На следующий день Гердт обедал у императора. «Меня посадили напротив государя, который все время вел разговор о прусском короле. Он до мельчайших подробностей знал его походы; ему известны были все военные распоряжения короля; он знал форму и состав каждого из его полков; одним словом, его поклонение доходило до того, что он громко объявил, что не замедлит свои войска поставить в ту же ногу. И действительно, так и было сделано вскоре после того: все прежние военные формы были отменены, и государь первый надел мундир по прусскому образцу».
Как видим, Петр III не только поклонялся своему кумиру, но выражал горячее желание следовать ему примеру. Так, король распорядился освободить всех русских пленных. Узнав об этом, Петр III сказал: «Итак, король желает меня предупредить! Я освободил одного пленника (Гердта. — Н. П.), а он возвращает мне всех пленных русских!» И вслед за тем он позвал одного из своих адъютантов и сказал ему: «Поезжай сейчас же в Военную коллегию и скажи, чтобы немедленно разослали приказ повсюду, где только содержатся пленные из пруссаков (большая часть их была отослана в Сибирь. — Н. П.): я всем им дарую свободу; но пусть они все прибудут сюда, и уже отсюда они будут отправлены в порядке к своим полкам».
Е. Р. Дашкова писала: «Император ничуть не изменился со временем своего воцарения. По поводу мира с прусским королем он выражал прямо неприличную радость и решил отпраздновать это событие большим парадным обедом, к которому были приглашены особы первых трех классов и иностранные министры».
Вершиной преклонения Петра III перед Фридрихом II и одновременно унижения российского императора следует считать его поступок, описанный А. Т. Болотовым, когда император «публично, при всем великом множестве придворных и других знатных особ, и при всех иностранных министрах, стал перед портретом короля прусского на колени и, воздавая оному непомерное уже почтение, называл его своим государем; происшествие, покрывшее всех присутствовавших при том стыдом неизъяснимым и сделавшееся столь громким, что молва о том на другой же день разнеслась по всему Петербургу и произвела в сердцах всех россиян крайне неприятное впечатление». Болотов при этом оговорился, что он лично не присутствовал при этом происшествии и не слышал произнесенных слов, но у нас нет оснований не доверять изложенному, поскольку «говорили только тогда все о том…».
Глава пятаяВнешнеполитические акции
В первые же дни своего царствования Петр III, судя по его действиям, счел самыми неотложными мерами такие, которые бы доставили удовольствие прусскому королю: в день восшествия на престол он освободил из заточения двух прусских пленных — генерала Вернера и полковника графа Гердта.
В тот же день Петр отправил своего любимца бригадира и камергера Андрея Гудовича к прусскому королю с извещением о своем вступлении на престол. Выбор на Гудовича пал не случайно — он слыл таким же, если не большим, поклонником Фридриха II, как и император. В грамоте к королю было написано, что новый император пребывает «в совершенной надежде» возобновить и утвердить «между обоими дворами к взаимной их пользе доброе согласие и дружбу». Император заверял короля, что он будет «с своей стороны всегда особливое старание о том иметь».
В Берлине Гудович не обнаружил ни графа Финкенштейна, ведавшего дипломатической службой, ни Фридриха II. Король находился в Бреславле, куда и отправился Гудович, где был принят как самый желанный гость. У короля после прочтения грамоты и беседы с Гудовичем блеснула надежда выпутаться из действительно безнадежного положения, наступившего после катастрофы у Цорндорфа и сдачи Кильбурга. С присущей ему экспансивностью король писал брату Генриху: «Благодарение небу — наш тыл свободен», а о приезде Гудовича отозвался так: «Голубица, принесшая масличную ветвь в ковчег».
В ответном письме на грамоту Петра III Фридрих II рассыпался в любезностях, радовался тому, что нашел в императоре «такого друга, к которому я с своей стороны имею неотменнно самое истинное и особенное высокопочетание и преданность».
Гудович прибыл в Бреславль до 12 февраля, к этому времени королю стала известна последняя акция императора, совершенная ему в угоду: корпусу Чернышева было велено отделиться от австрийцев. По этому поводу король в письме к Петру III, которое должен был доставить Гудович, написал такую фразу: «Надобно быть совершенно бесчувственным, чтоб не сохранить вечной признательности к вашему величеству».
28 декабря 1761 г. император велел прекратить закупку лошадей для армии — распоряжение, свидетельствующее об отказе от продолжения войны. На четвертый день царствования, 29 декабря, последовало распоряжение об освобождение прусских солдат и офицеров и предложение им вступить на русскую службу, а тем, кои порешат отправиться на родину, снабдить провиантом и прогонными деньгами.
Обстоятельства появления этого указа описал Гердт. Думается, им нарочито была разыграна публичная сцена, связанная с получением им письма Фридриха II, в котором он лестно отзывался об императоре и извещал о своем распоряжении «тот час же, без всякого выкупа освободить всех военнопленных из русских, которые находятся в моих владениях». Письмо было вручено Гердту, когда тот сидел вместе с многочисленной компанией за обеденным столом. «Я хотел было спрятать его в карман, — повествует Гердт, — чтобы прочесть после обеда, но государь, догадавшись, что это письмо от короля, настоял, чтоб я тут же прочел его. „Вы имеете такой веселый вид, — сказал он, — что без сомнения это письмо вас очень порадовало. О чем же там речь?“ Я немедленно подал ему письмо и просил его самого прочесть, чтобы убедиться, прав ли он в своей догадке. Государь взял и с обычной своей живостью и благоговением к королю прочел письмо с лестными отзывами о своей персоне. Освобождение Гердта и Вернера из плена, писал король, „утверждает во мне то выгодное понятие, которое я всегда имел об образе мысли этого государя и послужит вечным памятником его правосудия и величия души“».
