[1831]. Он переживал все происходящее и сокрушался. Ведь ни он, ни его последователи не сумели предотвратить эту диктатуру, даже предвидя это и даже критикуя идеи ее будущих создателей: «30 лет подготовлялось то, что происходит теперь, и против этого направления работали только наши, архискромные силы, и те не умели объединиться! И те не оценивали силы социал-демократического централизаторства и верить не хотели в близость возможного сотрясения…»[1832]
1920-й, последний год жизни Кропоткина, стал для него «годом визитов».
В дмитровском доме гостят родственники анархистов Александра Шапиро и Александра Атабекяна… В июле к Петру Алексеевичу снова приехали Гольдман и Беркман…
Старик выглядел бодрее и лучше, чем в марте, в его глазах блестели искры жизни. В солнечном свете и тепле дом и сад выглядели идиллически. «Петр всегда с гордостью отзывался о своей спутнице жизни и ее талантах садовода, а на этот раз с каким-то мальчишеским восторгом даже взял нас за руки и подвел к грядке, на которой Софья высадила какой-то невиданный салат, ставший ее стараниями размером с капусту», – вспоминала Эмма. Старики вместе копали грядки, но Софью Григорьевну Кропоткин называл «гением сельского хозяйства». Выращенного ею картофеля хватило на питание до весны, много осталось на корм корове и обмен на овощи с соседями. Петр Алексеевич «радовался этим огородным успехам так, как будто это были события мирового значения». У Эммы было ощущение, что его «воспрянувший дух» «снова нес миру желание жить»[1833]. Беркман удивлялся – перед ним был снова «добродушный старина Петр с прекрасным чувством юмора, наблюдательностью и самый щедрый человек в мире»[1834].
Впрочем, эти успехи стоили дорого и наверняка сократили жизнь Петру Алексеевичу. Лето выдалось очень жарким, необыкновенно бездождливым. Особенно засушливым оказался август 1920 года. Кропоткин откровенно рассказывал об этом в письме своему другу, издателю-толстовцу Ивану Ивановичу Горбунову-Посадову (1864–1940): «…жарко было без дождей, высушило все болота и ручьи и сожгло всю траву, даже подлесок истребило. Сена нет и половины того, что нужно на зиму. Так что крестьяне продают скотину и бьют. Ни у кого нет сена или соломы более чем на ползимы. Нам отдали здесь кусок луга, два покоса очень хорошего по сравнению с другими, на которых ничего не было. Правда, Софья Григ[орьевна] убрала его вовремя, сама помогая целую неделю; а те, которые отложили покос до августа, не получили покоса, не собрали и трети того, что мне нужно»[1835]. И хотя свой собственный огород с овощами на двадцать одну гряду удался на славу, удалось это благодаря помощи одного из крестьян: «Добрый человек – крестьянин со своим братом – пришел одно утро весной, с лошадью и сохой, и вспахал. Так что осталось только обсеять гряды»[1836].
Кропоткин снова говорил о диктаторской натуре большевизма и о растущей пропасти между революцией и установленным режимом. Большевиков ждет превращение в иезуитов революции, которые руководствуются принципом «цель оправдывает средства». Но российская революция глубже, чем была французская, и из нее необходимо извлечь уроки. «Основополагающим фактором такого переворота была соответствующая перестройка экономической жизни страны, и революция в России показала, что к этому мы должны готовиться. Кропоткин пришел к выводу, что синдикализм мог бы стать тем, в чем Россия нуждалась больше всего, – вехой на пути промышленного и экономического возрождения страны»[1837]. Он «сослался на анархо-синдикализм, указав, что такая система, при помощи кооперативов, могла бы уберечь будущие революции от фатальных ошибок и напрасных страданий, через какие прошла Россия»[1838].
В письме Беркману от 20 мая 1920 года он прямо говорит, что синдикалистское движение «выступит великою силою в течение ближайших 50 лет, чтобы приступить к созданию коммунистического безгосударственного общества». И если бы он, Кропоткин, «был во Франции», то «бросился бы с головой в это движение Первого Интернационала»[1839].
