Geographical Journal и Freedom.
В августе 1905 года Кропоткиным удалось выехать на лето во Францию, откуда Петр Алексеевич был выслан так давно. Казалось, путь в те края закрыт для него навсегда! Но на сей раз французские власти не чинили препятствий. Знаменитый профессор-лингвист Мишель Бреаль (1832–1915) хлопотал за Кропоткина перед сенатором Жоржем Клемансо[1363]. Петр Алексеевич надеялся немного отдохнуть и поправить здоровье, подлечить ревматизм. Но опять встречи, беседы, работа… Они с Софьей Григорьевной поселились в городке Этабль-сюр-Мер, в Бретани, примерно в трехстах девяноста километрах от Парижа.
Здесь, на берегу красивого залива, знаменитого своими видами и пляжами, они оказались в кругу русских и зарубежных друзей. Среди них были семьи старого революционера-народника Давида Александровича Аитова (1854–1933), когда-то отданного под суд по «процессу 193» участников «хождения в народ» (в будущем, после февраля 1917-го – русского консула в Париже), и профессора Бреаля. Здесь же отдыхали: старый революционер-народник Константин Васильевич Аркадакский (1849–1930), редактор и публицист Зинаида Давыдовна Шкловская (?–1945), жена бывшего народника Исаака Владимировича Шкловского (1864–1935), переводчика книг Кропоткина, Джеймс Гильом.
Компания подобралась подходящая! В собеседниках недостатка не было. Обо всем этом он рассказывал в письме Марии Гольдсмит, назвав стихийно образовавшуюся вокруг него тусовку федерацией коммун: «А у меня работы по горло. Сюда же приехал Bréal, которого жена перевела Mutual Aid[1364], и теперь два ряда корректур, немецкие Литературы[1365] и французские Mme Bréal, так что я регулярно сижу за ними с 7 час[ов] утра и работаю до 12. ‹…› Семья Аитовых и их друзей (8 душ) прелестная. Они в доме рядом. Bréal в Étables. У нас, кроме Шкловской и ее сына, Гильом, одна барышня, англичанка, и барышня Kervilly[1366]. Молодежь беснуется, пляшет по вечерам, Гильом поет революц[ионные] песни – кто во что горазд, – Надя, дочь Аитова, поет взаправду, а самовар гуляет из дома в дом… А море – 100 метров от нашего дома. Гильом… обедает и пр. с нами. Хозяйка у нас – бретонская девушка. Ну, словом, 2 коммуны и федерация коммун. Прекрасно»[1367].
Конечно же, главной темой разговоров и бесед служила революция в России. Все надеялись на ее скорую победу. С Гильомом же Кропоткин собирался увидеться давно, но все никак не получалось. Теперь они смогли встретиться и обсудить свои старые и новые споры и отношение к французскому синдикализму[1368].
В Бретани Кропоткин и Гильом встречались с известным швейцарским социалистом Фрицем Брупбахером (1874–1945), близким к анархистам по своим взглядам. Его интерес к России подогревался женитьбой на русской социалистке Лидии Петровне Кочетковой (1872–1921). Теперь Лидия надолго уехала на родину работать врачом. В письмах она подробно рассказывала мужу о революционных событиях. Брупбахер читал книгу Петра Алексеевича о взаимопомощи и восхищался ею. Теперь, несмотря на разногласия с анархистами, он был воодушевлен встречей с Кропоткиным и Гильомом. По его собственным словам, Фриц испытал «впервые в жизни чувство, что он встретил настоящих революционных товарищей»[1369]. Беседы с ними способствовали его сближению с революционно-синдикалистским движением. «Кропоткин говорил с большим энтузиазмом о французском революционном синдикализме, в котором он видел возрождение левого крыла старого Интернационала…»[1370]
Они обсуждали с Кропоткиным самый широкий круг вопросов: от теории муниципального социализма, который, по мнению Петра Алексеевича, шел на пользу только капиталистам и помещикам, до, разумеется, революции в России, ставшей главной темой их бесед. «В его манере разговаривать, – вспоминал позднее Брупбахер о беседах с Кропоткиным, – проявлялся теплый интерес и могучее естественное очарование, внезапно прерывавшееся гневом на марксистских и русских социалистов-революционеров. Этот гнев легко подталкивал его к несправедливым замечаниям. Но это не внушало отвращения, скорее, мне это, наоборот, нравилось, как жажда справедливости и беспокойства. Это была жажда справедливости живого человека, который ненавидит и любит с одинаковым теплом. ‹…› Кропоткин резко высказывался о Марксе и еще резче об Энгельсе. По его мнению, Энгельс оказывал на Маркса самое дурное влияние»[1371]. Их встреча закончилась весельем: Гильом играл на пианино, а Кропоткин «танцевал с девочками, всячески дурачился и шутил»[1372].
Но скоро настал конец тусовкам и веселью. Из Парижа в Бретань приехала Мария Гольдсмит, теперь взявшая на себя роль секретаря Кропоткина. Они договорились о его поездке в Париж и программе встреч с различными анархистскими группами и активистами. 15 сентября Петр Алексеевич с дочерью Сашей, женой Аитова и Бреалями отправились в столицу Франции, где он не был уже восемнадцать лет. Софья Григорьевна возвращалась в Англию.
