Ну а призывы к борьбе с Германией до победного конца, примирению всех со всеми, защите демократии, созданию федеративного государства, провозглашению демократической республики ничего нового в мировую, да и в отечественную политическую мысль не привносили. Волна исторических событий пришла и принесла «пену дней». Политическая «пена дней», на время поглотившая Кропоткина, сошла и стала неактуальной. И сам он чувствовал, что актуальность его призывов пропадает не по дням, а по часам. Россия менялась, и менялась молниеносно, и он за ней не успевал. Сам признавался в декабре 1917 года в одном из писем Половцовой: «Писать я не в силах, т. е. пишу только для того, чтобы через несколько дней убедиться, что все написанное уже не к делу, что дело обстоит иначе, и гораздо хуже, чем за несколько дней [до того]»[1750].
И он снова обратился к одной из прежних тем своего творчества – анархистской этике. Книгу с названием «Этика» он и будет писать последние годы своей жизни…
Зима 1918 года обошла Кропоткина болезнями, что было удивительно при испытываемых им переживаниях. Зато весной, с наступлением тепла, пришла новая напасть: у старика разболелись икры ног, и он почти не мог ходить. Оставалось лишь прогуливаться по бульвару, делая остановки, чтобы немного посидеть, каждые десять минут. Извозчики в Москве превратились в недоступную роскошь. Кропоткины жили теперь на новом месте – в доме Петрово-Соловово № 111 на Новинском бульваре, неподалеку от Кудринской площади[1751]. «Ему трудно было ходить, особенно в теплой одежде: одышка мучила его, сердце постоянно грозило припадком»[1752], – вспоминала о том времени Брешко-Брешковская. «Живем по-старому, – жалуется Петр Алексеевич Тюрину в письме от 26 мая 1918 года. – Тяжело жить, родной. Будущее мрачно. Хлеб пока еще добывают друзья понемногу. Но нравственное состояние. Никому не пишу поэтому»[1753]. Небольшим утешением стало то, что в издательстве Сытина удалось издать на русском две книги Петра Алексеевича – «Записки революционера» и «Великую Французскую революцию».
Но даже в состоянии, когда здоровье на полную мощь подавало сигналы SOS, Кропоткины проявляли поистине чудеса деликатности. Один из таких примеров приводит в своих воспоминаниях уже упоминавшийся нами толстовец Валентин Булгаков. Летом 1918 года он пригласил Кропоткиных посетить музей Л. Н. Толстого в Москве. И вот в назначенный день он увидел «седого, длиннобородого и круглоголового» революционера с супругой на пороге музея. И тут выяснилось, что Кропоткины пришли… «только для того, чтобы извиниться в том, что в этот день и час он, к сожалению, не может осматривать музея: какое-то обстоятельство ему помешало»[1754]. Восхищенный этим поступком «истинно культурного человека» Булгаков выражал свое огорчение, ведь пара пожилых революционеров была вынуждена проделать такой путь. Ну а приветливо улыбавшийся Петр Алексеевич успокаивал его, рассказывая, «как он любит московские бульвары и что ему доставило большое удовольствие пройтись по дороге к музею по Новинскому и Пречистенскому бульварам»[1755]. Впрочем, музей он потом все же посетил, осмотрев его «подробно и с большим интересом»[1756].
Время от времени он выступал перед широкой аудиторией, демонстрируя по-прежнему большую силу убеждения, ясность, логичность и точность мысли. Булгаков и анархо-синдикалист Николай Иванович Петров-Павлов (1881–1932) вспоминают речь Кропоткина, прозвучавшую в мае 1918 года на собрании в честь десятилетия «Свободного воспитания» – педагогического журнала, издававшегося (1908–1918) толстовцами в Москве. Название издания само говорит о его концепции. Идея свободного трудового воспитания, в котором методы убеждения, демонстрации практической пользы учебы и пробуждения интереса к изучению мира заменят насилие. Среди авторов журнала был и Петр Алексеевич Кропоткин. «Свободное воспитание» публиковало репортажи и статьи и о школах, организованных анархистами Полем Робеном и Себастьяном Фором во Франции. Вот Кропоткин в просторной аудитории Народного университета имени А. Л. Шанявского… подумать только – человека, которого хорошо знал по службе в Сибири. Петра Алексеевича «ввели с особыми предосторожностями, как особую драгоценность»[1757]. И вот он на кафедре – «в своей стихии» оратора. Его доклад был посвящен интеграции труда. «Он доказывал перед слушателями, что только путем добровольных соглашений, съездов, федеративных связей между отдельными организациями создавался весь прогресс человечества – промышленный, технический и научный; соединение умственного с ручным, городской промышленности – с земледелием»[1758], – вспоминал Петров-Павлов. «Говорил он прекрасно и живо, не пользуясь никакими конспектами. Старость нисколько не отражалась на его речи»[1759], – свидетельствовал Булгаков. Аудитория устроила Кропоткину «долго-несмолкаемую овацию»[1760].
