нако, не исключало возникновение между ними военных конфликтов. В России утвердился обычай поиска невест и женихов не внутри страны, а за ее пределами. Обычай этот установил Петр Великий.
Правда, Россия при Петре переживала еще тот период своей истории, когда она еще полностью не преодолела репутации захолустной Московии, и не приобрела устойчивого положения общепризнанной в Европе великой державы, какой пользовались Англия, Франция, Австрия. При подобной ситуации царь довольствовался тем, что женил сына Алексея на сестре супруги австрийской императрицы, дочь Анну выдал за голштинского герцога, одну из племянниц Анну — за герцога курляндского, а другую, Екатерину, за герцога мекленбургского. Что касается младшей дочери Петра красавицы Елизаветы, то ей так и не удалось обрести супруга, хотя ее руки и сердца домогалась толпа женихов.
Нельзя утверждать, что Елизавета Петровна при выборе невесты наследнику престола слепо руководствовалась теми же политическими мотивами, что и ее отец — если бы она следовала его заветам и руководствовалась государственными соображениями, то ее выбор остановился бы на красивой дочери польского короля и саксонского курфюста Августа III Марианне, которую прочил в невесты канцлер Бестужев. Однако придворную петербургскую группировку Брюммера — Лестока, противостоявшую Бестужеву, эта кандидатура не устраивала прежде всего потому, что она была рекомендована канцлером, следовательно, укрепляла его влияние.
За выборами Елизаветой Петровной невесты племяннику Петру Федоровичу пристально наблюдали три пары глаз дипломатических представителей заинтересованных европейских держав при Петербургском дворе: резидента Пецольда и двух посланников — французского маркиза Шетарди и прусского барона Мардефельда. Саксонский резидент Пецольд доносил своему министру: «Так как Франция все еще пользуется здесь расположением, то я просил Лестока сказать мне откровенно, существует ли все еще предположение о браке герцога голштинского (Петра Федоровича. — Н. П.) с французскою принцессой. Хотя он называл этот брак химерой и хотя Брюммер подобным же образом высказался вице-канцлеру, я все-таки вижу в этом одно только притворство — когда придет время, поразят все выбором невесты, как теперь объявление герцога наследником».
Пецольд в данном случае глубоко ошибался, сомневаясь в искренности информации Лестока — действительно у Елизаветы Петровны отсутствовало намерение женить племянника на французской принцессе. Против проекта женитьбы Петра на саксонской принцессе решительно выступали не только внутренние силы России, но и прусский король Фридрих II, считавший, что брачные узы между российским и саксонским дворами лишают его возможности отобрать у Саксонии лакомый кусок территории.
Отметим важную деталь, отличавшую выбор женихов и невест Петром Великим от выбора невесты Елизаветой Петровной. Петр сам выбирал женихов и невест, его дочь внимательно прислушивалась к совету посторонних лиц, каждый из которых считал себя главным виновником выбора кандидатуры, на которой остановился выбор императрицы.
Одним из таких советников был Брюммер, приписывавший себе главную роль в выборе невесты Петру Федоровичу. В письме к матери Софии Фредерики Августы он уверял ее, что «думал дни и ночи, нельзя ли сделать что-нибудь блистательное в пользу голштинской фамилии, теперь цель достигнута. В продолжение двух лет, как я нахожусь при этом дворе, я имел часто случай говорить ее императорскому величеству о вашей светлости и о ваших достоинствах. После долгих трудов, наконец, думаю, я успел, нашел именно то, что пополнит и упрочит совершенно счастье герцогского дома. Теперь надобно, чтобы ваша светлость завершила дело счастливо, мною начатое. По приказанию ее императорского величества я должен вам внушить, чтобы ваша светлость, в сопровождении старшей дочери немедленно приехали в Россию… Чтобы ваша светлость не была ничем затруднена, чтоб вы могли сделать для себя и для принцессы, вашей дочери, несколько платьев, чтоб могли предпринять путешествие без потери времени, я имею честь присоединить к своему письму вексель. Правда, сумма умеренна (10 тыс. руб. — Н. П.), но надобно сказать вашей светлости, что это сделано нарочно, чтоб выдача большой суммы не кидалась в глаза людям, наблюдающим за нашими действами».
Как видим, оба свата выпячивали свои заслуги в выборе невесты Петру Федоровичу. Не отвергая роли сватов, надлежит отметить, что решающее слово принадлежало императрице. Об этом саксонский резидент Пецольд 1 февраля 1744 г. извещал свой двор: «При этом случае мы не можем не заметить, что и это дело о бракосочетании наследника императрица опять решила без предварительного совещания с министрами, как и при объявлении великого князя наследником, из чего можно заключить, что она придерживается того принципа, что внутренние и фамильные дела не подлежат обсуждению ее министров».
