удный. Но работать вовсе еще не мог. Бессонные ночи еще не заспал. Соня и Саша здоровы»[1476].
Необходимость отдыха помешала Петру Алексеевичу принять участие в событии, которое давно уже готовилось анархистами всего мира. С 24 по 31 августа 1907 года в Амстердаме наконец-то собрался международный анархистский конгресс. На него съехались ведущие участники движения из стран Европы и Америки, включая Ньивенхёйса, Малатесту, Эмму Гольдман, швейцарца Амеде Дюнуа (1878–1945), французского синдикалиста Пьера Монатта (1881–1960), анархистов из России Рогдаева, Федорова-Забрежнева и других[1477]. Одним из обсуждаемых вопросов было отношение анархистов к профсоюзам и революционно-синдикалистскому движению. Петру Алексеевичу было что сказать по этому поводу, ведь он всю жизнь отстаивал участие анархистов в рабочей борьбе. Но конгресс так и прошел без него.
Однако одним из представителей анархистского движения Британии на форуме в Амстердаме был близкий друг и сотрудник Кропоткина – Александр Шапиро, которого тот называл Саня. Тогда еще молодой человек, Саня Шапиро некоторое время учился в Сорбонне, а в 1900-м переехал в Лондон, где активно участвовал в еврейской анархистской группе в Уайтчепеле и сблизился с Кропоткиным и Черкезовым. Позднее Шапиро стал секретарем Кропоткина. На конгрессе в Амстердаме Саню избрали секретарем Интернационального анархистского бюро. В последующие годы он самым тесным образом сотрудничал с Петром Алексеевичем, в 1917-м вернулся в революционную Россию, а в 1923 году, после новой эмиграции, стал одним из создателей и секретарей Международной ассоциации трудящихся – Интернационала анархо-синдикалистских профсоюзов.
В сентябре 1907 года Кропоткины вернулись из Бретани в Англию, по дороге вновь ненадолго остановившись в Париже, в «Американском отеле» (Hôtel Américain) на бульваре Сен-Мишель. Там он смог обменяться мнениями с возвращавшейся из Амстердама Эммой Гольдман.
В октябре Кропоткины решились на переезд из Бромли на северную окраину Лондона, в «очень высокий, лесистый и чистый» район, с удобным омнибусным сообщением с Лейстер-сквером и станцией Хайгейт. Им хотелось быть поближе к дочери Саше, которая училась в университетском колледже[1478]. Переезд оказался нелегким: «пришлось перевезти 40 ящиков и бочек (Sic!) книг, сделать для них полки, найти место для всей этой массы бумаги и разместить ее, причем я уставил все книги и карточки с бумагами сам собственноручно, смахнувши с них всю покрывавшую их пыль», – рассказывал Петр Алексеевич в письме к Гильому 20 октября[1479]. Дом № 5 на холме в районе вилл Онслоу по улице Масуэлл Хилл-роуд в лондонском Хайгейте был полон солнца. С одной стороны к нему примыкал редкий для Лондона настоящий лес, а холм спускался к саду.
В Хайгейте, по воспоминаниям приезжавшего к нему племянника, Петр Алексеевич «вел все тот же регулярный трудовой образ жизни. Целые дни он проводил у себя в кабинете, заваленном и заставленном массой книг, и появлялся только к столу. Раз в неделю, в воскресенье, он принимал всех, кто хотел прийти. Общество, бывшее у него, было необычайно разнообразно и разношерстно – и русские эмигранты, и студенты, и русские господа, приезжавшие в Англию, из которых в то время многие увлекались его книгой "Поля, фабрики и мастерские", вместе с трудами Рёскина вызвавшей нечто вроде общественного движения к сельской жизни». Кропоткин по-прежнему сохранял живость и жизнерадостность, «был чрезвычайно весел, любил шутить, смеяться, был всегда необыкновенно подвижен, можно сказать, что почти бегал бегом по лестнице и комнатам. В это время ему шел 68-й год, но он, кроме седой бороды и волос, почти не носил признаков старости: довольно плотная, живая и подвижная фигура, румянец, совершенно юные, живые, очень красивые, темно-голубые глаза, которые иногда казались почти черными»[1480].
Впрочем, и на новом месте болезнь не оставляла Кропоткина. Зимой 1908 года ему снова становится хуже. «Я все еще не выхожу из дома. Сижу часа 2–3 в кресле, пишу, читаю, но очень слаб, – рассказывает он 29 января в письме к Марии Гольдсмит. – Осмотрел меня специалист. Эмфизема в обоих легких внизу. Зиму оставаться в Англии безусловно нельзя будет. В этот раз на волос избег бронхо-пневмонии. Иначе – бодро смотрю вперед, на свои работы»[1481].