Отношения Кропоткина с российским анархистским движением оставались сложными. Он помогал переизданию своих старых работ по анархизму, писал к ним актуальные предисловия и сочинил ряд новых брошюр и статей («Анархия и ее место в социалистической эволюции», «Что такое анархия?», «Идеал в революции», «Аграрный вопрос», «Политические права» и др.). Очевидно, германская интервенция против революционной России и отрицательное отношение анархистов к Брестскому миру отодвинули их разногласия с Кропоткиным на второй план; резкие нападки на него в российской анархистской литературе прекратились. Но хотя Петр Алексеевич поддерживал контакты с анархистскими активистами, он держался в стороне от всех существовавших анархистских групп и никогда не высказывал каких-либо суждений или оценок на их счет.
Знаменитый командир украинских повстанцев, анархист Нестор Иванович Махно вспоминал: когда он летом 1918 года навестил Кропоткина в Москве, тот заинтересованно обсуждал с ним проблемы борьбы крестьянства Украины, в том числе сопротивления германско-австрийским оккупационным войскам, но «категорически отказался» давать какие-либо советы[1761]. Позднее Петров-Павлов, встречавшийся с Кропоткиным, вспоминал, что тот приветствовал антигерманское восстание крестьян на Украине, в котором участвовал и Махно[1762]. Впоследствии махновцы через доверенных лиц иногда доставляли старому революционеру продовольственные посылки из Украины…[1763] Одну из них Махно сопроводил письмом:
«Дорогой Петр Алексеевич!
Зная положение в России в смысле продовольствия и чувствуя, как отзывается это положение на Ваших старческих физических силах, я обсудил с товарищами, и они решили послать Вам несколько пудов съестных припасов, которые считаем необходимыми для Вас. Вместе с этим посылаю Вам несколько номеров нашей повстанческой газеты «Путь к свободе» и выпускаемых нами листков. И прошу Вас как близкого и дорогого для нас, южан, товарища написать нам свое письмо о повстанчестве нашей области, которое правильно отражается в нашей газете.
Кроме того, очень важно было бы для крестьян, если бы Вы написали в нашу газету статью о социальном строительстве в деревне, которая еще не заполнилась мусором насилия.
Пока будьте здоровы.
Жму крепко Вашу руку.
Вскоре Петр Алексеевич начал восстанавливать контакты с российскими анархистами. «Он всегда проявлял очень глубокий интерес к анархистскому движению и с большим вниманием читал анархистские газеты»[1765], – писал в 1949 году Григорий Максимов канадскому историку Вудкоку. Максимов привел ряд примеров: «Однажды, когда он жил в Москве, совершая обычную прогулку, он заметил на ул. Поварской вывеску нашей организации „Вольный Голос Труда“, не задумываясь зашел с женой и очень горячо общался с товарищами. Он спрашивал о деятельности организации и давал советы. Во второй раз он посетил нашу организацию в переулке Чернышевского. На этот раз Кропоткин обратил внимание товарищей на некоторые из моих статей в нашей газете „Голос Труда“ и сказал: такие статьи вы должны публиковать в форме брошюры и распространять тысячами, как мы это делали в наше время. Я не присутствовал при этих двух визитах Кропоткина»[1766]. В то же время сохранилось немало свидетельств о том, что деятели анархистского движения неоднократно бывали у него в Дмитрове, куда Кропоткин перебрался позднее. Так, Максимов вспоминал, что дважды лично навещал Петра Алексеевича[1767].
В июле 1918 года, перед отъездом Кропоткина в Дмитров, к нему приезжал Николай Петров-Павлов со своей женой Анной. Николай, после побега с каторги в 1911 году, долгие годы жил в Японии и Маньчжурии. Они беседовали о Японии. Кропоткин рассказывал о казненном японскими властями анархо-синдикалисте Котоку, с которым дружил и переписывался долгие годы. Узнав, что Николай и его жена – рабочие, Кропоткин стал очень приветлив и рассказал, «как он в молодые свои годы ходил в трудящий народ, какое горячее участие принимал в Юрской Федерации, восторгаясь юрскими часовщиками, суконщиками и вообще рабочим людом»