Несмотря на «курортную жизнь» в приморском Брайтоне, который он почти не покидал и где он ощущал себя «во втором изгнании, наложенном на первое»[1566], Кропоткин не прекращал живо интересоваться событиями в России и в мире, социалистическим и рабочим движением в Британии. В 1912 году он использовал свои связи в британских политических кругах, чтобы добиться отмены решения о депортации из Британии Малатесты за анархистскую деятельность. Не принимая непосредственного участия в работе двух эмигрантских центров русского анархизма, в Париже и Женеве, он продолжает помогать им советами и рекомендациям, делясь своими представлениями о том, что следует делать.
«Я много думал все это время о том, что нужно в данную минуту для анархистов в России… – пишет он в письме русским анархистам в Париже в октябре 1911 года. – И я глубоко убежден, что теперь прежде всего нужно, чтобы нашлось несколько товарищей, способных, не поступаясь ничем в революционности своей анархической программы, высказать продуманное, пережитое ими, а потому вполне искреннее, определенное отрицание якобинских приемов, принимавшихся до сих пор в России за анархию, а именно: 1) отрицание экспроприаторства как средства приобретения денег для революционной работы и 2) безусловное отрицание богровщины как средства борьбы с реакцией». Под «богровщиной» Кропоткин имел в виду тактику индивидуального террора. В 1911 году анархист – и одновременно полицейский осведомитель – Дмитрий Григорьевич Богров (1887–1911) убил премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина (1862–1911), который возглавлял подавление революции в России.
Но отказа от неверной тактики еще недостаточно. Единичные акты уже не могут вдохновить народ. Нужны массовые выступления трудящихся, а для этого необходима организационная сплоченность. «Если анархисты не воспользуются немногими годами, которые пройдут до следующих народных движений, для создания ядра, как бы мало оно ни было», предупреждал старый революционер, то любая агитация и любые журналы окажутся бессмысленными[1567].
Нужно было что-то делать, но прежних сил у старика Кропоткина уже не было. Он признавался в письме Яновскому от 5 июля 1912 года: «На периодическое издание у нас нет достаточно сил, нет людей, способных отдавать ему свое время. Я – стар становлюсь. Будущего 9 декабря 1912 года, если доживу, мне будет 70 лет. Я бодр, работаю хорошо, но работоспособности прежней нет. Больше 5–6 часов в день не могу работать»[1568].
Понимая, что издавать в Лондоне русский анархистский журнал ему не по силам, Петр Алексеевич задумал вместе с Александром Шапиро заняться выпуском брошюр. «Мы здесь, с нашею типографиею беремся за работу, – сообщает он Пальчинскому. – Для начала будем издавать брошюры; хотим, однако, издавать их периодически, одну, скажем, в месяц, или две; иначе, думает Шапиро, невозможно установить правильный приток денег из Америки. Саня вычистил типографию, нашел наборщика. Я доставил рукопись моей брошюры «Анархия» для начала. Но чтоб начать дело, нужны деньги»[1569]. Благодаря Пальчинскому их удалось занять, и издание «Брошюр „Листков Хлеба и Воли“» началось. На его двадцать фунтов стерлингов были напечатаны «Анархия» П. А. Кропоткина и «Борьба с капиталом и властью» М. И. Гольдсмит. Рассчитывая на помощь американских товарищей, он планировал выпускать шесть – восемь брошюр в год[1570].
Кропоткин готовил к изданию и пятитомное собрание сочинений Бакунина. Этот проект ему предложил старый бакунист Сажин, специально приехавший в Лондон для переговоров на несколько дней. Сажин нашел в России спонсоров издания. На выпуск каждого тома было выделено по тысяче рублей. Кропоткин должен был стать главным редактором и руководителем издательского проекта[1571]. В типографии группы «Хлеб и Воля» он успел издать лишь первый том[1572]. Проект был прерван событиями Первой мировой войны. Но Петр Алексеевич помог увековечить память Михаила Александровича другим способом: переслал женевским друзьям просьбу Марии Каспаровны Рейхель (1823–1916), вдовы одного из друзей Бакунина, композитора Адольфа Рейхеля (1820–1896), об уходе за могилой «Мишеля». Параллельно с брошюрами и сочинениями Бакунина Кропоткин готовил для разных издательств переиздание «Хлеба и Воли» и «Полей, фабрик и мастерских» (на английском), «Современной науки и анархии» (на французском)[1573].
