[1768]. Выслушав рассказ Петрова-Павлова о его профсоюзной деятельности, Кропоткин «вынес одобрение в том, что анархистам безусловно всем следует работать в самой гуще рабочей массы профдвижения». Затем он говорил о роли профсоюзов, артелей и свободной кооперации в налаживании производства[1769].
Позднее, в 1919–1920 годах, Петров-Павлов организовал среди московских пекарей передачу части пайков (ржаная мука и соль) в помощь Кропоткину. Он лично отвез собранные продукты в Дмитров и передал Петру Алексеевичу. Они беседовали об истории анархистского Интернационала, о конгрессах в Вервье и Генте. Вспоминали Амурский край, в котором побывали оба. Кропоткин – как офицер и исследователь, а Петров-Павлов – как политкаторжанин, в 1909–1910 годах работавший на строительстве дороги и при помощи жены совершивший побег в Японию. Кропоткин рассказывал ему о своих исследованиях горных хребтов, общении с казаками и представителями сибирских народов. Оба до хрипоты спорили о Первой мировой войне, отстаивая столь разные позиции…[1770]
Каков запах социализма? Нет! Это совсем не одеколон «Аромат Ленина» из советского анекдота! И не туалетная вода «Че Гевара»… «Слышите, как пахнет бытом? Ничего, что быт бедненький, он подкормится. Радуйтесь, мосье Дэле, – здесь больше не ходят на голове. Ходят на обыкновенных, только сильно отощавших ногах»[1771], – устами героя своего романа сказал о Москве начала 1920-х годов писатель Илья Эренбург. Хулио Хуренито, тот самый герой романа. Авантюрист, бунтарь, провокатор, близкий по духу то ли анархистам, то ли ситуационистам, то ли сюрреалистам, так и погибнет… по бытовой причине. Кому-то понравятся его сапоги. А в годы, когда даже сломанная расческа была невосполнимой потерей, хорошие сапоги могли заинтересовать потенциального убийцу. Ну а летом 1918-го пахло едой… Страшно росли цены, и на носу было введение карточек на продукты питания. Это понимает и Кропоткин…
«В конце восемнадцатого века, когда социализм зарождался из продовольственных затруднений французской революции, в июне 1793 года, первым его лозунгом было "Первый год Равенства", причем Равенство понималось как обеспечение благосостояния для всех при помощи социализации потребления. Социализация производства естественно вытекала из социализации потребления. ‹…› Ланж и Фурье, оба пережившие те же ужасы голода, что теперь переживает Россия (тоже во время своей революции), они оба поняли, что прежде всего нужно организовать прокормление всех в союзе потребителей, и это естественно приведет к организации союзного производства»[1772], – напишет Кропоткин в открытом «Письме к сибирским кооператорам».
Он написал это 3 июля 1918 года. Через три дня в Москве начнется восстание левых эсеров. Начало ему положит убийство германского посла Вильгельма фон Мирбаха. Восставшие будут обстреливать Кремль из пушек, арестуют председателя ВЧК Феликса Дзержинского. Думается, нет второго ответа на вопрос: на чьей же стороне в те дни был антигермански настроенный Кропоткин?
Но восстание подавят, а вопрос о продовольствии останется одним из важных в анархистской критике большевиков. Анархисты почувствуют истинный аромат социализма – запах хлеба, без которого немыслима «воля» – самая широкая свобода. Что ж… Голод не тетка, но хороший стимул для объединения людей. И все по Кропоткину: «Хлеб и Воля»! На страницах ли своих газет и журналов, в выступлениях ли на митингах… Последователи Кропоткина будут призывать профсоюзы и фабрично-заводские комитеты вступить в прямые отношения с крестьянами и через кооперативы организовать продуктообмен. Только так, налаживая прямые связи, можно спасти страну от голода. Кропоткин продолжает писать о возможных вариантах социальных преобразований в России. И теперь он обращает внимание на кооперацию. В данном случае – на сибирских кооператоров.
К земству, которое «все еще продолжает быть у нас частью государства», Кропоткин испытывает определенное недоверие. Вот почему он предлагает кооператорам взять в свои руки функции местного самоуправления. Прежде всего, задача кооператоров – объединить в составе своих организаций крестьянство. Кооперативы мобилизуют средства своих членов и на эти деньги создадут средние школы и профессиональные технические училища. В результате произойдет «увеличение производительных сил страны»[1773].
Деятельность кооперативов, добровольно объединяющих всех, кто желал бы перестроить общество на справедливых началах, приведет к реорганизации страны на основе самоуправления снизу вверх. Рано или поздно это приведет к Анархии, но, понимая, что пока еще массы не настроены анархически, Кропоткин говорит о Российской Федерации Соединенных Штатов[1774].
