по одному новому платью, но если кто пожелает, то по два и более. Указ определял и состав служителей, обслуживавших гостей. Персонам первого и второго класса у каждой персоны должны быть по два гайдука, от восьми до двенадцати лакеев, по два скорохода «и кто пожелает, притом еще по два или по одному пажу и по два егеря; а третьего класса персонам иметь у каждой же кареты по шести лакеев и по два скорохода». Более скромный обслуживавший персонал был определен для придворных чинов.
Худ. Антропов Алексей Петрович. Портрет великой княгини Екатерины Алексеевны
Холст, масло. Саратовский государственный художественный музей им. А. Н. Радищева
Указ обязывал участников торжества изготовить не менее одного нового платья. Приобретение всего, что предусматривал указ, требовало огромных затрат наличными. Поэтому другой указ, обнародованный в тот же день, 16 марта 1745 г., предусматривал выдачу всем чинам первых четырех классов «наперед по окладам их жалованья на весь нынешний год».
Так как русский двор не располагал опытом устройства столь пышных торжеств, то русским представителям при иностранных дворах велено добыть и прислать в Петербург описание подобных церемоний за границей. Из Дрездена и Парижа был получен ворох описаний и иллюстраций к ним свадебных церемоний.
Как только вскрылась Нева, в Петербурге появились корабли, нагруженные каретами и дорогими материями для пошива платьев.
Хотя с марта месяца велась лихорадочная подготовка к торжествам, но выяснилось, что предусмотренные указом кареты, платья для персон и экипировка для обслуживающего персонала к первым числам изготовлены не будут. Довелось дважды переносить сроки — на первые числа августа, а затем на 21 августа.
Два обстоятельства принуждали Елизавету Петровну спешить со свадьбой племянника. Одна из них состояла в существовании свергнутого Ивана Антоновича, доставлявшего, как увидим ниже, немало хлопот не только Елизавете Петровне, но и ее приемникам. Императрица уповала на то, что женитьба племянника и ожидание появления наследника укрепит трон и ослабит позицию Брауншвейгской фамилии. Кроме того, свадьба давала повод избавиться от присутствия в столице матери великой княгини, раздражавшей императрицу своим вмешательством во внутреннюю и особенно во внешнюю политику правительства России.
Худ. Георг Кристоф (Христоф) Грот. Великий князь Петр Федорович и великая княгиня Екатерина Алексеевна. 1745(?)
Холст, масло. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Свадебные торжества действительно начались 21 августа 1745 г. Своей масштабностью и пышностью они поразили население столицы, успевшее привыкнуть к восточному блеску двора Елизаветы Петровны. За три дня до свадьбы по улицам Петербурга разъезжали герольды в латах, под звуки литавр, в сопровождении отряда конной гвардии и извещали жителей о предстоявшем бракосочетании их высочеств. На Адмиралтейской площади сооружались фонтаны, которые во время торжеств будут бить вином, расставлялись столы для угощения народа, в Казанской церкви, где будет проходить венчание, строились специальные, обшитые бархатом помосты. 20 августа с 9 до 11 вечера пушечные выстрелы и звон колоколов извещали население о предстоящей на следующий день церемонии бракосочетания.
Иоганна Елизавета в письме к супругу так описала подготовку невесты в венчанию: после того, как ее в уборной Елизаветы Петровны одели, «императрица надела на голову невесты маленькую брильянтовую корону; волосы ее были напудрены, платье было из великолепного серебренного glace, окаймленного на высоте пол-юбки золотою мишурою. Это украшение, драгоценности, которыми она была покрыта, придавали ей обворожительный вид. Ее немного подрумянили, и цвет ее лица никогда не был прекрасен, как в это время. Ее светло-черные волосы, лоснящиеся, еще более выказывали ее юный вид и придавали прелестям брюнетки нежность блондинки».
Торжества продолжались десять дней: балы сменялись маскарадами, иллюминации дополнялись фейерверками, обеды сменялись ужинами. В последний день торжеств, 30 августа, состоялась единственная в своем роде церемония: ботик Петра Великого был поставлен на галеры и сопровождаемый двумя шлюпками отбуксирован от Петропавловской крепости вверх по реке. За ними следовали корабли, находившиеся в Петербурге. Галера с ботиком сначала пришвартовалась к Александро-Невскому монастырю, где отслужили молебен, а затем направилась к Петропавловской крепости, где императрица в сопровождении молодых отплыла на обветшавший «знаменитый ботик и поцеловала находившееся на нем изображение отца». Торжество завершилось ужином, балом и фейерверком, они, по отзыву матери великой княгини, были «самые веселые, быть может, какие только бывали в Европе». Невеселой была только новобрачная. Она в мемуарах записала: «…Любезный супруг мой решительно не занимался мной, но все время проводил с своими лакеями, играя в солдатики. Я скучала и зевала: мне не с кем было сказать слова».
