувство мести за высокомерное обращение с ней играло не последнюю роль.
Пётр Фёдорович поздоровался с ней особенно любезно, бросив при этом почти насмешливый взор в сторону Воронцовой; но та постаралась сохранить радостно улыбающееся выражение на своём лице и даже приветливо кивнула головой в знак одобрения, когда государь велел красивой танцовщице сесть вместе с ним и с графиней в его карету.
Граф Миних, в парадной фельдмаршальской форме, генералы, адъютанты, а также обер-офицеры голштинской гвардии вместе с дамами разместились в прочих экипажах, а затем весь поезд, в сиянии восходящего солнца, блистая золочёными ливреями, быстро помчался по направлению к Петергофу. Из всех экипажей доносился громкий, радостный смех, слышались шутливые остроты, которыми дамы и кавалеры обменивались между собой. Крестьяне, стоявшие по пути, около своих дворов, кланялись до земли и долго смотрели вслед блестящему поезду, в котором ехал могущественный повелитель над всем обширным российским государством и над несчислимыми богатствами в Европе и в Азии.
Уже показались деревья петергофского парка, а за ними, сверкая на солнце, блестящие купола дворцовой церкви.
Пётр Фёдорович с радостным видом смотрел из своей кареты на эту резиденцию, к которой в царствование Елизаветы Петровны он часто подъезжал со страхом и с трепетом в груди. Теперь он тихо шептал про себя:
– Сегодня я избавлюсь от всякой заботы и беспокойства, а завтра Екатерина, думавшая перехитрить меня, будет спрятана навсегда за стенами Шлиссельбурга.
В это время по дороге от Петергофа показался скачущий всадник, и Пётр Фёдорович, при его приближении, с удивлением узнал в нём Бломштедта, которого он накануне вечером лично отправил в Петергоф.
Молодой человек сделал знак кучеру государя остановиться и осадил свою лошадь как раз пред каретой императора.
– Господи! – испуганно воскликнула графиня Воронцова. – Что случилось? Он в крови, его платье разорвано!
Прежде чем Пётр Фёдорович, также поражённый видом своего уполномоченного, успел задать ему вопрос, тот соскочил с лошади и быстро распахнул дверцу кареты.
– Ваше императорское величество! Почтительнейше прошу вас выйти на одну минуту, – взволнованно произнёс Бломштедт. – Мне необходимо сделать вам сообщение, в высшей степени важное и не терпящее отлагательства.
Император повиновался с поспешностью и тем смятением, которое всегда охватывало его при неожиданных событиях; весь поезд также остановился, и из всех экипажей дамы и кавалеры с любопытством смотрели на государя, отошедшего приблизительно на тридцать шагов на полянку и слушавшего взволнованную речь Бломштедта.
Но вдруг все увидели, как государь побледнел и, задрожав, опёрся о плечо голштинского барона; затем он обернулся, и можно было разглядеть расстроенное его лицо, когда он громким голосом закричал:
– Гудович, Гудович, сюда, ко мне!.. И Миних также!
В одно мгновение генерал Гудович и фельдмаршал вышли из кареты и поспешили к государю; было видно, как Пётр Фёдорович, тяжело дыша, оживлённо объяснял им что-то, как они оба испугались и стали предлагать беспокойные вопросы Бломштедту. Наконец государь быстро побежал через полянку к петергофскому парку, до которого отсюда легче было добраться, чем кружным путём по шоссейной дороге; Гудович, Бломштедт и фельдмаршал последовали за ним.
Все сидевшие в экипажах дамы и кавалеры были совершенно ошеломлены. Графиня Воронцова высунулась из дверцы кареты и громко кричала что-то государю, но тот, не обращая внимания, бежал всё быстрее и вскоре совсем скрылся за первыми деревьями парка.
– Скорей! – закричала Воронцова кучеру. – Скорей в Петергоф! Поезжай так быстро, как только возможно.
