ально жил в чаду интервью и телеграмм, которые приходилось рассылать в русские и американские газеты, не несколько слов, а столбцы, не говоря уже о десятках писем, отвеченных в сотне или более неотвеченных, назойливых интервьюеров ("интервью" я отказывал, а диктовал, что нужно сказать) и т. п.»[1675], – писал он Марии Гольдсмит 15 мая.
Старый революционер засобирался в Россию. Но осуществить такую поездку было не так-то легко: шла война, и сухопутная дорога через Европейский континент была закрыта. Оставался путь морем – через Норвегию, но медики рекомендовали Петру Алексеевичу дождаться окончания холодов. «Мой врач очень не советует мне рисковать, отправляясь в длинный полуарктический рейс (через Торнео)… и подождать прихода немного более теплой погоды, он умоляет меня об этом ради моих бедных легких»[1676], – сообщал он Келти.
В мае Кропоткины принялись паковать вещи. «Вчера уложено было уже 52 ящика книг. Осталось еще десятка полтора уложить, – писал Петр Алексеевич Марии Гольдсмит. – При этом ни от кого, конечно, никакой помощи, а мне 74, а Соне 60. Ящиков для укладки нет как нет, ни за какие деньги. Все бакалейные Брайтона обегал, клянчил ящики, натыкаясь на ужасно милых людей (а иногда на грубиянов). Но на нет и суда нет. Добудешь две дюжины ящиков, но без крышек! Прежней силы нет. Целую неделю плотника держал делать крышки: спасибо, добрый старичок нашелся»[1677]. Пришлось еще ожидать решения русского консульства в Лондоне, которое занималось репатриацией эмигрантов.
Падение самодержавия побудило Кропоткина занять позиции так называемого революционного оборончества. Он по-прежнему выступал за продолжение войны с Германией и Австро-Венгрией, вплоть до их поражения, но мотивировал это уже иначе – защитой завоеванной российской свободы. «Нужно сделать невозможное – в военное время только «невозможное» решает дело, – чтобы помешать взятию немцами Петрограда и восстановлению российской монархии»[1678], – писал Петр Алексеевич Марии Гольдсмит.
«Мужчины, женщины, дети России, спасите нашу страну и цивилизацию от черных сотен центральных империй!.. Противопоставьте им героический объединенный фронт»[1679], – призывал он в телеграмме, направленной в печатный орган партии кадетов, газету «Речь». Такие заявления не могли встретить понимания у российских анархистов, но были восторженно восприняты сторонниками войны. Партия кадетов отпечатала текст телеграммы Кропоткина в виде листовки и активно распространяла ее.
Опасаясь, что германские агенты попытаются помешать его возвращению в Россию, Петр Алексеевич решил ехать под именем своего знакомого Сергея Петровича Тюрина[1680]. Кропоткин заранее приехал на его квартиру в Лондоне и вместе с ним тайно уехал в шотландский порт Абердин, где собирался сесть на пароход. Его багаж был также оформлен на имя Тюрина. 4 июня 1917 года Кропоткины сели в Абердине на русское судно, которое взяло курс на норвежский порт Берген. Перед отъездом Петр Алексеевич передал через Тюрина в британские газеты прощальное письмо, поблагодарив народ и «политических вождей» Британии за «теплое отношение» к нему и его семье за годы эмиграции и за «симпатии к Новой России». При этом он заявлял, что счастлив видеть свою страну «стоящей в одном лагере с Западной Демократией против Центральной Империи»[1681].
Плавание проходило сравнительно спокойно, но на море стояла легкая качка, от которой Софья Григорьевна слегла. «Публика на пароходе очень интересная и очень разнообразная, – рассказывал Кропоткин в письме Тюрину. – Вчера вечером (еще в порту) в передней части парохода пели хором всякие песни, очень недурно, и мы перешли туда, а потом болтали обо всем. Сегодня утром опять шли беседы – конечно, о России и о войне. Мнения очень пестрые. Много интересных людей»[1682].
У входа в территориальные воды Норвегии «дежурила» германская подводная лодка, но при виде конвоя из военных судов она предпочла уйти, и «Аскольд» благополучно вошел в норвежский порт. Вступив на норвежскую землю, Кропоткин наверняка вспоминал, как в 1876 году бежал через эту страну из России. Позади была целая жизнь!
Пробыв несколько часов и переночевав в Бергене, где Петр Алексеевич застал крупную рабочую демонстрацию, Кропоткины направились в столицу Норвегии – Христианию. Железная дорога вела через заснеженное плоскогорье фьельдов – сглаженных, похожих на плато безлесных горных массивов. В одном месте, где полотно оказалось повреждено, пассажирам пришлось выйти из спального вагона поезда и нести багаж вручную. И тут они повстречались с четырьмя русскими сестрами милосердия, которые отдыхали в Норвегии. Они узнали Кропоткина, рассказывали о происходящем в Петрограде, и на глазах старика выступили слезы. Это была его первая встреча с Россией!