Когда выбор императрицы остановился уже на принцессе цербской, Елизавета сообщила об этом вице-канцлеру Бестужеву под условием строжайшей тайны, причем высказала, что ей много говорили об одной французской принцессе, что она думала и о королевско-польской принцессе, но что так как она в конце концов нашла самым лучшим избрать в невесты великому князю принцессу, которая была бы протестантской религии и хотя из знатного, но столь малого рода, чтоб ни связи, ни свита принцессы не возбуждали бы особенного внимания или зависти здешнего народа, то она полагала, что «более всего удовлетворяет всем этим условиям принцесса цербтская, тем более что она состоит уже в родстве с голштинским домом».
На роль свахи претендовал также и прусский король, причем тоже не бескорыстно. Он считал себя инициатором брачного плана, рассчитывал на благосклонное к нему отношение императрицы Елизаветы Петровны и своей услугой, «не вашим выбором, вашей милости двух принцесс, которые, наверное, окажут себя достойными оной».
В конце 1743 г. принцесса получила из Петербурга приглашение прибыть в российскую столицу. В начале января 1744 г. София в сопровождении своей матери Иоганны Елизаветы отправилась в путь. В конце января 1744 г. путешественницы прибыли в Кенигсберг, где Иоганна Елизавета открыла в письме к своей матери цель их поездки в Петербург. Она писала: «В день Нового Года я получила эстафету из Петербурга с приглашением, по приказанию и от имени всероссийской императрицы, отправиться, не теряя времени, с старшею дочерью в место, где будет находиться императорский двор при моем прибытии в Россию. Письмо было снабжено векселем, многими необходимыми наставлениями, предписанием о непроницаемой тайне и о сохранении инкогнито, под именем графини Рейнбек до Риги, где мне разрешено открыть свое имя, чтоб получить назначенную мне эскорту и приписано говорить, как в Риге, так и по прибытии, что я еду лично благодарить е. и. в. за милости, оказанные моему дому, и лично узнать эту прелестную государыню… Прежде всего мне бросилось в глаза существенное обстоятельство, касающееся моей дочери, относительно которого, как я узнала впоследствии, я не ошиблась».
Рига, которой путешественницы достигли 6 февраля 1744 г., была первым городом, столицей Лифляндии, принадлежавшей России. Встреча путешественниц поразила воображение даже видавшей виды Иоганны Елизаветы. Не доезжая до Риги, они были встречены камергером императрицы С.К Нарышкиным, поздравившим от ее имени со счастливым прибытием в Россию.
Гостям была предоставлена роскошная карета. Едва она пересекла реку Двину, как прозвучал залп из крепостных орудий, путешественникам на каждом шагу оказывали внимание и почет кирасиры, караульные, раздавались звуки труб и литавр. В Риге от имени императрицы матери и дочери преподнесли дорогие подарки — собольи шубы. Мать, пораженная небывало роскошной встречей, так ее описала: «Мне все кажется, что я нахожусь в свите ее императорского величества или какой-нибудь великой монархини. Мне и в голову не приходит, что все это для меня, для бедной, для которой в других местах били в барабаны, а в иных и того не делают. Все происходило здесь с таким величием и почетом, что мне тогда казалось, да теперь еще при виде роскоши, меня окружающей, мне кажется, что все это сон».
В столицу империи путешественницы прибыли в сопровождении роскошного кортежа: впереди ехал эскадрон кирасирского полка наследника, за ним императорские сани, на передке которых восседал камергер Нарышкин, шталмейстер двора, дежурный офицер Измайловского полка, а на запятках два камер-лакея; за санями с дамами следовали отряд Лифляндского полка, вице-губернатор и комендант. Завершали кортеж представители лифляндского дворянства, магистрата, депутаты корпораций. Вокруг саней с княгиней и ее дочерью скакали верхом офицеры. Перед въездом в столицу империи кортеж встретил вице-губернатор князь Репнин с придворными, а также военными и гражданскими чинами. Как только цербтская княгиня и ее дочь вышли из саней, раздался залп из пушек Петропавловской крепости.
В Петербурге путешественницам было разрешено остановиться на два дня для отдыха, а также «для изготовления платьев покроя, какой употребляется в стране», а затем отправиться в Москву, где в то время находился двор. Путешествие в Москву тоже было обставлено такой роскошью, предназначавшейся для лиц царской фамилии: на станции их ожидали заранее заготовленные лошади, дворцовые повара готовили для путешественниц трапезу.
Из Петербурга Иоганна Елизавета писала Фридриху II: «Нужно железное здоровье, чтобы перенести трудности путешествия и утомление придворного этикета. Моя дочь счастливее меня в этом отношении; ее поддерживает молодость. Подобно молодым солдатам, которые презирают опасность, потому что они не сознают ее, она наслаждается величием, которое окружает ее».
Из Петербурга цербтская княгиня с дочерью выехала в ночь с 5 на 6 февраля 1744 г., а уже 9-го находилась в 70 верстах от Москвы. В тот же день, в восьмом часу вечера сани с гостями остановились у Головинского дворца в Москве, где их встретили придворные чины, лейб-кампанцы и гвардейские офицеры.