Охлаждение отношений между Россией и Францией было вызвано еще одним, на этот раз внешне пустяковым обстоятельством, поскольку оно носило церемониальный характер. В Петербурге потребовали от иностранных дипломатов, чтобы они первыми нанесли визит дяде императора голштинскому принцу Георгию, вызванному Петром III в столицу империи сразу же после своего вступления на престол. Представители Франции, Австрии и Испании ответили, что они нанесут визит принцу только после того, как принц известит их о своем прибытии. Тогда им было объявлено, что они не будут допущены на аудиенцию к императору. Завязался спор, закончившийся тем, что шведский, датский и английский министры уступили требованиям петербургского двора и нанесли визит принцу Георгию, а французский министр Брейтель, опираясь на поддержку министра иностранных дел Шуазеля, продолжал упорствовать.
27 мая 1762 г. Чернышев доносил: «Здешний двор сам довольно видит неблагоразумие свое в этом деле, но, зайдя так далеко, из гордости и упрямства своего отступать стыдится; итак, определено: Брейтеля из Петербурга отозвать и назначить его послом к шведскому двору». Шуазель объявил Чернышеву, что в Петербург вместо отзываемого посланника будет назначен дипломат рангом ниже — поверенный в делах или резидент. Чернышев объявил ответ, что отъезжает из Франции, оставляя вместо себя поверенного в делах секретаря посольства. Так закончился церемониальный конфликт, реанимировавший во второй половине XVIII столетия дипломатию XVI–XVII вв., когда церемонии определяли престиж государства и послы стояли насмерть, требуя их пунктуального выполнения.
Если Франция в XVII и особенно в XVIII столетии считала Россию своей соперницей за влияние на европейском континенте и всячески препятствовала ее возвышению, науськивая Швецию и Турцию к военным с нею конфликтам, то между Англией и Россией с XVI века установились прочные экономические связи: Россия поставляла владычице морей Англии материалы, необходимые для кораблестроения — мачтовый лес, пеньку для канатов, а также поташ, получая взамен промышленные изделия — сукна, краски и колониальные товары: кофе, сахар, пряности.
Во время Семилетней войны Англия участвовала в ней в качестве союзницы Пруссии, то есть была страной, враждебной России. Впрочем, Британия и на этот раз сохранила обыкновение загребать жар чужими руками — на театре военных действий не было ни одного британского солдата и ее участие ограничивалось выдачей Фридриху II финансовых субсидий. Обстоятельства, сложившиеся на международной арене после вступления на престол Петра III, как выше было сказано, превратили Пруссию в дружественную России страну. Последовало и изменение отношений с Англией. Британский премьер-министр Бют пошел на откровенный разговор с русским посланником в Лондоне князем Александром Михайловичем Голицыным, заявив ему, что, во-первых, прусский король при настоящих своих бедственных обстоятельствах не может ласкать себя надеждой получить мир без значительных уступок из своих владений; во-вторых, пришло время серьезно подумать, о том, что «здешний двор не может вечно воевать в угоду его величеству», то есть прусскому королю; в-третьих, Бют считал, что прусский король зря рассчитывает на помощь России: «Я не могу думать, — сказал он, — чтоб император променял своих естественных союзников на короля Пруссии»; в-четвертых, Бюта интересовал вопрос, «какую часть из прусских завоеваний государь ваш хочет за собой удержать».
В суждениях Бюта, которые он просил Голицына держать «в глубочайшей тайне», с одной стороны, просматривается здравый смысл, а с другой — они свидетельствуют о его полной неосведомленности о глубине поклонения Петра III Фридриху II. Впрочем, такую же неосведомленность о намерениях императора проявил и посланник Голицын, полагавший, что «император хочет пребывать неразлучно с своими естественными союзниками, именно с венским двором» и что король напрасно рассчитывает на то, что «император в предосуждение славы высочайшею своего имени и пользы своей империи променял интересы своих главных и полезных союзников на интересы такого опасного соседа, как король прусский, чтоб вывел свои войска из прусских областей и возвратил их Фридриху II, который сам почитает их невозвратно потерянными; такой поступок не был бы согласен ни с славою, ни с честью, ни с безопасностью императора, который намерен начало своего царствования прославить присоединением к империи королевства Прусского по праву завоевания».
Любопытно, что о внешнеполитическом курсе Петра III не был осведомлен не только Голицын, сидевший в Париже, но и канцлер М. Л. Воронцов, имевший возможность общаться с императором, о чем свидетельствует высокая оценка мыслей, изложенная в депеше русского посланника. Он считал откровение своего подчиненного заслуживающим всякой похвалы, что явствует из его резолюции на депеше: «Сия реляция князя Голицына заслуживает великой похвалы и апробации, на которую в ответ гисторически ему отписать о нынешнем состоянии дел и о высочайшем соизволении его императорского величества в рассуждении прежней системы и что с королем прусским, кроме дружеской отсылки еще никакой негоциации здесь не начато, хотя поверенная персона от его величества сюда и прислана». Имеется в виду прибытие в Петербург Гольца. Реляция Голицына была отправлена 26 января, а Петр III читал ее 2 марта 1762 года.
