«Мы с вами стоим на разных точках зрения. ‹…› Но вот вы говорите, что без власти нельзя, – стал вновь теоретизировать Петр Алексеевич, – а я говорю, что можно… Вы посмотрите, как разгорается безвластное начало. Вот в Англии, – я только что получил сведения, в одном из портов докеры организовали прекрасный, совершенно вольный кооператив, в который идут и идут рабочие мелких других производств. ‹…› Но профессиональное движение объединяет миллионы – это сам по себе огромный фактор, – взволнованно говорил Петр Алексеевич. – Вместе с кооперативным движением – это огромный шаг вперед»[1804]. Кропоткин пообещал также сообщать Ленину «о неправильностях, которые происходят и от которых во многих местах стоит стон»[1805]. Это обещание давало ему возможность и впредь апеллировать к председателю Совнаркома, ходатайствовать об освобождении репрессированных анархистов, кооператоров, других общественных деятелей.
Во время этой встречи Петр Алексеевич отказался от предложения Ленина выпустить свою книгу о Великой Французской революции за государственный счет и в государственном издательстве. Из переписки Кропоткина становятся понятны мотивы такого решения. «Когда я и мои товарищи сидели впоследствии по тюрьмам во Франции, наши книги все время находили издателей. В России же Советская Республика стремится, по-видимому, уничтожить даже такую возможность. Если бы я принял вышеупомянутое предложение, – это означало бы мое нравственное одобрение того, что целая страна низводится на степень рабского безмолвия, которое я считаю пагубным не только для развития вообще мысли и жизни, но и самой русской революции. ‹…› Мой долг – сказать это представителям Советской республики, а не помогать им в порабощении мысли, с ее неизбежными роковыми последствиями, уже намечающимися»[1806], – так объяснил он свое решение сотруднику Народного комиссариата внешней торговли Семену Львовичу Мильнеру, который сочувствовал анархистам и в 1918 году вел переговоры с Кропоткиным по поручению Бонч-Бруевича. Впрочем, В. Д. Бонч-Бруевич в одном из вариантов своих воспоминаний отмечал, что Ленин предполагал издать сочинения Кропоткина с такими примечаниями, «чтобы читатель ярко понял разницу между мелкобуржуазным анархистом и истинно коммунистическим мировоззрением революционного марксизма»[1807]. Вряд ли подобные условия были приемлемы для Кропоткина.
В беседе с Лениным дипломатично, но очень скептически Кропоткин высказался о принципиальности большевистских чиновников, на которую упирал Ленин, обещая старому революционеру построить социалистическое государство без злоупотреблений властью: «Если вы и ваши товарищи… не опьяняются властью и чувствуют себя застрахованными от порабощения государственностью, то они сделают много. Революция тогда действительно находится в надежных руках»[1808]. ЕСЛИ… Это слово держит всю конструкцию фразы – как сослагательное наклонение. Может быть, но может и не быть. Мол, чего с вами спорить-то? Все равно не переубедишь. Ну так жизнь покажет…
Призывы Кропоткина не нашли понимания у вождя большевиков, который заявил своему собеседнику, что применение властью насильственных методов оправдано в условиях Гражданской войны и «в белых перчатках не сделаешь революцию». «Вот, живет в стране, которая кипит революцией, в которой все поднято от края до края, и ничего другого не может придумать, как говорить о кооперативном движении», – сказал Бонч-Бруевичу председатель Совнаркома, распрощавшись с Кропоткиным[1809].
В марте и декабре 1920 года Кропоткин вновь обратился с письмами к Ленину. В последнем случае причиной стал арест руководителей Дмитровского союза кооперативов в ноябре 1920 года[1810].
В мае 1919 года Петр Алексеевич встретился в Москве с представителями созданной незадолго до этого Всероссийской федерации анархической молодежи (ВФАМ). Он заявил им, что «средства, избранные Советской властью для осуществления своих хороших целей, были и есть самые скверные» и «путь большевиков приведет нас к ужасной реакции». Кропоткин призвал «снизу творить революцию и строительство новой жизни, а не сверху»[1811].