Экипажи двинулись в путь с необычайной быстротой, причём все сидевшие в них были охвачены сильнейшим возбуждением, бывшим тем тягостнее, что среди присутствующих царила полная неизвестность относительно сообщения, сделанного государю.
Наконец все добрались до Петергофского дворца.
Пётр Фёдорович был уже здесь; Гудович и Бломштедт были рядом с ним; восьмидесятилетний фельдмаршал медленно следовал за ними в некотором отдалении.
Лакеи в своих парадных ливреях молча, с мрачными лицами, стояли по коридорам; уже было известно об исчезновении императрицы и от некоторых крестьян дошли тёмные слухи о событиях, происходивших в Петербурге.
Пётр Фёдорович стремительно бросился по коридорам дворца в покои Екатерины Алексеевны.
– Где императрица? – закричал он хриплым, задыхающимся голосом, обращаясь к камеристке.
Вся дрожа, та объявила ему, что государыню не могли нигде найти во дворце и что, быть может, из-за приготовления к сегодняшнему торжеству она ночью спешно выехала в Петербург.
Управляющий дворцом утверждал, что из конюшен не было взято ни одной лошади, а экипажи все на своих местах. Пётр Фёдорович почти не обращал внимания на эти сообщения; он бегал по комнатам государыни, искал под шкафами и диванами, срывал занавески у постели, рылся в подушках и, словно охваченный внезапным припадком безумия, несмотря на подробный рассказ Бломштедта о бегстве императрицы, всё ещё цеплялся за мысль, что императрица прячется здесь где-нибудь. Наконец, когда он, произнося сильнейшие проклятия, всё перерыл в комнатах, он снова спустился вниз и появился во дворе дворца как раз в то время, когда туда въезжали экипажи с его свитой.
– Видишь, Романовна, видишь! – закричал он навстречу Воронцовой, выскочившей из своей кареты. – Я всегда это говорил: Екатерина такая скверная, такая хитрая, такая лицемерная, как черти в аду!.. Она нас всех обманула, она убежала!
Воронцова, пошатываясь, ухватилась за дверцу экипажа.
В одно мгновение все прочие дамы и кавалеры покинули экипажи, всякий этикет был позабыт, исчезла всякая робость в присутствии государя. Каждый набрасывался с вопросами на лакеев и придворных служащих, а получаемые ответы содействовали только увеличению общего смятения.
Громкие вопли и жалобы наполняли воздух. Уже, казалось, государь был всеми позабыт; никто больше уже не обращал на него внимания, он стоял совсем уничтоженный со сложенными руками, обратив взор к небу, словно он только ждал совета и помощи.
Мариетта, со скрещёнными руками и насмешливой улыбкой на устах, смотрела на всех этих блестящих придворных, которые, подобно стае вспугнутых голубей, бестолково метались во все стороны.
Графиня Воронцова первая пришла в себя.
– Надо сообразить, что предпринять, – сказала она, – необходимо вернуть бежавшую, надо судить и наказать такое неслыханное преступление.
– Надо вернуть бежавшую… судить, наказать! – пробормотал государь, не двигаясь с места.
В это время из дворца появился фельдмаршал Миних, прошедший через парк; он был спокоен, серьёзен, и все кавалеры и дамы обступили его. Все ждали спасения от этого солдата, поседевшего в боях и опасностях.
– Пойдёмте, граф Миних, – сказала графиня Воронцова, – государю необходимо устроить совещание о том, как поступить, а вы лучше всех сумеете дать ему мужественный и благородный совет.
Она взяла руку Петра Фёдоровича, ставшего совершенно безвольным, и повела его во внутренние комнаты дворца. Фельдмаршал, генерал Гудович и Бломштедт последовали за ними. В одном из внутренних помещений дворца Воронцова усадила на диван совершенно ошеломлённого и неподвижно смотревшего пред собой государя. Понадобилось много времени, прежде чем он был в состоянии собрать все свои мысли и дрожащим голосом попросить совета фельдмаршала и двух других сопровождавших его мужчин.