ановятся люди вокруг. Массовые расстрелы бойцов Парижской коммуны в 1871 году, расправы войск и полиции над участниками массовых рабочих и студенческих демонстраций и крестьянских восстаний в 1890-е и 1900-е годы, а особенно в 1905 году, вызвали ответную реакцию: «За белым террором всегда, однако, следует красный террор, и последний является, таким образом, прямым порождением первого»[1397].
Убийства во имя «гуманитарных», «гуманистических» и иных целей, «гуманитарные интервенции». Массовое заточение и лишение людей прав, имущества, средств к жизни во имя «спасения жизни», гуманности, демократии, прав человека, общественной безопасности. Все это, считал Кропоткин, порождает ненависть к этим ценностям. Ибо разоблачает лицемерие их проповедников, сторонников и защитников. Так рождаются убийцы, так рождаются и фашисты. Об этом писал Кропоткин. Выход один, считал он, – отказ от смертной казни[1398].
А ожесточение нарастало и среди анархистов, особенно усердствовали оппоненты Кропоткина. Уже в 1905 году появляются анархисты-коммунисты-«безначальцы». Их лидером был Степан Михайлович Романов (Бидбей; 1876 – после 1934). Сын купца, армянин, уроженец Гори, очень темпераментный и вспыльчивый человек. «Она [революция] нужна, безобразная, ненасытная человеческой кровью, приходящая в восторг от своих собственных зверств… ее разгул, революционная вакханалия, неистовство и бешенство полновластно должны царить над умами для того, чтобы электризовать человеческие мозги и выжать из них все то, что говорит о прелести низкопоклонничества, вечного подлизывания перед авторитетами, перед власть имущими», – писал Романов[1399].
«Безначальцы» разочаровались в рабочих, считая их погрязшими в погоне за заработком, зато идеализировали «босяков» – безработных, бомжей и низы криминального мира. «Босяки же как раз элемент… подтачивающий устои рабской покорности, это – революционный элемент, культивирующий идею наименьшего труда и в силу исторических обстоятельств идею человеческого досуга»[1400], – утверждал Романов. Повстанческая борьба, захват частной собственности и акты террора, осуществляемые группами «босяков», должны были стать сигналом к восстанию для рабочих и крестьян. Необходимость участвовать в повседневной борьбе за социально-экономические требования, входить в состав профсоюзов и крестьянских организаций, «безначальцы» отрицали. Петр Алексеевич стал объектом нападок с их стороны. «Вышло два номера „Безначалия“, в одном из них Кропоткин третировался как „выживший из ума старик“, как „непотребный старец, поддающийся конституционным увлечениям“»[1401], – вспоминал позднее Романов о своем творчестве в газете «Листки „Безначалия“».
Осенью 1905-го, после выхода первого номера газеты «Черное знамя», появилось новое течение – анархистов-коммунистов-«чернознаменцев». Идеологами «чернознаменства» были Иуда Соломонович Гроссман (Рощин; 1883–1934), Лейзер Сахеров Лапидус (Владимир Стрига; 1883–1906), Герман Карлович Якобсон (Аскаров; 1882 – после 1935) и Герман Борисович Сандомирский (1882–1938). Иуда Гроссман подверг критике Кропоткина за пережитки «либерального федерализма» и «элементы утопического идеализма, обрывки мыслей XVIII века». Он звал к изживанию «абстрактно-гуманистических тенденций» и к созданию анархистской теории, в основе которой лежит представление о борьбе с властвующими над человеком силами (первоначально – с природой, а по мере установления классового общества – с эксплуататорскими классами) как движущей силе истории[1402]. Своей социальной базой «чернознаменцы» считали рабочих, крестьян и «босяков». Они признавали участие в борьбе рабочих и крестьян за экономические требования, но отрицали любые легальные формы борьбы, отвергали профсоюзы. Признавали они только такие методы борьбы, как индивидуальный и массовый террор, экспроприации, стачки, саботаж, бунты, вооруженные восстания. Участие анархистов в борьбе за политические свободы они отрицали, полагая, что это ведет к ослаблению классовой борьбы. Осенью 1905 года «чернознаменцы» разделились на две фракции. «Безмотивники» предлагали на первый план борьбы выдвинуть «безмотивный антибуржуазный террор». Другая фракция, «коммунары», хотела, не отказываясь от террора, направить все силы на организацию вооруженных восстаний в городах с целью создания «временных революционных коммун», которые показали бы трудящимся пример жизни в анархическом обществе.
