[1645]. Речь шла, таким образом, о превращении войны в социальную революцию.
В марте 1916 года Кропоткин вел переговоры с Гравом, голландским синдикалистом Христианом Корнелиссеном (1864–1942) и Черкезовым об издании анархистского журнала, который отстаивал бы их позицию. Но в итоге было решено: «Сейчас неподходящий момент для издания журнала, в котором нужно было бы сказать столько вещей, которые в данное время было бы невозможно высказать»[1646]. Сомневался он и в том, что, кроме оборончества, его сторонники смогут формулировать общую программу. Слишком много разногласий у них было еще до войны[1647].
Кропоткин оказался в щекотливом положении, когда сотрудничать с российским, да и с другими правительствами он не мог уже в силу своей роли и заслуг в революционном движении, как и в силу собственных убеждений. Ну а поддержать антивоенное большинство анархистов не желал в силу занятой им позиции. Очень точно эту ситуацию охарактеризовал американский историк Пол Аврич: «Отчужденный от правительства своими анархистскими убеждениями, а от революционных левых своей поддержкой войны… он превратился в изолированную фигуру»[1648].
Критика со стороны одних анархистов и колебания других раздражали Кропоткина. Например, Жан Грав бросился сочинять проекты мирного разрешения начавшегося военного конфликта. Кропоткин же призывал к войне с Германией до победного конца, «за великое дело цивилизации», какого «не было за 100 лет»[1649], вспоминал об отношении Бакунина к Германии, о защите Франции в период Великой Французской революции и Франко-прусской войны. Впадая в настоящую германофобию, Петр Алексеевич не стесняется в выражениях по поводу «современных гуннов»[1650], как он снова и снова называет немцев, за что ему выговорил в письме старый друг-анархист Яновский из США. «Сказать трудно, до чего мне Франция – ее поля, крестьяне в полях, ее дороги, самый ландшафт мне дороги, насколько они мне родные… – признается он Марии Гольдсмит. – И вдруг все это дано на разграбление и сожжение подлым гуннам»[1651]. Он склонен возлагать вину на немецкий народ в целом!
Упрямо и настойчиво старик пытается превратить нужду в добродетель. Теперь он пробует представить дело так, что общественные процессы, вызванные или ускоренные войной, открывают дорогу к анархистскому коммунизму. «Нынешняя война, – заявляет он, – затрагивает такие глубокие стороны жизни экономической, что является возможность для рабочих и крестьян строительства в коммунистическом направлении, если рабочие и крестьяне окажутся на высоте требуемого строительства, творчества и не предоставят всего в руки Ллойд-Джорджа[1652], Вивиани[1653] etc.».
Он наблюдал за мерами в духе огосударствления части отраслей экономики в Великобритании и надеялся убедить трудящихся «латинских» стран «перехватить» инициативу «социализации пищи, угля и т. д.» в ходе войны у государства. «Выступить с этою коммунистическою творческою деятельностью»[1654]. Он мечтал о том, что профсоюзы и кооперативы смогут взять на себя функции регулирования производства и распределения, пока трудящиеся на фронтах будут вести «народную войну».
В то же самое время Кропоткин продолжает размышлять о необходимости основания «рабочего Интернационала» вместо международного союза социал-демократических партий[1655]. Интернационал, созданию которого он готов помогать, должен быть международным профсоюзным объединением рабочих, преследующим «свои, экономические цели, которые надо понимать в самом широком смысле перестройки экономической жизни общества, его производства и потребления». В ходе «войны народов» им придется напрячь все силы, и это потребует таких «коммунистических» мер, как обобществление угольных копей, транспорта и продовольственных запасов. «Но для этого есть два пути. Можно предоставить все государству или же работать для передачи всей этой громадной организации потребления и производства городам, коммунам – организациям профессионально сплоченных производителей, то есть новым кооперативам потребителей»[1656], надеялся он. Как видим, не только социал-демократы или Ленин считали военный «государственный социализм» прямой подготовкой настоящего социализма! Правда, в отличие от них, Кропоткин понимал социализм иначе, по-анархистски.
Между тем здоровье Петра Алексеевича продолжало ухудшаться. В марте 1915 года старик снова заболел. Петр Алексеевич мог работать лишь по три часа в день – он страдал от сильных болей в левой почке. 23 марта Кропоткина перевезли в маленькую частную лечебницу и сделали операцию дыхательных путей. Рана от операции быстро зажила, но возвратились старые проблемы с желудком, мучившие Петра Алексеевича еще с 1876 года. Больной сильно похудел, временами возвращалась температура. Почки, желудок, поражение слюнных желез, проблемы с желудочным соком, панкреатит… Врачи подозревали малярию. Казалось, старый больной организм просто отказывает. Кропоткин работал в постели, вставал часа на два и сидел в кресле, ходить он почти не мог. К тому же слегла с гриппом Софья Григорьевна, возвратившаяся из поездки в Шотландию, где она участвовала в митингах и собирала средства в помощь разоренной войной Польше.
