Но революция сильно изменила Россию. «Понятия, мысли, самые способы мышления и самый язык трудового народа во всей Российской империи изменились». Народ привык сопротивляться властям, утратил былой страх перед полицией и чиновниками. Появился большой слой смелой молодежи, сочувствующей социалистическим идеям и проникнутой «бунтовским духом». Крестьяне жаждут отобрать землю у помещиков и провести ее «черный передел»[1492].
Но, как говорил Чернышевский, «Что делать?». Нужно, чтобы революция «продолжалась во всех возможных ее видах» и «сильнее и сильнее давала себя чувствовать власть имущим»[1493]. А как это сделать? Не допускать любые попытки отнять завоевания революции. Теми методами, которые были опробованы в 1905 году: «Нужно, чтобы на каждый акт насилия со стороны всех власть имеющих немедленно давался революционный отпор во всех возможных видах, смотря по характеру насилия, темпераменту личности и т. д., – но всегда, насколько возможно, массовый отпор. Нужно, чтобы всегда выступала основная черта всякого революционного брожения: обида, нанесенная одному, нанесена всем»[1494]. При этом ответственность за «обиды» Кропоткин возлагал на руководителей, а не на рядовых подчиненных: «…за обидчика полицейского, урядника, нарядчика или стражника – должны отвечать несравненно больше, чем исполнители, их начальники. От них идет науськивание и зверства»[1495]. Эта логика сработала в феврале 1917 года, когда революционеры и рабочие не стреляли в рядовых солдат и казаков, а агитировали их перейти на свою сторону. Нападение на всех сразу сплачивает, а разделение, которое предлагал Кропоткин, давало исполнителям репрессий и притеснений шанс на прощение и безопасность. И анархисты, полагал Кропоткин, в этой ситуации должны быть не героями-одиночками с браунингами и бомбами, а организаторами и агитаторами «среди народных масс, в городах и деревнях»[1496].
В июле 1909 года вышел в свет второй номер журнала; в нем были опубликованы статьи Кропоткина «Наши задачи» и «Анархизм и его приемы борьбы». Поражение революции, массовые аресты революционеров, разгром революционных партий и организаций на территории России, казни и отправка на каторгу участников восстаний – все это было реальностью того времени. В таких условиях Петр Алексеевич призвал объединиться анархистов, «понимающих, что революции вообще, а тем более анархические движения, могут совершаться только народными массами, среди которых распространяются анархо-коммунистические воззрения. Людьми, проникнутыми этими воззрениями»[1497]. Анархистам, стоящим на этой позиции, он предлагал создавать небольшие группы из двух – десяти человек в городах и деревнях. Их целью было завоевать авторитет среди рабочих и крестьян в своей местности, чтобы затем «внести революционную мысль в волнующиеся массы», чтобы во время следующей революции вдохновлять их на воплощение в жизнь анархистских идей[1498]. В условиях, когда полицейские провокаторы внедрялись в организации революционеров, единственным средством защиты от них, считал Кропоткин, остается отказ от руководящих структур (комитетов) и создание небольших кружков, состоящих из людей, хорошо знающих друг друга[1499].
После выхода второго номера издание прекратилось. Судя по письмам самого Кропоткина, это произошло из-за отсутствия средств[1500].
В последующие годы Кропоткин повторял поездки в Швейцарию. С декабря 1908 года до мая 1909 года он жил на «Красной вилле» («Вилла Росса») в Локарно, продолжая лечение у Фридеберга. Необходимые для работы книги пересылались ему в ящиках из Лондона. Старое постановление о высылке Петра Алексеевича из Швейцарии отменено не было, к нему явился для проверки полицейский комиссар. Дело оставили без последствий, вероятно, благодаря усилиям Гильома. В свободное время пациент общается со старыми друзьями и посещает виллу «Бароната», где когда-то жил Бакунин; к нему снова наведывается Бертони[1501]. Вместе с британским социалистом Чарльзом Роули (1839–1933), почитателем творчества Уильяма Морриса, Кропоткин ездит на озеро Комо.