По дороге Петр Алексеевич сочинил заявление-«меморандум» для лидера шведских социал-демократов Яльмара Брантинга (1860–1925), который готовил проведение в Стокгольме международной социалистической конференции для выработки путей прекращения мировой войны[1683].
К идее такой конференции, как и к предыдущим усилиям социалистов в Циммервальде, Кропоткин относился резко отрицательно. Упрямый старик по-прежнему – и даже более чем когда-либо – давал волю своим антигерманским настроениям. Во всех мирных усилиях, «Циммервальдах и Стокгольмах» он видел всего лишь «искусные маневры» правящих кругов Германии, стремящихся избежать неминуемого поражения[1684]. В том же ключе был выдержан и его меморандум Брантингу. Кропоткин обрушился на лозунг мира «без аннексий и контрибуций» и ратовал за то, чтобы любой мир заключался на условиях возвращения Франции регионов Эльзас и Лотарингия, захваченных Германской империей в 1871 году. Он желал также создания независимой Польской республики, освобождения Сербии, других южных славян из-под власти Германии и Австро-Венгрии. Он требовал разрушения центрально-европейских империй[1685]. Ликвидации колониальных империй стран Антанты он «почему-то» не требовал! Текст заявления Кропоткина был переведен в Христиании на норвежский язык женой английского журналиста и по телеграфу отправлен в Стокгольм.
Но антивоенные настроения не давали о себе забыть и здесь. На пароходе и в поезде ехали самые разные люди, и они по-разному относились к мировой бойне. Среди спутников Кропоткина оказались и жившие в Лондоне противники войны, и «большевистски» настроенные делегаты от одной из русских дивизий, сражавшихся во Франции.
В Норвегии у Кропоткиных буквально не было ни одной свободной минуты. «Встречи, приемы, столько ласки от норвежцев и от русских комитетов, – рассказывал Петр Алексеевич в письме Тюрину. – Русские консулы просто с ног сбились, принимая всюду возвращающихся эмигрантов. В отелях нет мест, и, при всем добром желании, далеко не всем удается найти кровати. Спят на полу по двое на матрасе, а консулà платят по 10 крон за такой матрас. Здесь нас посетил и замещающий русского Посланника»[1686].
Переночевав в норвежской столице, Кропоткины в спальном вагоне отправились дальше, в Швецию. На вокзале их тепло провожали студенты. Они принесли цветы. В Стокгольме, где Кропоткины оставались с семи утра до четырех часов дня, программа также была более чем насыщенной: вручение роз толпой фанатов из числа местных студентов, прием, устроенный местным русским комитетом, интервью, разговоры, встречи со старыми друзьями…[1687]
На вокзале удалось увидеться с Брантингом и членами международного социалистического комитета. Разговор продолжался около часа. Идея Брантинга – «верная, по крайней мере, что касается состава конференции, если не ее цели, – сообщал Петр Алексеевич Тюрину. – Он сразу увидал, что если залпом созвать конференцию, то она не выразит ничьих мнений и ее сорвут агенты германского правительства. Боюсь, что, и затянувши ее созыв, Брантинг ничего не добьется. Агенты Германии за это время уже успели набрать много сил и работают вовсю»[1688]. Таким образом, Кропоткин повторил собеседникам свое отрицательное отношение к мирным усилиям – на сей раз лично. Те были наверняка готовы к этому, но это вряд ли уменьшило их разочарование!
Рано утром 9 июня Кропоткины выехали на поезде в сторону Финляндии, но по дороге им пришлось задержаться на целых двенадцать часов. Три их чемодана, которые они сдали в Бергене, застряли по дороге в Швеции. Вот вам и знаменитая «скандинавская упорядоченность!». 10 июня поезд оказался наконец на территории Российской империи – в Финляндии. В пограничном Торнео был устроен торжественный митинг. «Солдаты пожелали поговорить со мной… – сообщал полный энтузиазма Петр Алексеевич Тюрину. – Я говорил не речь, а беседовал. Милые бесконечно. После меня говорил один русский, побывавший в немецком плену, а потом выступил ленинец». К радости Кропоткина, антивоенного агитатора «отделал» офицер: «Умно, без задирок, но горячо и преумно!»[1689] Белой северной ночью поезд прибыл в финский город Улеаборг (Оулу): встречать Кропоткина выстроилась сотня солдат, ему преподнесли тюльпаны, и оркестр играл «Марсельезу». Выступлению эмигранта, возвращающегося домой со слезами на глазах, вторили крики: «Да здравствует вольная Россия, да здравствует вольная Финляндия!»