С 5.30 до полудня в Петергоф прибывали гвардейские и гарнизонные полки.
В 10 часов, по сообщению Сиверса, прибыли Измайлов и три брата Орловых с требованиями к Петру, чтобы он отрекся от престола.
В 11 часов в Петергоф прибыли две Екатерины: императрица и Дашкова, их восторженно приветствовали троекратным «ура» солдаты. Из Ораниенбаума был доставлен в Петергоф бывший император. Здесь он «изъявил согласие на все, что от него требовали». Из Петергофа его спустя несколько часов отправили в Ропшу. Так бесславно закончилось шестимесячное царствование Петра III.
Поведение Петра III в экстремальной ситуации вполне соответствовало характеристике, данной ему Штелиным: Он «на словах нисколько не страшился смерти, но на деле боялся всякой опасности». Можно согласиться и с дополнениями к этой характеристике, данной А. С. Мыльниковым: «А боясь — стремился не преодолеть, а попросту уйти от нее».
Обратимся теперь к описанию событий в лагере Екатерины. Выше отмечалось, что ее честолюбивые мечты простирались столь далеко, что не исключали насильственного овладения троном. Эта мечта была главной причиной, толкнувшей супругу императора на организацию заговора. Но на этот путь толкал ее и сам супруг, пустивший в придворную среду слух о своем намерении расторгнуть брак с Екатериной и жениться на фаворитке Елизавете Романовне.
Каноны православия того времени разрешали повторный брак в двух случаях: если скончается первая супруга или если она добровольно откажется от мирской жизни и пострижется в монахини. Но отказ любвеобильной Екатерины от светских удовольствий и замена их унылой монашеской жизнью, смена роскошного дворца на скромную монастырскую келью ее не устраивали. К тому же Петр Федорович всячески унижал свою супругу, доводил ее до отчаянья, а недалекого ума фаворитка стремилась убедить двор, что не Екатерина Алексеевна, а она, графиня Елизавета Романовна, является подлинной хозяйкой дворца.
О том, что над Екатериной нависла угроза оказаться в монастырской келье, явствует из депеш Мерси. 25 апреля 1762 г. он в общей форме извещал канцлера Кауница, что император хочет запереть свою супругу в монастырь. В депеше от 12 июля, то есть после успешно завершившегося переворота, Мерси сообщал более конкретные сведения о намерении Петра III заточить супругу в монастырь: «Ближайшим поводом или так сказать решительным жребием к тому, что случилось, послужило действительно принятое русским государем решение, до своего отъезда в Германию, удалить отсюда императрицу, свою супругу, и заточить ее в монастырь».
Это намерение царя, которое он не держал в тайне, заставило государыню понять, что именно теперь следует подумать о своей безопасности.
Таким образом, организацию заговора следует рассматривать не только как средство удовлетворения честолюбия Екатерины, но и как средство ее самообороны и освобождения от угрозы заточения. Эту цель переворота Екатерина, разумеется, не аргументировала, но, несомненно, она выполнила роль катализатора, ускорившего час начала активных действий заговорщиков.
Мы уже отмечали многие факты, свидетельствовавшие и об унизительном положении супруги и нависшей над нею опасности. Едва ли не самым важным признаком того, что угроза Екатерине была реальной, было содержание манифеста Петра III о восхождении его на престол: в нем не упомянуто ни имя супруги, ни названо имя наследника. В тексте присяги вместо обычного обязательства быть верным его императорскому величеству, его супруге, наследнику или наследнице присягавший клялся быть верным подданным «по высочайшей его воле избранным и определенным наследником». Все это не сулило Екатерине ничего утешительного, что не ускользнуло от наблюдательного французского дипломата Брейтеля, доносившего в депешах, отправленных в январе 1762 г.: «В день поздравлений с восшествием на престол императрица имела крайне унылый вид. Пока очевидно только, что она не будет иметь никакого значения…Император удвоил свое внимание к девице Воронцовой… Императрица в ужасном положении, к ней относятся с явным презрением. Она нетерпеливо сносит обращение с нею императора и высокомерие девицы Воронцовой. Не могу даже себе представить, чтоб Екатерина, смелость и отвага которой мне хорошо известна, не прибегла бы рано или поздно к какой-нибудь крайней мере. Я знаю друзей, которые стараются успокоить ее, но которые решатся на все, если она потребует».
Худ. Скородумов Гавриил Иванович. Дашкова Екатерина Романовна. Гравюра, 1777 г.
Ровинский Д. А. Материалы для русской иконографии (в 12 выпусках). СПб.: Экспедиция заготовления государственных бумаг, 1884–1891. Илл. 69
Екатерина замкнулась, но сквозь ее затворничество просматривалась крайняя осторожность и настойчивая забота о том, чтобы избежать заточения в каком-либо глухом монастыре. Она действовала старым испытанным способом — совершала поступки, противоположные деяниям супруга: уклонялась от разгула, истово соблюдала каноны православной церкви, подчеркивала свое уважение к духовенству, втихомолку осуждала секуляризацию церковных владений, подготовку к войне с Данией и уступки императора прусскому королю. Одним словом, Екатерина в общественном мнении стремительно набирала очки, в то время как ее супруг столь же стремительно их утрачивал — супруга умело использовала чувство сострадания к обидимому, свойственное характеру русских людей.