В июле участники съезда молодых анархистов в Москве были арестованы и направили Петру Алексеевичу из тюрьмы ВЧК на Лубянке письмо с просьбой о помощи. Репрессии нарастали. В марте 1920 года, ходатайствуя в пользу почтово-телеграфных работников, голодавших в знак протеста против репрессий, Кропоткин написал Ленину жесткие строки: «Если бы даже диктатура партии была бы подходящим средством, чтобы нанести удар капиталистическому строю (в чем сильно сомневаюсь), то для создания нового социалистического строя она безусловно вредна». Необходимо возвращение к нормальной жизни и свободное развитие инициативы самих рабочих и крестьян. «Но Россия уже стала Советской Республикой лишь по имени. Наплыв и верховодство людей „партии“, т. е. преимущественно новорожденных коммунистов (идейные – больше в центрах), уже уничтожили влияние и построительную силу этого многообещавшего учреждения – Советов. Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты. И их строительство страдает недостатками чиновного строительства». Такая система управления, подменяющая избираемые органы самоуправления фактически назначаемыми ставленниками правящей партии, дискредитирует любые лозунги, которыми ее прикрывают. «Если же теперешнее положение продлится, то само слово „социализм“ обратится в проклятие. Как оно случилось во Франции с понятием равенства на сорок лет после правления якобинцев»[1812].
Так оно и произошло… Что такое социализм и коммунизм? На этот вопрос часто слышится ответ: тоталитарный режим, концлагеря и диктатура, власть бюрократии, превращение в государственные учреждения всего, что только возможно. И попробуй докажи иному, что это не так или не должно быть так! Еще великий анархист опасался, что принудительное насаждение большевиками коллективистской психологии настолько дискредитирует любые идеи о коллективе, солидарности, взаимопомощи, что на смену ему придет самый бешеный и необузданный эгоизм. Десятилетия спустя жители современной России могут лишь изумляться беспощадной точности его пророчества.
Петр Алексеевич безоговорочно осуждал вооруженное вмешательство государств Антанты в российские дела и их «завоевательные вожделения» – как писал он сам. «Конечно, не из "патриотизма", а потому что предвижу, как такое вмешательство неизбежно приведет к возбуждению национализма и в данном случае создаст в России враждебность к народам, с которыми мы должны были бы быть в дружбе», – писал он. Да, рабочие Западной Европы могли бы заставить «свои» правительства отступить. Для этого они должны выйти на массовые демонстрации протеста, бастовать, саботировать отправку военных грузов. Но, полагал Кропоткин, этому препятствует враждебное отношение к большевизму и российским большевикам, которых многие европейские социалисты и профсоюзные деятели считали союзниками Германии. «На Западе знают, что члены теперешнего правительства вернулись в Россию на особом положении через Германию; что они вели дезорганизационную пропаганду в русской армии в ту пору, когда немецкие армии… разоряли Бельгию и Францию и Франция истекала кровью, чтобы отогнать их от Парижа (убитыми и искалеченными Франция потеряла более трети своего взрослого мужского населения, и не она завоевывала Германию)»[1813], – писал Кропоткин Мильнеру.
Такие же аргументы он высказывал и в письме Сандомирскому 24 мая 1919 года. Франция не может оставить Эльзас и Лотарингию в руках Германии. Население этих провинций не желает жить под властью Германской империи. Из крепости Мец на ее территорию может в любой момент вторгнуться германская армия. Свободное голосование среди жителей Эльзаса и Лотарингии невозможно – в эти края берлинское правительство переселило немцев из других регионов. А сколько французов погибло на войне? И вообще, главное – не допустить, чтобы Германия снова угрожала войной. А там и угроза войны как таковая отомрет[1814]. Почему? «Это не повторилось бы, по крайней мере, в течение полувека, а там пойдет новое – социализм, анархия…»[1815]
Как видим, Петр Алексеевич по-прежнему отказывался признавать очевидный факт: к концу мировой бойни большинство населения не только Германии, но и государств Антанты устало от войны настолько, что антивоенная пропаганда большевиков не вызывала отторжения в народах: напротив, революция казалась многим наилучшим средством навсегда покончить с войной.
Поражение Германии Кропоткин рассматривал как «великое мировое событие», которое «кладет конец навсегда монархической Европе и завоевательным войнам в Европе»[1816]. Теперь он жаждал такого же поражения Турции, надеясь, что оно «положит теперь конец ее армянским, болгарским, сирийским и т. д. зверствам»[1817]. «Что даст Азия, с нарождающеюся новою Германией, в Японии и, м[ожет] б[ыть], новым могучим мусульманским государством в Средней Азии (с центром в Кашгарии) – об этом еще рано гадать»[1818], – писал он Екатерине Половцовой в декабре 1918-го. Хоть и пожал плечами, но снова пожал ими правильно. Страна восходящего солнца вскоре доказала это. Правда, с завоевательными войнами в Европе, как мы знаем, все-таки получилось иначе. Это был еще отнюдь не конец…