Врачи назначили Кропоткину еще одну операцию, но ждали, пока пройдут желудочные боли. Хотя он верил в профессионализм врача, но на всякий случай поручил Марии Гольдсмит заняться публикацией его рукописи по биологии. Хирургическое вмешательство было успешным, и в середине мая врач выписал Петра Алексеевича домой, под наблюдение женщины-фельдшера. Сначала он вообще не мог выходить из дома сам, и его на пару часов вывозили в кресле на колесах, чтобы подышать воздухом. «И вот я проводил каждый день по 3 часа на берегу моря, – сообщает он Марии Гольдсмит 23 июня. – Рана зажила, начал было ходить (доходя до 200–300 метров), но дней 10 тому назад рана снова открылась. Пришлось прекратить хождение и снова лечь в постель на несколько дней»; работать он не мог. «Я обратился, безусловно, в обтянутый кожею скелет с какими-то неясными намеками на мускулы. Сейчас все, кажется, опять налаживается. Рана опять затянулась, и к работе является охота»[1657].
Но улучшение здоровья продержалось недолго. Рана от операции никак не хотела заживать. В августе Петру Алексеевичу пришлось опять перейти на постельный режим и лечь на операционный стол, чтобы очистить рану. Кропоткин вынужден был много времени проводить в постели, работать же был почти не в состоянии. Лондонский хирург Уотсон Чейн (1852–1932) дал больному совет перетерпеть до марта 1916 года.
Несмотря на напасти, Кропоткин по-прежнему упрямо пытался защитить и распространить свою позицию по войне. Он лично разработал и разослал для обсуждения проект заявления о «мире»[1658], который лег в основу так называемого Манифеста 16. Эта декларация была выпущена 28 февраля 1916 года группой видных участников движения (в основном из государств, входивших в Антанту). Документ подписали, кроме самого Кропоткина, Черкезов, Жан Грав, голландец Христиан Корнелиссен и несколько анархистов из Франции, Бельгии и Японии.
Всю вину за возникновение войны авторы декларации возлагали исключительно на германский блок: «Мы глубоко убеждены, что немецкое нападение было угрозой – приведенной в исполнение – не только против наших освободительных надежд, но и против всей человеческой эволюции, – говорилось в заявлении. – Вот почему мы, анархисты, антимилитаристы, враги войны, горячие сторонники мира и братства народов, встали в ряды защиты и не сочли возможным отделить свою участь от участи всего остального населения». Они решительно отвергли любые мирные переговоры, так как «говорить в настоящий момент о мире – значит играть на руку немецкой министерской партии». «Вместе с теми, кто принимает участие в борьбе, мы считаем, что вопрос о мире не может стоять до тех пор, пока немецкое население не вернется к более здравым представлениям о справедливости и праве, пока не откажется быть орудием проектов господства пангерманской политики», – заявляли подписавшие декларацию, поддерживая официальную позицию государств Антанты[1659].
Хотя провоенные позиции большинства авторов «Манифеста 16» уже были известны и прежде, его появление произвело в анархистской среде впечатление разорвавшейся бомбы. Тем более что его сторонники намеревались собрать в Лондоне международный конгресс для обсуждения своей позиции.
Ответ противников войны не заставил себя ждать. Малатеста опубликовал во Freedom статью «Анархисты – сторонники правительства», которая затем была издана как брошюра «Правительственные анархисты» с резкой критикой в адрес активистов, подписавших манифест. Документ «окопных анархистов» осудили Эмма Гольдман и Александр Беркман, Роккер, Ньивенхёйс, французский анархист Себастьян Фор (1858–1942), российский анархист Всеволод Михайлович Волин (1882–1945). В апреле 1916 года «Интернациональная группа лондонских анархистов» выпустила собственную декларацию. Ее составители провозглашали, что любое сотрудничество с государством и правительством в борьбе с другими государствами и правительствами, тем более в ведении войны, несовместимо с анархизмом. Они выразили протест против попыток лиц, подписавших «Манифест 16», «привлечь в свою орбиту неогосударственничества не только анархистское мировое движение, но и саму анархистскую философию». В противовес этому необходимо «собрать под своим флагом всех анархистов, оставшихся верными прошлому, отвергать которое они не видят причин, и более чем когда-либо верящих в правоту своих идеалов»