Как ни странно это звучит, но некоторые из его последователей тогда допускали существование безвластного общества даже под таким названием. Так, в 1918 году Атабекян, старый друг Кропоткина, предлагал перестроить политическую систему Российской Советской Федеративной Республики. Он рассчитывал, что организации народа, основанные на самоуправлении (Советы, союзы кооперативных предприятий и учреждений, фабрично-заводские комитеты, профсоюзы, домовые комитеты), и их объединения возьмут на себя функции экономического регулирования и государственного управления. Атабекян открыто использовал термин «анархическая республика»[1775].
Похожие идеи предлагал Филипп Маркович Неусыпов, уральский казак, сотрудник Казачьего отдела ВЦИК и по совместительству издатель анархистского журнала «Революционное творчество». В конце 1917 года он выдвинул план образования на месте Российской империи Всероссийского Политического Союза Федеративных Республик, состоящих «из групп автономных штатов»[1776]. Этот процесс он попытался продемонстрировать на примере Уральского казачьего войска. Учитывая экономический уклад, исторические традиции и современный быт казачества, Неусыпов считал, что вскоре казаки «принципы федерации сделают основой своей социальной жизни»[1777].
Казачью автономию Неусыпов предлагал строить как федеративный союз автономных станиц. Войсковой съезд должен был выполнять «законосовещательную» роль и контролировать исполнительную власть. Предполагалась реорганизация экономики на основе кооперативного сектора. Различные области жизни общества должны были регулировать отраслевые съезды, состоящие из делегатов станиц. Их решения считались бы действительными после утверждения станичными сходами (общими собраниями жителей), причем в состав казаков предлагалось принять «иногородних» (издавна живших там переселенцев). Исполнительная власть должна была перейти к избираемым съездами и работавшим под их контролем советам или комитетам, объединенным в «Войсковой круг»[1778].
Реорганизацию экономической жизни России Неусыпов предлагал провести на основе уже имеющейся сети кооперативов. В условиях развала экономических связей, краха единой денежной системы, полагал он, гораздо проще будет перейти непосредственно к безденежному обмену между кооперативными организациями[1779]. Как видим, «белой вороной» среди анархистов Кропоткин не был. Ведь идеи, близкие ему в то время, выдвигали и другие сторонники Коммунизма и Анархии, не говоря уже об эсерах-максималистах, которые занимали промежуточную позицию между анархистами и социалистами-революционерами. Они представили в комиссию, которая занималась разработкой конституции РСФСР, проект «Трудовой республики», понимаемой как «децентрализованное общежитие с широкой автономией отдельных областей и национальностей, ее составляющих», ведением «общественно-планомерного хозяйства общественными средствами производства и обращения» и ликвидацией «торговли и денег»[1780].
В июле 1918 года Кропоткины переехали из Москвы в подмосковный город Дмитров, где было легче прокормить семью. Граф Дмитрий Адамович Олсуфьев (1862–1937) продал им деревянный дом на бывшей Дворянской улице (с 1924 года Кропоткинская улица, дом 95). По некоторым сведениям, они время от времени наезжали туда еще в начале года. Небольшой, одноэтажный с четырьмя комнатами, он был построен братом графа, земским деятелем и предводителем дворянства Михаилом Адамовичем Олсуфьевым (1860–1918) около 1898 года в стиле русского деревянного модерна. В доме был установлен московский телефон. Кропоткины не стали менять желтовато-коричневый интерьер комнат, перекрашивать оконные рамы цвета красного дерева, темно-коричневые двери и гостиную, менять коричневатые обои, гармонировавшие с терракотовыми плитками камина.
Петр Алексеевич перевез в Дмитров книжные полки, вмещавшие полторы тысячи книг его библиотеки. Жизнь Кропоткиных проходила в основном в двух северных, теплых комнатах – спальне и небольшом кабинете, где Петр Алексеевич работал за ломберным столом и спал на кровати. По воспоминаниям скульптора Ильи Яковлевича Гинцбурга (1859–1939), кабинет был очень тесно заставлен мебелью. По своему обыкновению Кропоткин немедленно завалил комнату книгами. «Они лежали и на подоконнике, и на столах, и даже на стульях». Скульптор Гинцбург, один из его близких знакомых, полагал, что Кропоткины старались скопировать обстановку своего дома в Бромли[1781]. Бывавший в гостях у Петра Алексеевича анархист Герман Сандомирский называл эту комнату «предательской», ибо в ней ветер дул в многочисленные щели