Отношение к оппонентам у Кропоткина было достаточно спокойным и рассудительным. Если на собраниях и митингах он отвечал им, то на страницах газет категорически это не приветствовал. В его письмах Марии Гольдсмит, Лидии Иконниковой и другим единомышленникам неоднократно встречается совет: не отвечайте на критику в газете, не увлекайтесь полемикой. Почему? Любая полемика раскручивает оппонента и его позицию. А то обстоятельство, что ему отвечал… сам Кропоткин, – это само по себе было мощным пиаром. Так, например, Кропоткин повел себя в отношении к анархо-синдикалисту Новомирскому, критиковавшему его философские идеи: «Если мы завяжем с ним полемику, он будет отвечать, и пойдет, что среди анархистов два направления: Кропотки[нское] и Новомирский. Ему только этого и нужно»[1403]. «Чем меньше такой полемики, тем лучше»[1404].
Мы уже упоминали о том, что в годы революции 1905–1907 годов Петр Алексеевич становится фактическим распорядителем денежных средств, передаваемых членами иностранных анархистских организаций для российских анархистов. Эти средства расходовались в помощь заключенным анархистам и на переправку активистов в Россию. Кропоткин охотно делил и без того небольшие средства с лидерами других течений анархизма, несмотря на сложные и порой даже враждебные отношения.
Осенью 1906 года Кропоткины познакомились с приехавшей в Англию революционеркой Надеждой Львовной Лебуржуа (1855–1943). Петр Алексеевич предложил ей стать курьером между Британией и Россией для передачи денежной помощи сосланным в Сибирь. Надежда согласилась и до своего ареста в 1911 году совершала такие поездки практически каждое лето, отчитываясь перед Кропоткиными и привозя им по нескольку десятков писем от политссыльных. Два раза в год она должна была высылать финансовый отчет о проделанной работе. С бухгалтерией у Кропоткиных было строго. В Лондоне был организован Комитет помощи русским ссыльным, который возглавила Софья Григорьевна Кропоткина. В Москве Лебуржуа помогали несколько человек. Среди них была одна из бывших членов Исполкома «Народной воли», Анна Павловна Прибылева-Корба (1849–1939). Из Англии ежегодно высылалось по двенадцать – пятнадцать тысяч рублей. По двести – триста рублей каждый из участников ежемесячно собирал среди знакомых. Кроме того, поступали пожертвования книгами, бельем и другими вещами, необходимыми для арестантов и ссыльных. Некоторые издательства, редакции журналов и газет высылали свои издания. Затем деньги и вещи отправлялись и шли на коллективные нужды: открытие столовых, создание небольших библиотек, обучение детей и самообразование взрослых, оборудование общих аптечек – определенной колонии ссыльных, независимо от партийной принадлежности. Софья Григорьевна организовывала сборы среди англичан. Для этого она читала платные лекции о положении политических ссыльных в России, а также вместе с единомышленниками устраивала в Лондоне и других городах базары русских кустарных изделий. Товары для продажи закупались через Лебуржуа в Москве, жертвовались состоятельными людьми, сочувствующими делу революции, а затем отправлялись в Англию[1405]. Среди них были «деревянные резные изделия, скатерти, салфетки, кружева, прошивки, бисерные цепочки, брошки», «пастила, рябина и клюква в сахаре». Для базаров в пользу политссыльных жертвовали даже «мед, икру, чай, картины»[1406]. За счет продажи русской экзотики англичанам единомышленники Софьи Григорьевны сильно облегчили жизнь многим ссыльным и политзэкам.
Члены редакции «Хлеба и Воли» уехали из Женевы в Россию, и издание журнала прекратилось. Теперь планировалось приступить к выпуску газеты уже «дома». Собирался возвращаться и Кропоткин. Он неоднократно рассказывал об этом в письмах друзьям и товарищам[1407]. Брешко-Брешковская, вновь посетившая Петра в Лондоне в марте 1905 года, вспоминала, что он «пытался взять в русском посольстве паспорт и разрешение въезда в Россию и получил отказ»[1408]. В это время Кропоткин говорил ей, что даже хотел бы отправить в Россию свою дочь, «чтобы она узнала родину отца, чтобы была очевидицей усилий и борьбы, рождавших освобождение от ненавистного ига»[1409].
Стремительное изменение обстановки в России заставило Петра Алексеевича отказаться от планов возвращения. Подавление декабрьского восстания в Москве и других городах, разгул черносотенной реакции и новые волны террора против революционеров делали такой шаг чрезвычайно опасным. Друзья из России советовали Кропоткину не приезжать. «Русское правительство уже позаботилось о том, чтобы задержать наш отъезд, – сообщал он в письме Гильому 6 января 1906 года. – Оно отдало приказ арестовать всех "вожаков" социал-демократов, социалистов-революционеров и анархистов. Это означает, что или нам не позволят вернуться, или что придется вернуться и прятаться, что в моем возрасте невозможно и парализует все»