Петр Алексеевич продолжал, несмотря ни на что, трудиться над книгами и статьями. Правда, ему пришлось жить и работать в спальне, лишь иногда выбираясь в библиотеку дома для поиска нужных книг. Вначале Кропоткин поехал на лечение в Борнмут, но там оказалось холодно, и медики советовали ему отправиться на юг. В апреле Петр Алексеевич после долгого сопротивления наконец последовал этим настояниям. Живший в Асконе близ Локарно в Швейцарии немецкий врач, специалист по легочным заболеваниям Рафаэль Фридеберг (1863–1940), «анархо-социалист» по убеждениям, горячий сторонник синдикализма и тактики всеобщей стачки, пригласил его к себе на лечение. Кропоткин поселился на итальянской стороне, близ маленького городка Каннобио, «совершенно очаровательного местечка в 80 метрах над берегом красивейшего озера» Лаго-Маджоре[1482]. В нем сохранились средневековые здания, старинные узкие улочки, роскошные дворцы и барочные церкви.
Находясь на лечении, Кропоткин встретился со швейцарским анархистом Луиджи Бертони и своими старыми друзьями Дюмартре и Герцигом. К нему приезжали Софья Лаврова, швейцарский синдикалист Макс Тоблер (1876–1929) и другие гости. Не забывал Петр Алексеевич и о делах в России. Обсуждая в переписке с Марией Гольдсмит возможность возобновления русского анархистского издания «хлебовольческой» направленности, он с сожалением замечал: «При теперешнем состоянии моего здоровья мне и думать нечего о том, чтобы затевать газету и журнал». Но он советовал анархистской «молодежи» «составить группу и начать издавать что-нибудь периодическое». К примеру, брошюры под общим заголовком «Библиотека "Хлеба и Воли"»[1483]. Членом «нашей группы „Х[леб] и В[оля]“» Кропоткин считал себя едва ли не до отъезда в Россию, о чем свидетельствует его письмо Александру Шапиро от 14 января 1916 года[1484].
На Лаго-Маджоре Кропоткин провел около двух месяцев. Дочь Саша смогла наконец отправиться в Россию. А Софья Григорьевна, поехавшая с ним в Италию, почувствовала себя не очень хорошо. Так что им пришлось возвратиться в Англию. Но лечение позволило пациенту значительно улучшить состояние здоровья. По свидетельству Неттлау, Петр Алексеевич «с того времени всецело слушался» Фридеберга: «В последующие годы время отъезда на юг и выбор места пребывания, а также время возвращения на север диктовались врачом. Целью доктора было увеличить в больном силу сопротивления болезни и заставить его менять климат в надлежащее время, чтобы не дать переменам времен года отразиться на его ослабленном организме. Также и часы работы были более урегулированы, чтобы избежать периодов переутомления, чередующихся с периодами полной прострации. В общем, лечение принесло хорошие результаты и дало больному более длительные периоды сравнительно удовлетворительного самочувствия»[1485].
Издавать газету было невозможно. Революция завершилась, массовое народное движение в России шло на спад. Но потребность в журнале, который бы выражал точку зрения Кропоткина и его сторонников, сохранялась. Осенью 1908 года он получил письмо от анархистов из Москвы и Санкт-Петербурга, просивших «возобновить журнал». «А их просьба – из России! – для меня приказ»[1486], – писал он американским товарищам. В начале ноября 1908 года он встретился с «хлебовольцами». Они договорились «общими силами» выпускать журнал «Хлеб и Воля». Его редактором стал Георгий Гогелиа[1487]. Сто долларов на издание журнала в январе 1909 года прислал из США Яновский[1488].
В феврале – марте 1908 года вышел первый номер журнала. Его открывала передовая статья Кропоткина с заголовком, актуальным на все времена и случаи: «Что же дальше?» Что же предлагал делать «дальше» самый известный анархист России и всего мира?
«Движения 1905-го и 1906 года» не доросли до революции, подобной Великой Французской конца XVIII века и Английской 1648 года. Прежде всего, в центральных и южных губерниях России не произошло массового крестьянского восстания с захватами земель помещиков. Крестьянская война сломила бы силу государства и дала бы возможность провозгласить коммуны[1489]. Много десятилетий работу по подготовке крестьянской революции вели народники, толстовцы и другие левые интеллигенты, жившие в деревне. Но в то же время их успешной работе мешала антикрестьянская идеология марксистов, получившая очень сильное распространение в России конца XIX – начала XX века. Испытывая почти суеверный страх перед крестьянскими восстаниями, которым приписывались всевозможные ужасы, они пытались отговаривать крестьян от подобных акций. Вместо этого проводилась идея участия в выборах в Государственную думу как альтернатива восстанию[1490].
Еще одна причина поражения революции – мировоззренческая. Проблема заключалась в представлениях о том, какой должна быть революция, в тех представлениях, которыми руководствовались революционеры. Сыграли свою роль марксистские догмы о том, что эта революция – «буржуазная» и «политическая», а ее цель – ликвидировать все препятствия для развития капитализма и установить в России демократический строй. Поэтому социалисты агитировали рабочих и крестьян против немедленного захвата земли и предприятий. Иными словами, ставили палки в колеса не только анархистам, но и любым радикальным действиям крестьян и рабочих