[1295] и т. п. «Нет невежественнее людей, чем марксисты. Они ничего, кроме популяризаций Маркса, не читают (и самого Маркса не читали всерьез громадное большинство из них)»[1296]. По отношению к эсерам и даже к российским либералам он таких выражений себе не позволял. Даже полемизировать с марксистами Кропоткин считал ниже своего личного достоинства, о чем писал в 1907 году анархисту Герману Карловичу Аскарову (Якобсону): «Вообще замечу, долговременный опыт убедил меня, что с соц[иал]-дем[ократами] полемики мы вести не можем по очень простой причине: мы не настолько нечестны, насколько это нужно, чтобы иметь верх в личной полемике „в адвокатуре“. ‹…› В личной полемике первое, что требуется, это нескрупулезность, наглость. Именно, как вы сами говорите, „искусство в комедийных действах“»[1297]. Какое уж тут приглашение на чай, с лестницы бы не спустил…
Далее само описание Кропоткина Ворошиловым вызывает вопросы: «Худощавый, с бородкой клинышком, какой-то очень легкий и игривый». Но на всех фотографиях этого периода Кропоткин выглядит скорее круглым, полноватым. Да и никакой бородки клинышком, столь популярной у русских интеллигентов, нет. Борода у Кропоткина – широкая, лопатой. Уж не с Ленина ли писал своего «Кропоткина» Ворошилов? А может, с Троцкого или со Свердлова?
Описание того, что говорил «Кропоткин», вызывает не меньше вопросов. «Почему же вы не принимаете сейчас активного участия в революционной деятельности?» – спрашивает его большевик. Хозяин дома ему отвечает: «Годы мои уже не те. И потому вы, наверное, знаете, что я стою за свободу личности: хочешь что-либо делать – делай, не хочешь – стой в стороне, никто и никого не должен понуждать»[1298]. Но в это время он как раз занимается активно революционной деятельностью: выступает на митингах, пишет статьи в газеты, редактирует собственную газету, участвует в съездах анархистов. Обо всем этом читатель уже знает из нашей книги и убедится на следующих страницах данной главы. Если все это не активная революционная деятельность, тогда и Ленин с Плехановым – не революционеры. Но «Кропоткин» почему-то отделывается общими фразами и ни «бе», ни «ме» не может сказать в свою защиту. И это – человек, которому аплодировали огромные аудитории тех же рабочих. Помилуйте, как деградировал то, а?!
Дальше «рабочие» большевики начинают засыпать его откровенно лживыми и оскорбительными заявлениями. Например: «Анархисты выступают против организованных действий рабочих, совершают грабежи и убийства, во время забастовок действуют как штрейкбрехеры»[1299]. Последнее заявление было явно клеветническим. Любой читатель, знакомый с исследованиями по истории анархистского движения в России, может легко убедиться, что анархисты организовывали забастовки в Белостоке, Екатеринославе, Одессе, в других городах и с теми, кто продолжал работать во время забастовки, – штрейкбрехерами – вели жестокую борьбу. И Кропоткин, знавший от товарищей по движению, как обстоят дела в России, печатавший об этом корреспонденции в своей газете, сам выступавший за создание рабочих профсоюзов, опять как в рот воды набрал. «Каждый человек вправе поступать по своему разумению: как хочу, так себя и веду», – вот и весь ответ…
А «рабочие» все не унимаются. «Ну, а если он грабитель и вор, убил банковского служащего, отнял у него деньги, оставил вдовой его жену и сиротами его детей, тогда как?» Кто бы говорил! Члены партии, которая открыто проводила экспроприации денег в государственных учреждениях, подвергая риску, если не убивая, тех же служащих, читают мораль Кропоткину, который никогда этим не занимался. Осталось только вывести на сцену видных партийных экспроприаторов – Сталина и Камо, которые совершали то, за что Ворошилов лицемерно анархистов поругивал. Зная характер Кропоткина, можно представить, как он мог бы рубануть сплеча в ответ на такую наглость. Но это всего лишь ворошиловский «Кропоткин», и он говорит: «Ну что ж, лес рубят – щепки летят»[1300]. Что ж, для большевика – вполне привычная фраза. Неудивительно, что Ворошилов заканчивает свои «воспоминания» о встрече с картонным «Кропоткиным» такими словами…
Вероятнее всего, речь идет об исторической фальсификации, о выдумке от начала и до конца, которую Климент Ефремович решил подсунуть доверчивому читателю, возвышая себя. Вот, мол, мы какие герои, большевики, с самим Кропоткиным спорили – и переспорили. Сюжет, напоминающий полемику из телесериала «Троцкий», в которой воображаемый сценаристом Троцкий банальными вопросами сбивает с толку такого же придуманного Фрейда.