Перед тем как уступить место посланника в Англии Александру Романовичу Воронцову, Голицын имел прощальную аудиенцию у Бюта, который сетовал на ненадежность своего союзника Фридриха II, утаившего от Англии некоторые дипломатические шаги. В частности, Бют высказывал недовольство тем, что король не сообщил кабинету министров Англии содержание инструкции, с которой Гольц отправился в Петербург. «Это значит, — сделал вывод Бют, — что инструкция не будет приятна лондонскому двору», и тут же высказал догадку, что скрывает прусский король от лондонского двора, какие поручения Гольц должен был выполнить в Петербурге, и не ошибся: Он должен был стараться посеять раздор между Россией и Австрией, добиваться выгодного для Пруссии мира с Россией и заключить какое то соглашение с Россией, нацеленное против Дании. Бюта более всего беспокоили враждебные намерения России и Пруссии против Дании, являвшейся союзницей Англии.
Новый посланник в Лондоне Воронцов получил инструкцию, свидетельствующую о намерении Петра III установить более тесные связи с Англией. Составители инструкции при этом руководствовались не столько интересами России, сколько Пруссии. Воронцов должен был стараться убедить лондонский двор сохранить с Пруссией добрые отношения, а с датским королем, напротив, вызвать ссору. Посланник России в Лондоне должен был поддерживать тесные контакты с прусскими дипломатами, делиться с ними полезной для них информацией.
Инструкция предусматривала и угрозу использовать давление на британский двор, если он не пойдет навстречу желаниям России, — в этом случае будет запрещен экспорт из России в Англию пеньки, мачтового леса, меди, железа и конопляного масла, без покупки которых англичане придут «в конечное разорение».
Подводя итоги внешнеполитическим акциям Петра III, должно отметить, что они в большей мере соответствовали интересам Пруссии и Голштинии, чем России. Более того, если бы подданные императора имели право наказывать своих монархов за измену, то Петр III должен был сидеть на скамье подсудимых за то, что отдал Фридриху II земли, завоевание которых стоило России колоссальных потерь солдатских и офицерских жизней и громадных материальных затрат.
Исполнение Петром III роли миротворца выглядит фальшиво, поскольку, добиваясь прекращения Семилетней войны, он употребил немало усилий для развязывания в Европе новой войны с Данией, в которую непременно были бы вовлечены враждебные России страны, опасавшиеся усиления ее влияния в Европе. Не случайно внешнеполитические акции Петра III не пользовались поддержкой правящей элиты России и император расплатился за них своей жизнью.
Глава шестаяВ погоне за оригинальностью
Петру Федоровичу исполнилось 33 года, когда он вступил на престол — возраст для человека достаточно зрелый, чтобы он, полон замыслов и энергии, приступил к их реализации, но в том-то и дело, что Петр III, будучи наследником престола в течение двух десятилетий, не приобрел ни знаний, ни опыта управления колоссальной империей. Отчасти он сам не проявлял интереса к правительственной деятельности — его помыслы и энергия были сосредоточены, как отмечалось многократно, на детских забавах и особенно на экзерцициях, которым он предавался самозабвенно и со знанием дела. С другой стороны, тетка Елизавета Петровна, хотя и слыла женщиной от природы умной и рассудительной, была настолько ленивой, что чуралась великих забот и использовала трон и блага, которые он предоставлял его владельцу, для удовлетворения личных удовольствий. Карты, праздная жизнь императрицы не могли служить наследнику эталоном для подражания.
В этой связи заслуживают внимание сведения об образе жизни Елизаветы Петровны, свидетельствующие о том, что поведение императрицы медленно, но неуклонно разрушало ее здоровье: «Удовольствия стали наполнять прежде значительную часть ее времени. С целью внести в них по возможности более свободы и бесцеремонности, она часто заставляла давать себе ужины придворных и посланников, к которым нередко даже являлась неожиданно. Ужины эти, всегда продолжительные и веселые, обыкновенно оканчивались импровизированным балом. Теперь (1761 г. — Н. П.) обо всем этом нет более и речи. Императрица, правда, никогда не обедает одна, но весьма редко не у себя дома. Ужины ее становятся все короче и скучнее. Она за ними ничего не пьет, кроме воды или, вернее, квасу и венгерского вина, но вне стола сильно возбуждает в себе кровь сластями и ликерами.
Особенно печально проводит государыня Великий пост. Она не терпит рыбы, но не смеет есть не только мяса, но и яиц, масла и молока: все это одинаково воспрещается суровыми правилами этого поста. Благочестие последователей греческого вероисповедания главным образом заключаются в строгом держании постов, и императрица Елизавета, которая с каждым днем становится все набожнее, предпочитает скорее расстраивать себе здоровье, чем подавать подданным пример нарушения поста. Примеру же своего воздержания она требует, чтобы все следовали. Никто при ее дворе, ни первый министр, ни даже самый фаворит, не осмеливались нарушать пост иначе, как самым секретным образом».