начала зависит многое». И предлагал «свидеться и обсудить главные пункты» программы анархистского движения[1277].
Съехались пятнадцать делегатов. Анархистов из России представлял Александр Таратута; группу «Хлеб и Воля» – Гогелиа, Николай Игнатьевич Рогдаев (Музиль) (1880–1934), его жена Ольга Яновна Рогдаева (Малицкая) (1881–1937) и другие; а российских анархистов из Лондона – старый народник Людвиг Федорович Нагель и Александр Моисеевич Шапиро. Съезд посетили Малатеста и Неттлау[1278]. Это был первый съезд российских анархистов, и подготовили его очень основательно. Заранее, в октябре (по другим данным – летом) в Одессе прошла конференция анархистов Юга России. Здесь собрались представители анархистских организаций Екатеринослава, Елисаветграда, Николаева, Одессы и Херсона. Обсудив вопросы тактики и стратегии движения, они избрали Таратуту своим представителем на лондонский съезд. Решения конференции поддержали анархистские группы из Белостока и Гродно[1279].
Как вспоминал впоследствии Александр Таратута, Кропоткин поразил его своей жесткостью и непримиримостью: «Мой доклад о положении рабочего движения в России и о деятельности анархических организаций несколько раз прерывался им самыми резкими замечаниями»[1280].
В чем же заключались эти замечания? Таратута рассказал о том, как анархисты, защищая анархо-коммунистическую программу преобразований, вынуждены одновременно вести борьбу против самодержавия и «демократических стремлений всех политических партий». В ответ на это Кропоткин заметил, «что мы гонимся за двумя зайцами, что главного врага надо бить вместе, а не распыляться по сторонам»[1281]. Мария Гольдсмит передает его слова так: «Пусть либералы ведут свою работу, мы не можем быть против нее; наше дело – не бороться с ними, а вносить в существующее революционное брожение свою идею, расширять поставленные требования, вести движение дальше той цели, которую ставят другие партии»[1282].
Важно понять позицию Кропоткина. В 1922 году бывший анархист Иван Сергеевич Книжник-Ветров вспоминал, что в 1904 году Петр Бернгардович Струве (1870–1944), еще недавно автор первого манифеста РСДРП, а тогда уже один из лидеров леволиберальной оппозиции, издатель популярного в России эмигрантского журнала «Освобождение», дал ему почитать «Записки революционера». На книге красовался автограф Кропоткина: «В редакцию журнала "Освобождение" с пожеланием успеха». Книжник-Ветров, впоследствии общавшийся с Кропоткиным, так понял его: «Кропоткин, зная силы врага, ценил всякого борца против него. ‹…› Невозможно себе представить, чтобы Ленин мог послать свою книгу Струве с благожелательной надписью, а вот Кропоткин послал. Для Ленина Струве был классовый враг, для Кропоткина – революционный борец, как ни различались цели и средства того и другого»[1283].
О довольно благожелательном отношении Кропоткина к российским либералам вспоминал и Владимир Поссе. Петр Алексеевич очень подробно расспрашивал его о деятельности либеральной оппозиции в России. Это удивило Поссе, леворадикального марксиста, склонного придавать гораздо большее значение в политической жизни рабочему движению и социалистам. Как только зашла речь о либералах, в Кропоткине вновь проснулся политтехнолог. Он начал выдавать советы, которые могли бы помочь либеральной оппозиции расширить свое влияние. Он считал полезным для ее лидеров использовать в своих интересах масонство, а также установить связи «с высшим обществом, особенно с придворными сферами»[1284].
Об отношении к эсерам мы уже говорили. Из всех политических партий России наиболее враждебны для Кропоткина были марксисты, социал-демократы. В марксизме для него, как мы помним, были неприемлемы уже философские и теоретические основы этого учения. Ссылки на Маркса и Энгельса как ведущих авторитетов во всех вопросах науки и жизни общества Кропоткин считал проявлениями догматизма. Книжник-Ветров вспоминал, что о марксизме Кропоткин всегда говорил «с большой неприязнью», «Капитал» называл плагиатом, а отношение к нему марксистов сравнивал с толкованием богословами религиозных текстов[1285]. «Вера в евангелие по Марксу»[1286] – один из далеко не самых обидных эпитетов, которыми Кропоткин награждал марксизм. Самих же основоположников марксизма Кропоткин, как и его друг Черкезов, считал плагиаторами, приписывавшими себе «изобретение» уже хорошо известных ранее экономических и исторических законов и «списавшими», с некоторыми исправлениями, труды французского социалиста Эжена Бюре (1811–1842), фурьериста Виктора Консидерана (1808–1893), американского историка-этнографа Льюиса Генри Моргана (1818–1881) и других авторов.