Но вернемся к другому съезду, анархистскому, в котором настоящий Кропоткин действительно участвовал. Рассказ Таратуты о вооруженном сопротивлении анархистов во время обысков и арестов вызвал неожиданное скептическое восклицание: «И напрасно!» Петр Алексеевич пояснил, что гибель отважных анархистов «в первую голову ослабляет организации и ставит товарищей в чрезвычайно тяжелое положение»[1301].
Во время рассказа Таратуты о тактике террора, который «в России принял разливной и местами уродливый характер», негодование Кропоткина «было столь велико, что словами трудно дать о нем верное представление». Он начал приводить «кошмарные факты», связанные с применением методов террора во Франции, Испании и в Италии в 1890-е годы. Он-то все это хорошо помнил! Ошеломив наглядными примерами делегатов, Кропоткин стал требовать «самого вдумчивого, осторожного и внимательного отношения к террористическим методам борьбы». «Он горячо призывал учесть опыт терроризма, строго взвешивать каждый шаг и считаться с возможными последствиями террора как для самих товарищей, так и для всего движения»[1302], – вспоминал Александр Таратута.
Кропоткин также выступил с жесткой критикой использования экспроприаций денежных средств для пополнения казны анархистских организаций. Каким странным покажется это тем, кто верит в выдумки Ворошилова! Кропоткин предупреждал, прогнозировал, приводил примеры из жизни анархистов в других странах. «П[етр] А[лексеевич] с необычайной силой теоретической и исторической аргументации продемонстрировал перед нами все зло и разложение»[1303], к которым вело увлечение экспроприациями. Он говорил про деморализующее влияние легких денег, «напрасную трату жизней молодежи». И наконец, «экспроприация нарушает трудовой принцип»: «Только труд должен быть источником как личной жизни, так и жизни партии, говорил он. Наша пропаганда должна поддерживаться сочувствующими, рабочими, читателями наших газет; деньги буржуа нам не нужны – ни пожертвованные, ни украденные»[1304].
Гольдсмит утверждала, что под влиянием слов Кропоткина один из делегатов, приехавших из России, заплакал и обещал никогда не признаваться, что он анархист, если будет арестован при экспроприации[1305]. Но именно по этому вопросу делегаты «к соглашению не пришли», ибо «товарищи из России стояли на своем». Участники же съезда заранее договорились не решать вопросов большинством голосов, считая принятыми лишь те резолюции, на которых сошлись все делегаты[1306]. Отказываться от такого популярного и простого способа пополнения касс своих организаций не собиралась ни одна из революционных политических партий в России. А сам Кропоткин вопроса больше не поднимал, поскольку считал неправильным публично «нападать на преследуемых», которым и так грозили тюрьма, каторга, виселица или расстрел[1307]. «Полемизировать же пр[о]т[и]в тех, кто думал бомбами и экспроприацией разрушить сущ[ест]в[ующи]й строй, было бы и бесполезно, и бестактно, и несправедливо»[1308], – писал он Марии Гольдсмит. В октябре 1906 года он выражал надежду, «что понемногу экспроприаторы войдут в общее течение» и проблема уляжется сама собой. «Полемика с ними только усилила бы их…»[1309]
Впрочем, социалистические партии России в то время пополняли свои кассы за счет пожертвований от крупных предпринимателей. Манташев, Морозов, Парамонов, Мешков, Шмит помогали социал-демократам. Чаеторговец Высоцкий и ряд московских купеческих семей давали деньги эсерам. Как-то Эмма Гольдман обсуждала с Кропоткиным историю о крупных наследствах, которые завещают Социал-демократической партии Германии ее сторонники. Она заметила, что анархистам рассчитывать на такие подарки миллионеров не приходится. «Хорошо, что этого не случилось, – заметил Кропоткин, – мы, по крайней мере, уверены, что никто не исповедует наших идей по денежным соображениям»[1310].
После критических выступлений Кропоткин посоветовал собравшимся на съезд анархистам заняться воспитанием участников движения («принять энергичные меры по углублению анархического сознания в движении») и «создавать кадры вдумчивых борцов за анархизм среди рабочих масс»[1311].
Обсудив политическую ситуацию в России, делегаты решили «ввиду надвигающейся Русской Революции» не ограничиваться борьбой за свержение самодержавия, но расширять ее, «направляя одновременно против Капитала и Государства во всех их проявлениях». Все так, как учил Кропоткин. Было решено во время революции призывать трудящихся сразу же «к осуществлению безгосударственного социализма». При этом анархистские группы должны были готовить проведение «всеобщей стачки обездоленных, как в городах, так и в деревнях». Этой всероссийской акции предстояло стать началом анархистской революции. Но разрозненные группы не были готовы к решению этой задачи. Поэтому съезд постановил «создать в России отдельную, самостоятельную анархическую партию» – федерацию автономных организаций анархистов