Эту же мысль Петр Алексеевич настойчиво повторяет в письме к Атабекяну в мае 1920 года. Кропоткин возлагал надежду и на русское крестьянское кооперативное движение, которое «представит живучее, творческое ядро коммунистической жизни, безо всякой примеси религиозного элемента». Наконец он надеялся и на политическую децентрализацию. «Разбившись на малые государства, народы начнут вырабатывать в некоторых из них безгосударственные формы жизни», от которых «легче будет переходить к социалистическому строю в его негосударственных формах, т. е. в независимых Коммунах, вступающих в федеральные союзы, когда люди избавятся от теперешнего кумира – государственной централизации и „сильного государства“»[1840].
Кропоткин разработал план возрождения анархизма с опорой на анархо-синдикалистское профсоюзное движение и намеревался обсудить его со старым другом Шапиро: «Чего я особенно желал бы, это то, чтобы 3–4 из нас повидались бы с заграничными друзьями и синдикалистами и, выработав с ними самую общую программу, с нею уже в руках взялись бы за организационную работу в России. С целью и с ясным представлением о грандиозности задачи: создать такой же Интернационал – анархический, крестьянско-рабочий, с такими же широкими целями, на основе повседневной борьбы с Капиталом, какой наши предшественники начали создавать в [18]60-х годах из разношерстных элементов, уцелевших после разгрома 1848 г., и радикалов, находившихся под его влиянием»[1841]. Стоит отметить, что в 1922 году Александр Шапиро сыграл важнейшую роль в создании анархо-синдикалистского Интернационала – Международной ассоциации трудящихся.
Да, Российская революция и неудачный опыт большевиков должны стать уроком для трудящихся всего мира, неоднократно повторял Кропоткин представителям европейских профсоюзов и социалистических партий. Они приезжали в Москву по приглашению большевистских властей, но считали своим долгом посетить «дмитровского отшельника».
Немецкому анархо-синдикалисту Аугустину Сухи (1892–1984), добравшемуся до Дмитрова с рекомендательным письмом Роккера и проведшему у Кропоткиных неделю, Петр Алексеевич рассказывал о параличе Советов под давлением правящей партии, о том, что страна все дальше и дальше удаляется от изначальных революционных целей свободы, равенства и братства. России необходимы автономные местные Советы, объединяющиеся снизу в федерации вольных городов, Советов общин и союзов, говорил он, пояснив, что обсуждал это с Лениным, но не нашел понимания[1842]. Но в Советах, считал он, должны быть представлены не только трудовые коллективы заводов и фабрик, как это было в городах России, но и жители каждого квартала[1843].
Делегации британских профсоюзов и лейбористской партии, которая посетила его 10 июня 1920 года, Кропоткин передал знаменитое «Письмо к западноевропейским рабочим». Вновь осудив интервенцию иностранных держав против русской революции, отдав должное преобразованиям большевиков и левых эсеров, «величайшей идее» Советов, он снова резко высказался против партийной диктатуры и господства чиновников. Теперь он призвал европейских товарищей учиться на печальном опыте России: «На этом пути не завершить дела революции, она становится неосуществимой. Вот почему я считаю своей обязанностью честно предостеречь вас от такого образа действий».
Петр Алексеевич все еще надеется на революцию в Европе и развитие мирового анархо-синдикалистского движения. В том же письме он возвращается к своей старой идее: «нужно возродить идею великого Интернационала всех трудящихся мира, – но не в виде союза, руководимого одной партией… должен существовать общий для них всех Союз всех тред-юнионов мира, объединяющий всех тех, кто создает общественное богатство, с целью освобождения производства от его теперешнего порабощения капиталом»[1844].
В этом письме он прогнозировал поражение большевистского социального эксперимента: «…строительство коммунистической республики по принципу строго централизованного государственного коммунизма, под железным правлением партийной диктатуры, завершится крахом»[1845]. Кропоткин обвинял большевиков в ликвидации широкого общественного самоуправления, созданного самими рабочими, крестьянами и солдатами во время революционных событий 1917 года. Такова печальная участь Советов, превратившихся в придаток правящей партии. «Рабочие Советы прекратили осуществлять свободное руководство тогда, когда в стране не стало свободы печати: мы очутились в такой ситуации около двух лет назад, а предлогом для таких мер было военное положение. Более того, Советы рабочих и крестьянских депутатов утратили все свое значение, как только была прекращена свободная предвыборная агитация и выборы стали проводиться под давлением партийной диктатуры»[1846], – писал Кропоткин. Фактически он выдвигал большевикам те же обвинения, которые можно было услышать из уст махновцев, крестьянских повстанцев Алтая и Сибири, Тамбовщины и Воронежской губернии, а позднее – восставших матросов Кронштадта[1847]