Кропоткин поселился у художника Огюста Бреаля (1868–1941), сына профессора[1373]. Пребывание в Париже было заполнено встречами со старыми и новыми друзьями. Он навещает Жана Грава в редакции Les Temps Nouveaux. Они обсуждают вопросы анархистской пропаганды и антимилитаризма – очень популярной темы для французских анархистов. Кропоткин выступает против пацифистского призыва к «стачке призывников» – массовому бойкоту военной службы. Именно этот метод борьбы пропагандировали французские анархисты и синдикалисты. Почему? Он опасается, что это сыграет на руку Германской империи, которая готовится к новой войне против Франции. Нет, Петр Алексеевич отнюдь не сторонник защиты существующего республиканского режима. Его альтернатива такова: «Делаем революцию и марш к границам» – защищать новую, уже революционную Францию. «Если во Францию вторгнется какая-либо военная держава, долг революционеров – не сидеть сложа руки и предоставить интервенту карт-бланш. Он в том, чтобы начать социальную революцию и защищать территорию революции с тем, чтобы продолжить ее»[1374], – писал он. Ни пораженчество, ни оборончество, ни патриотизм! Как странно для сторонников выбора «меньшего из двух зол» и «дихотомического» подхода! Но так в то время считал Кропоткин. Недобросовестный журналист Пьер Милль (1864–1941) исказил высказывания Петра Алексеевича, попытавшись представить его сторонником обороны существующего, капиталистического государства. Этому поверили даже некоторые анархисты, и позднее Кропоткину пришлось с негодованием опровергать домыслы.
В Париже прошли неформальные встречи с русскими анархистами-эмигрантами. Одну из них описывает в своих мемуарах Книжник-Ветров. По просьбе одного из анархистов Кропоткин попытался ответить на вопрос: «Что надо делать в России?» Говоря о терроре, Петр Алексеевич раскритиковал сторонников «безмотивного террора», получившего значительное распространение среди анархистов. «Безмотивники» полагали, что имеют право в пропагандистских целях убивать любого представителя «эксплуататоров»: чиновника, капиталиста, помещика[1375]. Точно так же он выступил против экспроприаций. И что вместо этого? А вместо этого – организация рабочих в профсоюзах, «захватывающих в один прекрасный день путем всеобщей стачки все фабрики и заводы». А потом? А потом профсоюзы заключат свободный договор, объединятся в коммуну в каждом регионе и будут создавать Коммунизм и Анархию…[1376]
Началась дискуссия… Некий очень молодой и «задорный» анархист, известный по кличке Македонец, начал «прямо грубо» кричать, что все это годится для «кабинетных революционеров», «могущих ждать десятки лет». Кропоткин «очень мягко» возражал. Нашлись и сторонники. Некий московский студент в конце дискуссии восторженно сказал Петру Алексеевичу, что «уходит от него убежденным синдикалистом» и отныне будет пропагандировать эти идеи в России[1377].
Кропоткин обсуждал с ними и вопрос об участии в профсоюзном движении и Советах рабочих депутатов. Он допускал вступление анархистов в Советы. Но лишь если те остаются органами рабочей самоорганизации и борьбы, а не превращаются в орудие партий или органы власти[1378]. Предлагая анархистам учитывать влияние рабочего самоуправления, он поддержал участие петербургских «хлебовольцев» в Совете: «Из случайно попавшего мне номера „Руси“ я узнал, что анар[хисты]-ком[мунисты] в П[е]т[ер]б[урге] вступили в Союз Раб[очих] Делегатов… Я думаю, они совершенно правы. ‹…› Я бы лично не вступил; но другим бы, я думаю, советовал вступить»[1379].
В Париже Петру Алексеевичу снова стало хуже. Он страдает от ревматизма, сильно болят глаза. Несколько дней Кропоткин был вынужден провести в постели. Он еще успевает повидаться с приехавшим в столицу Франции Гильомом[1380]. 4 октября 1905 года Кропоткин покидает Париж и возвращается в Англию, там уже его ждут письма из России. А вскоре до Британии доходят известия о грандиозной Октябрьской всеобщей стачке и царском манифесте 17 октября с обещаниями реформ, всеобщей амнистии, политических свобод и созыва Государственной думы. Начало стачке положили рабочие типографии Сытина в Москве, 19 сентября (2 октября) остановившие работу. К ним присоединились еще пятьдесят типографий, затем железнодорожники. К 15 (28) октября в Москве бастовали уже сто тысяч рабочих. К концу октября стачка охватила уже всю Россию. Бастовали два миллиона человек! Из них один миллион фабрично-заводских и семьсот пятьдесят тысяч железнодорожных рабочих. Прекратили работу почта, телеграф, городской транспорт, банки, учебные заведения. Во многих городах бастовавшими руководили Советы рабочих депутатов, а в некоторых они фактически взяли власть в свои руки, сформировав вооруженные отряды из рабочих.