Приверженность социал-демократов идеям централизации государственной власти и огосударствлению различных областей жизни общества отдавала жестокой диктатурой и бюрократизмом, чего Петр Алексеевич и без того уже нахлебался в России. И наконец, обвинение крестьянства в «мелкобуржуазности» было для него признаком враждебности революции как таковой. Ведь Россия – крестьянская страна, а следовательно, крестьянское восстание здесь – основная сила революции. Провозглашение «диктатуры пролетариата» для России и похожих на нее стран означало бы власть меньшинства над большинством, превращенным в людей второго сорта. В итоге так и произошло…
По свидетельству того же Поссе, в социал-демократах Кропоткин видел прежде всего якобинцев, наследников идеи революционного государственного террора. «Если я вернусь в Россию, когда у власти будет Николай II, – говорил он шутя, – то меня, вероятно, сошлют на Сахалин, но не в ссылку, а для геологических исследований. Если же у власти будет Плеханов, то, пожалуй, повесят»[1287]. Критику марксистами тактики террора и восстаний он считал проявлением лицемерия: «Они превосходно… предвидят, что ничего-то мы не добьемся без периода кровопролития. Всё знают. И именно поэтому они спешат охаять революцию. – «Пусть другие это делают, а мы в эту минуту… будем хаять насильников – слегка, и реакция к нам обратится, чтобы спасти себя и своe имущество от насильников»»[1288], – писал он Черкезову в 1902 году.
С марксистской публикой у Кропоткина бывало много неприятных историй. Например, во время его поездки в США лидер Социалистической рабочей партии Америки Дэниэл де Леон (1852–1914) опубликовал в своей партийной газете The Weekly People статью об одном из митингов, на которых выступал Кропоткин. Петр Алексеевич из нее узнал, что обладает «умственным аппаратом, представляющим собой призовую коллекцию интеллектуального хлама». А его идеи – «все та же длинная, бессвязная анархистская болтовня, касавшаяся всего на свете, кроме рабочего класса и класса капиталистов»[1289]. Один из присутствующих на банкете, в котором участвовал Кропоткин, упомянул эту статью. Как вспоминал Яновский, Петра Алексеевича буквально затрясло. Он встал и прервал выступавшего[1290].
Обычно различные историки приводят как достоверный факт информацию о посещении Кропоткиным V съезда РСДРП, состоявшегося в Лондоне в мае – начале июня 1907 года. При этом ссылаются на воспоминания Климента Ефремовича Ворошилова (1881–1969) – активиста РСДРП, большевика, впоследствии одного из военных и государственных деятелей СССР. Ворошилов утверждал, что Кропоткин был специально приглашен на съезд. Якобы он «живо интересовался ходом прений, пытливо присматривался к его делегатам и вот однажды, подойдя к нам, изъявил желание встретиться с нами, рабочими, у него на квартире за чашкой чая»[1291]. Затем мы узнаем, что на съезде он бывал чуть ли не «каждый день»[1292]. Обсудив приглашение на чай – ни много ни мало, – на «одном из наших фракционных совещаний». Как все серьезно-то! Может, и протоколы совещания с обсуждением этого вопроса остались?! Восемь рабочих, большевиков, получили благословение самого Ленина… на поход на чай к Кропоткину[1293]. Сюжет, поистине достойный пера Салтыкова-Щедрина, ну или… Жванецкого…
Осталось только обратиться к источникам, исходящим от самого Кропоткина. Не оставил ли он каких-то сведений о посещении съезда или о распитии чаев с большевиками? О распитии чая, кроме воспоминаний Ворошилова, в источниках сведений нет… А вот о съезде Кропоткин 27 мая писал Марии Гольдсмит следующее: «Конгресс с[оциал]-д[емократов] здесь продолжается. Я, конечно, не был: анархистов не пускают. Впрочем, Соня была на 1 засед[ании] с Фаннею Степняк и попала как раз на такую византийщину, что просто в ужас пришла. Роза Люксембург говорила, что кр[естьянство] представляет револ[юционный] элемент и нужно ему помогать. Плеханов – с пафосом – принялся ее отлучать от церкви, обвиняя в измене марксизму, в анархизме! Говорят, ленинцы – еще более ортодоксы, чем меньшевики!! ‹…› Соня в себя не может прийти от таких византийских раскольничьих споров, кот[орые] она слышала. "Ведь они мертвые!" – говорит…»[1294] Ничего нет ни про посещение съезда, ни про приглашение к чаю. Поразительны и термины, которыми Петр Алексеевич нередко награждал русских социал-демократов в своих письмах: «плюгавенький марксида», «недоумки», «Плехановское гостинодворство»