В марте 1912 года в Лондоне прошел большой митинг протеста против расстрела в России бастовавших рабочих на реке Лена. А ведь это произошло на тех самых приисках в Бодайбо, откуда в 1866-м стартовала Олекминско-Витимская экспедиция, участие в которой принял молодой казачий офицер и начинающий исследователь-географ Кропоткин. Он писал когда-то о тяжелых условиях труда рабочих на приисках и вот теперь получил печальную весть из тех мест, о судьбах тех самых людей и их потомков… «Хотел ехать, да простудился. Вот уже неделю кашель, лихорадит! ‹…› – сообщал Петр Алексеевич Марии Гольдсмит. – До того отчаянно скверно в России – просто руки опускаются». В том же письме он рассказывал, что группа англичан обратилась к нему с предложением открыть английский комитет помощи голодающим в России. «Я написал им, какие ужасы у нас, но должен был сказать: "Стыдно просить у вас. Кормите своих!"»[1574] Кропоткин принял участие в рассылке «Воззвания к британским и американским рабочим» по поводу Ленского расстрела и написал статью о тех событиях, опубликованную в ведущей анархистской газете Франции Les Temps Nouveaux[1575].
Ленские события и особенно развернувшиеся по всей России в ответ на расстрел массовые забастовки и демонстрации воодушевили Кропоткина. «А молодцы русские рабочие, – пишет Кропоткин Марии Гольдсмит. – Опять от них идет луч света в Темном царстве»[1576]. В декабре 1912 года он писал Яновскому: «Скажу вам весть, которая вас и многих товарищей порадует. Из России, – вы это верно уже сами заметили, – повеяло свежею струей, особенно со времени выступления рабочих после Ленских убийств. Газеты заговорили иначе. Видимое дело – терпение публики истощается. А рабочие – молодцы. Подумайте только: 200 000 бастовало в одной только Москве по поводу Ленского разгрома, такие стачки были везде, а потом – опять стачки по поводу смертных приговоров над севастопольскими матросами»[1577]. Ну а газеты «Русские ведомости» и «Утро России» начинают открыто публиковать письма Кропоткина.
Зимой 1912 года в Брайтоне Петр Алексеевич чувствовал себя в целом неплохо, хотя иногда ему все же приходилось лежать в постели. «Температура нормальная, легкие очищаются, но слабость ужасная», – жаловался он в одном из писем[1578]. Мучали и проблемы с пищеварением. «С моей второй бедой дело обстоит совсем не так хорошо, как с моими легкими, – сообщал Кропоткин Мэйвору. – Я полностью отказался от мяса, вина и кофе и превратился в какого-то „ихтиофага“ (что очень легко сделать в Брайтоне). Такая пища и теплые сидячие ванны через день или два дали мне возможность работать всю зиму, правда, не более 4–5 часов в сутки»[1579]. Время от времени Кропоткиных навещали друзья: Чарльз Роули, пианист Осип Соломонович Габрилович (1878–1936), публицист Владимир Владимирович Барятинский (1879–1941) с женой, актрисой Лидией Борисовной (1871–1921)[1580].
Занимаясь агитацией против репрессий в России и изданием анархистской литературы, Петр Алексеевич вел активную переписку и продолжал усердно работать над собственными книгами и статьями, превозмогая недуги. Каждый день, вспоминал Николай Кропоткин, его дяде приносили пачку писем из самых разных стран, на разных языках[1581]. И на них нужно было отвечать… Но в Брайтоне не было библиотеки, где он мог бы брать книги, и в июне он наконец сумел на три недели снова выбраться в Лондон, чтобы, живя у дочери, поработать в «Статистическом обществе».
В июле 1912 года Кропоткин выступил с сообщением на Международном евгеническом конгрессе в Лондонском университете, подвергнув уничтожающей критике модную идею стерилизации «выродившихся семей». Создателем евгеники как учения о борьбе с «порчей» человеческого генофонда считается двоюродный брат Дарвина – Фрэнсис Гальтон (1822–1911). Он провозглашал, что интеллект и умственные способности передаются по наследству. В США с 1870-х годов начали проводиться исследования, которые должны были доказать, что и антисоциальное поведение якобы передается в семьях по наследству, накапливаясь от поколения к поколению. Сторонники так называемой отрицательной евгеники ратовали теперь за своего рода «искусственный отбор» в человеческом обществе. Следует запретить асоциальным семьям иметь детей, требовали они. С 1907 года в различных штатах США стали вводиться евгенические законы; началась практика принудительной или поощряемой кастрации и стерилизации «умственно не развитых» людей и бедняков. Таковы были выводы из догматического дарвинизма и социал-дарвинизма, столь ненавистных Кропоткину. Он был убежден, что это учение направлено в первую очередь против бедняков – своего рода «социальный расизм», как сказали бы сегодня. Именно условия их существования толкают людей на преступления и общественные пороки! Правда, некоторые анархисты пытались переистолковать евгенические постулаты в ином ключе – скорее, в духе логики Ламарка. Необходимо изменить жизнь людей к лучшему – и тогда их организмы постепенно адаптируются к новой социальной среде. Не следует ничего запрещать – можно лишь вести просветительскую работу, чтобы предотвращать передачу наследственных заболеваний. Эта идея впоследствии получила распространение, например, среди испанских анархистов.