Убеждение Екатерины в том, что ее судьбу в лучшую сторону может изменить только переворот, укрепилось еще более после эпизода, прошедшего 9 июня 1762 г. В этот день происходил торжественный обед по случаю обмена ратификационными грамотами о мире между Россией и Пруссией. Пылкий поклонник Фридриха II решил отметить событие трехдневными празднествами. В присутствии четырехсот персон, «в числе которых находились и иностранные дипломаты», Петр предложил три тоста: за здоровье императорской фамилии, за здоровье прусского короля и в честь заключения мира. Первый тост надлежало произнести Екатерине. Когда она поставила бокал, к ней подошел любимец императора Гудович и от его имени спросил, почему она не встала, когда произносила тост. Императорская фамилия, ответила Екатерина, состоит из императора, сына и ее самой, поэтому она сочла вставание необязательным. После того, как Гудович передал этот ответ императору, он зычным голосом во всеуслышание назвал ее дурой, пояснив при этом, что к императорской фамилии относятся и голштинские принцы.
У императрицы, в совершенстве овладевшей искусством слезиться по заказу и по собственному желанию, услышавшей в свой адрес бранное слово, потекли слезы. Вот как описывает последствия этой выходки Петра III Е. Р. Дашкова: «Императрица залилась слезами и, желая рассеять свои тяжелые мысли, попросила дежурного камергера графа Строганова, моего родственника, стоявшего за ее стулом, развлечь ее своим веселым остроумным разговором, в котором он был мастером… С каждым днем росли симпатии к императрице и презрение к ее супругу. Он как бы намеренно облегчал задачу свергнуть его с престола, и это должно быть уроком для великих мира сего, что их низвергнет не только их деспотизм, но и презрение к ним и их правительствам, неизбежно порождающие беспорядки в администрации и недоверие к судебной власти и возбуждающее всеобщее и единодушное стремление к переменам».
Источники сообщают разноречивые сведения о планах лишения Петра III императорской короны. Первый из них сводился к повторению переворота, совершенного Елизаветой Петровной, когда Брауншвейгская фамилия была арестована в ночные часы в ее покоях. Второй план допускал пролитие крови и убийство императора Петра III во время пожара, в тушении которого он, подражая деду, любил участвовать. Автором третьего плана, как и первого бескровного, был Н. И. Панин. Предполагалось, что когда в конце июля император будет производить смотр гвардейским полкам перед отправлением их в датский поход, заговорщики возьмут его под стражу.
Реально произведенный переворот 28 июня 1762 г. ничего общего не имел с вышеизложенными планами. Строго говоря, это была импровизация, возникшая в результате непредвиденных обстоятельств. 26 июня капрал Преображенского полка спросил у поручика Измайлова, скоро ли свергнут императора. Измайлов поспешил с доносом к секунд-майору Воейкову, а тот — полковнику Ушакову. Был выявлен источник, из которого капрал почерпнул информацию — им оказался капитан-поручик Пассек, арестованный 27 июня. Когда арест причастного к заговору Пассека стал известен остальным заговорщикам, те посчитали, что капитан-поручик не выдержит допроса с пристрастием и заговору грозит провал. Единственное спасение состояло в том, чтобы приступить к немедленным действиям и тем самым предупредить действия следователей.
Тревожиться заговорщикам не было нужды. Когда Воейков о случившемся доложил Ушакову, тот, по словам Шумахера, «не был столь расстроенным, как майор, решивший, что дело это весьма опасного свойства». Тогда майор отправил спешное донесение в Ораниенбаум к императору. Оно, однако, показалось государю не заслуживающим доверия, поскольку он был уверен, что Пассек всецело предан ему и на него можно положиться. Между тем, это показавшееся императору малоправдоподобным известие еще в тот же день подтвердил один тогдашний придворный служитель, считавшийся полусумасшедшим. Герцога голштинского Георга Людвига в тот же день предупредил один офицер, сообщивший, что предпринимается нечто опасное против императора. Герцог придал этому извещению не большее значение, чем император. Никто даже не удосужился поручить знающему человеку провести допрос этого служителя, который не хотел показывать ни на кого из русских, а только повторял: «Если Петр не побережется, завтра он не будет императором». Еще непостижимее то, что Пассека оставили сидеть под арестом, не проведя допроса, и только язвительно высмеяли того, кто на него донес.
Гренадер лейб-гвардии Измайловского полка, 1762 г.
Историческое описание одежды и вооружения Российских войск, с рисунками. Под ред. А. В. Висковатого. Часть третья. СПб.: Военная типография, 1842. Илл. 411