13 октября по приговору военного суда был расстрелян Франсиско Феррер (1859–1909) – тот самый всемирно известный педагог-анархист, создававший в Испании свободные школы. Его обвинили в организации восстания призывников в Барселоне, не желавших отправляться на колониальную войну в Марокко. Те события переросли в массовое восстание рабочих, получившее название «Трагическая неделя». Вина Феррера не была доказана, на тот момент он вообще отсутствовал в Барселоне. Тем не менее он был слишком заметной фигурой среди противников испанской монархии. Ряд высших чиновников и представители церкви фактически использовали восстание как повод для расправы над Феррером. Кропоткин был шокирован этой новостью; он тут же сел за стол и написал воззвание. «Они знали, что барселонские рабочие восстали против владычества КАПИТАЛИСТОВ, начавших войну в Марокко, ВОЕННЫХ, желавших этой войны ради грабежа, и ПОПОВ, решивших раздавить всякую свободную мысль в Испании», – выводила его рука. «Суеверие государства и суеверие религиозное – вот что разрушал Феррер. НЕ У ВЗРОСЛЫХ ТОЛЬКО, А С ДЕТСКОГО ВОЗРАСТА», – продолжал Кропоткин. Текст завершался призывом: «Пусть каждый из нас будет таким же глубоким борцом против суеверия и против государства. И – ДА ЗДРАВСТВУЕТ АНАРХИЯ!»[1502]
Предложенный Кропоткиным проект резолюции с требованием всеобщей амнистии в Испании и России был единодушно принят. Текст выступления был отправлен Роккеру, но почему-то так и не был напечатан до 1931 года. Пытаясь расширить движение протеста против расправы над Феррером, Кропоткин написал письмо Бернарду Шоу, призывая его принять участие в митингах. Тот, правда, вежливо отказался, пояснив, что манифестации и так носят массовый характер, а возмущенных казнью испанского педагога – хоть отбавляй. Что говорить о чувствах Кропоткина… Фотографию расстрела Феррера, обошедшую все крупные газеты мира, он хранил всю жизнь. Вместе с ним она приехала в подмосковный Дмитров и сейчас хранится в местном музее[1503].
А 21 октября в Мемориал Холл, в Лондоне состоялся массовый митинг протеста против смертной казни Феррера. Фактически его инициаторами были Александра и Софья Кропоткины. Они вели переговоры с лидерами Независимой рабочей партии. Петр Алексеевич произнес речь, открыто назвав палачами авторов и издателей консервативной прессы Британии, не выступивших в защиту Феррера или же одобривших его казнь. Саша напечатала свою статью о деле Франсиско Феррера. Это был ее журналистский дебют…[1504]
В декабре 1909 года – мае 1910 года Кропоткины снова проводят зиму и весну в Италии, на «Вилла ди Марини» в курортном городке Рапалло. Лигурийская Ривьера приводит Петра Алексеевича в восторг. «Виды чудные, – рассказывал он в письме Марии Гольдсмит. – Прогулки дивные! Таких тонов при закате солнца нигде еще не видал. Одно слово – Средиземное море! И при одной мысли, что я на берегу этой колыбели нашей цивилизации, весь ум настраивается на какой-то высокий лад. Так и хочется написать что-нибудь хорошее. Какой я глупый, что раньше сюда не попадал. По-итальянски читаю романы без запинки; говорю с российской смелостью»[1505].
В Рапалло к нему наведался издатель Freedom, анархист-коммунист Альфред Марш (1858–1914). Оттуда Петр Алексеевич совершает небольшие «рейды» на несколько дней – в Геную, где изучает литературу по биологии в университетской библиотеке[1506], и Флоренцию. В это время, как свидетельствует Федоров-Забрежнев в письме Книжнику-Ветрову, Кропоткин работает над статьями, готовя критику дарвинистских концепций «наследственности» и «борьбы за существование». Основания для критики он черпает из двух источников: «1) как хронологического и обстоятельственного, если можно так выразиться, анализа писаний самого Дарвина», и «2) знакомства с подлинными сочинениями Ламарка»[1507]. Более того, Федоров-Забрежнев, помогавший Кропоткину в его работе в Генуе, вспоминал, что для Кропоткина «было откровением строго-последовательное механическое воззрение Ламарка, изложенное им в его лебединой песне „Анализ сознательной деятельности человека“»[1508].
В декабре 1910 года Петр Алексеевич и Софья Григорьевна опять приезжают в Рапалло, проведя перед этим несколько дней в Милане, где непрерывно лили дожди и реки вышли из берегов[1509]. Здесь Кропоткин встретился с анархистом Этторе Молинари (1867–1926). Они обсуждали планы издания анархистской литературы[1510]. Но на Ривьере, где Кропоткины поселились на «Вилле Тереза» на Фоссато-дель-Монте, опять было солнечно. «За последние полгода я так хорошо себя чувствовал и так поправились легкие…»[1511] – писал Петр Алексеевич Марии Гольдсмит.
Во время визитов 1909–1910 годов Кропоткины побывали в Кави ди Лаванья. Здесь по инициативе близкого к эсерам писателя, журналиста и издателя Александра Валентиновича Амфитеатрова (1862–1938) образовалась колония из шестидесяти – восьмидесяти русских революционеров-эмигрантов. Кропоткины время от времени всей семьей приезжали сюда пообщаться со старыми друзьями. Амфитеатров вспоминал: «Пробегал, семеня мелкой рысью, всегда сопровождаемый свитою поклонников и учеников, апостол анархизма, Петр Алексеевич Кропоткин: маленький, сухонький, седенький, лысенький, суетливый, говорливый, ртутно подвижной, всем во всем учитель, ходячий энциклопедический лексикон, одаренный неугомонно торопливою, как бы граммофонною, речью». Петр Алексеевич в своей «неистощимой словоохотливости» был необыкновенно общителен и даже ссорился с женой и дочерью, когда упоительно «забалтывался» с кем-нибудь. В результате задержанная его беседами семья опаздывала на поезд, и Петр Алексеевич «был словесно истязаем от своих»