Если верить Гердту, то он вручил Петру III письмо короля, предварительно не прочитав его, что крайне сомнительно. Гердт рассчитывал, что император в ответ на освобождение русских военнопленных освободит пленных шведов, и не ошибся.
15 февраля 1762 г. император отправил письмо королю, содержавшее не только информацию об освобождении военнопленных пруссаков, но и далеко идущие планы дальнейшего сближения между двумя государствами. «Не умедлил я немало потребные указы отправить, дабы пленные вашего величества, в моей державе находящиеся, немедленно освобождены и возвращением были… мне донесено, что ваше величество, освобождая моих пленных, ревнуете с вашей стороны тот узел утвердить, который уже с давнего времени нас соединил и который вскоре наши народы соединить имеет».
Надобно признать, что обмен военнопленными был всего лишь акцией частного значения. Крутой поворот во внешней политике России формулировала Декларация 12 февраля 1762 г., которую намеревался осуществлять Петр III. Значение этого документа столь велико, что есть резон привлечь его текст в пространной выдержке: «Его императорское величество, благополучно вступив на престол и почитая за первый свой долг распространять и умножать благополучие своих подданных, изволит видеть с отменным сожалением, что пламя нынешней войны, продолжающейся уже шесть лет, к общей невыгоде всех держав, принимающих в ней участие, не только не прекращается, но все сильнее разгорается. К вящему бедствию всех народов, и что род человеческий подвергался тем сильнейшим бедствиям, что судьба войны, исполненная до сего времени колебаний, не менее им подвергаться может и в будущем; а потому его величество, сострадал по своему человеколюбию пролитию стольких невинных кровей и желая остановить толикое зло, счел за нужное декларировать дворам, в союзе с Россией находящимся, что поставляло превыше всех соображений первейший закон, коим Всевышний повелевает монархам пещися о соблюдении народов, кои им поручены, намеревается доставить мир своему государству, для коего он так нужен и в то же время так драгоценен, и содействовать всеми от него зависящем к постановлению такого же мира во всей Европе.
В этих именно соображениях его императорское величество расположен пожертвовать всеми завоеваниями, сделанными во время настоящей войны российскими войсками, в уверенности, что в возврате того союзные дворы предпочтут равномерне возвращения тишины и спокойствия выгодам, кои они могли бы ожидать от войны и которые, однако, они инако приобрести не могут, как лишь дальнейшим пролитием человеческой крови; и по сему его императорское величество им советует с наилучшим намерением употребить и с своей стороны все удобовозможные старания в выполнении столь высокого и полезного дела».
Декларация 12 февраля 1762 г. наилучшим образом отражает импульсивный характер Петра III — в ней нетрудно обнаружить сочетания конкретного обязательства России возвратить Пруссии завоеванные в Семилетней войне территории и абстрактное осуждение войны, сопровождаемой бедствиями, как средства разрешения конфликтов. И в то же время главный упрек в адрес декларации состоит в том, что император России выступал в роли миротворца в Семилетней войне и одновременно сам готовился к войне с Данией, способной вызвать новый, более обширный конфликт в Европе.
Если декларация 12 февраля встретила восторженный прием в Берлине, то у ее союзников она вызвала нескрываемое раздражение. Французский двор в ответ на русскую декларацию опубликовал свою, в которой обязался действовать в согласии с союзниками и «почел бы себя виновным в отступничестве, если бы склонил слух к отдельным переговорам; что его христианнейшее величество не помрачит свою собственную славу и славу своего королевства оставлением своих союзников, и что с своей стороны он убежден в совершенно подобном же образе мыслей с их стороны».
Фридрих II отправляет в Петербург своего адъютанта, подполковника и камергера барона Гольца, наделив его обширными полномочиями, изложенными в инструкции: «Существенная цель вашей посылки состоит в прекращении этой войны и совершенном отвлечении России от ее союзников. Доброе расположение русского императора позволяет надеяться, что условия не будут тяжки. Я вовсе не знаю видов императора в точности, все, что я об них знаю, вращается около двух главных пунктов, а именно что дела голштинские, по крайней мере, также близки к сердцу императора, как и дела русские, и, во-вторых, что он принимает большое участие в моих интересах. Вы должны внушать голштинским фаворитам, или императрице, или, что еще лучше самому императору, что я до сих пор отклонял все предложения союза со стороны Дании, так как я надеялся, что это будет ему приятно». Далее следуют семь пунктов, излагавших «секретные поручения». Один из них состоял в том, что «если император захочет, чтоб я обязался сохранять нейтралитет во время его войны с Данией, подписывайте, но требуйте величайшей тайны». Гольцу, кроме того, поручалось выяснить цели, преследуемые императором при выходе из Семилетней войны: «хочет ли он окончить войну для устройства внутренних дел или для приготовления к датской войне, или хочет играть роль посредника между воюющими державами». Не менее важное задание барону состояло в том, чтоб сеять недоверие между саксонскими и австрийскими дворами, с одной стороны, и русским — с другой.