В том, что кредит Иоганны Елизаветы в глазах императрицы пал настолько, что отразился даже на ее супруге Христиане Августе, явствует из того, что он, будучи отцом невесты, не был приглашен ни на помолвку, ни на свадьбу. Хотя Иоганна Елизавета не уставала ему морочить голову, чтобы он готовился к поездке в Россию. Лгать и изворачиваться ее принуждало стремление внушить супругу мысль, что она пользуется беспредельным уважением императрицы, которое она давно утратила.
Свадебные торжества означали, что цель, ради которой княгиня цербтская сопровождала свою дочь в Петербург, была достигнута. После свадьбы началась подготовка к отъезду Иоганны Елизаветы в Киев. Напомню, после разговора императрицы с цербтской княгиней ее суетливая активность поубавилась и Елизавета Петровна, чтобы не дать повода европейским дворам судачить о размолвке между нею и княгиней, решила щедро ее наградить подарками: ей она велела выдать 50 тысяч рублей, два сундука с китайскими вещами, весомые подарки получили камер-юнкер, фрейлина и даже камер-лакей княгини.
Княгиня выехала из Петербурга 28 сентября 1745 г. Во время прощальной аудиенции у императрицы она «упала к ее ногам и со слезами на глазах просила простить ее, если чем-либо оскорбила ее величество. Императрица отвечала, что теперь поздно уже думать об этом, и прибавила, что, если б княжна была всегда так кротка, это было бы гораздо лучше для нее же самой».
Перед отъездом из России княгиня отправила мужу письмо, свидетельствующее о том, что положение ее дочери после принятия православия и свадебных торжеств значительно укрепилось: «Крайне необходимо, чтобы наша дочь своим поведением, во всем согласном с желаниями императрицы, все более укрепляла себя в ее благоволении. Императрица любит ее, как свое собственное дитя, но злые люди могут многое».
Иоганна Елизавета, как и всегда, крайне преувеличивала свою роль в судьбе дочери. Княгиня, если и способствовала росту авторитета и влияния Екатерины Алексеевны, то не своими советами и неразумным поведением, а тем, что поступки дочери, обдуманные и расчетливые, вызывали у окружающих симпатии, в то время как мать на этом фоне всегда оказывалась в проигрыше.
С отъездом матери великой княгине, оставшейся на чужбине в одиночестве, пришлось выдержать тяжкие испытания в поисках опоры, чтобы устоять против натиска нелепого супруга и приблизить время, когда она сама водрузит на своей голове императорскую корону.
Глава третьяВеликокняжеская чета
Когда речь заходит о Петре Федоровиче и его супруге Екатерине Алексеевне, то их разделяли глубокие различия в интеллекте, образованности, вкусах, привычках и считается, что супружеская пара, участники которой наделены противоположными свойствами натуры, но питавшие друг к другу симпатии, восполняет достоинства, отсутствующие друг у друга, и создает гармоничную пару. К сожалению, источники не запечатлели единственное достоинство Петра Федоровича — он не был злым человеком, но в то же время был настолько самоуверенным, что считал себя непогрешимым, не нуждавшимся в том, чтобы у кого-либо что-либо заимствовать.
О причинах, почему не сложились нормальные отношения между супругами, историки не располагают источниками, в которых бы каждая из сторон высказывала напрямую обстоятельства, вызывавшие разлад в семье. Правда, в распоряжении историков находятся мемуары Екатерины II, но они обрываются 1758 г., и читатель не располагает свидетельствами мемуаристки о том, как у нее созревала мысль о необходимости лишить супруга трона, как она, не располагая никакими правами на владение им, рискнула совершить переворот, как возник заговор, каковы были планы заговорщиков.
Что касается Петра III, то здесь историк чувствует себя еще менее комфортным — император не оставил никаких программных документов своего царствования, за исключением манифеста о восшествии на престол, в котором обещал руководствоваться заветами своего деда Петра Великого, но, как увидим ниже, действовал в противоположном направлении. Историки также не располагают сведениями, имел ли Петр III продуманный план введения новшеств, и следует считать эти новшества следствием случайных мер, являвшимися острым желанием что-либо изменить или выражением закономерности.
Восполнять названные ниже пробелы приходится свидетельствами современников, главным образом посланников европейского государства при петербургском дворе.
В отношениях великокняжеской четы с императрицей наблюдались две противоположные тенденции: со временем Екатерина Алексеевна сумела поставить себя так, что чем дальше, тем больше она завоевывала доверие и симпатии Елизаветы Петровны; бесхитростная Фике медленно, но верно превращалась в умудренную жизненным опытом великую княгиню Екатерину Алексеевну; поначалу безразличная к политическим интригам и противоборству дворцовых «партий» она, познакомившись с обстановкой, твердо усвоила мысль, что с осторожностью окунувшись в эту борьбу, сможет добиться значительных для себя выгод.