[262]. Что ж, ему предстояло многому научиться, и делал он это с успехом. Проблема, однако, заключалась в том, что исследователю-географу не хватало знаний в области… географии. Поэтому весна 1864 года прошла для Кропоткина за чтением книг и изучением географических карт. Путешествие должно было проходить втайне от цинских властей. Кропоткин понимает, что научно-исследовательские задачи – далеко не главное для начальников, которые организуют его экспедицию. У них совсем другие планы, военно-разведывательные. Кратчайший путь из Забайкалья на Амур и Дальний Восток имел важное стратегическое значение. К тому же молодой офицер подозревает, что Корсаков вынашивает планы завоевания Монголии и новых районов на Дальнем Востоке. «Я уверен, что и при моей поездке имеется в виду эта цель, хотя она и не высказывается, и приняты все меры, чтобы даже заподозрить не могли его ни в чем. Таким образом, в бумагах не остается даже и следа моей командировки». И его начальник Шульман, глядя на карту, говорил Кропоткину: «А вот бы хорошо этот кусочек». Петру Алексеевичу экспансионистские и завоевательные затеи не нравятся: «Это к чему? Разбросаются во все стороны со своими ничтожными силами»[263]. Невольно вспоминается «Песнь о боевых колесницах» великого китайского поэта Ду Фу (712–770):
Стон стоит
На просторах Китая –
А зачем
Императору надо
Жить, границы страны
Расширяя:
Мы и так
Не страна, а громада.
Неужели
Владыка не знает,
Что в обители
Ханьской державы
Не спасительный рис
Вырастает –
Вырастают
Лишь сорные травы[264].
За свою критику императора Ду Фу отсидел в тюрьме, а затем, помилованный, оставил государственную службу. Но Кропоткин о своих сомнениях помалкивает и не спешит уходить, ведь «перед искушением посетить край, в котором ни один европеец никогда еще не бывал, путешественнику трудно было устоять»[265]. Кстати, по версии В. А. Маркина, у сибирских губернаторов во всем этом был и коммерческий интерес. Через разведанный сотником Кропоткиным североманьчжурский путь предполагалось перегонять на Амур стада скота, необходимые для снабжения продовольствием населения Благовещенска. Якобы подсчитали, что при использовании этого маршрута казна сэкономит тридцать пять тысяч рублей серебром ежегодно[266]. Так что на маньчжурском проекте сошлись очень разные интересы.
И пришлось казачьему сотнику Петру Кропоткину на какое-то время освоить профессию разведчика-«нелегала». И пусть стать Джеймсом Бондом или Исаевым-Штирлицем ему не было суждено. Но все же…
В империи Цин он уже раз побывал, посетив пограничный городок Айгунь, и мог оценить риски, так как увидел, что такое китайская тюрьма. Сохранились дневниковые записи об этом: «Нас повели в отдельную хижину; на лавке сидит человек, на шее у него доска дубовая, толщиною пальца в два с половиной, в аршин квадратная, весом полтора пуда, вырез для шеи неширокий, доска сдвинута и заклеена бумагой с печатями и подписями: выйти ему из избы нельзя, доска не пускает. Кушанье стоит, уксус в чашечке. Дают столько, чтобы не умер. "Так спать нельзя?" – "Нет, можно". Вытянули такую дощечку на веревках, на ней что-то вроде подушки. Оказался камешек (из снисхождения), чтобы доска не так давила. "И долго он так сидит?" – "Нет, этот не долго, – три месяца, – он маленько украл. А большой украл – три года". Оказалось, что есть одна доска на двоих, на троих и держат так 3–4–5 лет»[267].
В апреле 1864 года Кропоткин наконец выехал из Иркутска по направлению к границе, на полторы недели задержавшись в Чите. В дневнике, который вел Петр Алексеевич, появляются любопытные этнографические заметки о посещении бурятского ламаистского монастыря-дацана (позднее он посетует в дневнике на притеснение бурят и их религии), о быте местных казаков и кочевников-монголов, об их образе жизни и хозяйственных привычках. О буддистском дацане Кропоткин сразу же опубликует статью в газете[268]. Записал он, между прочим, и такой забавный эпизод: переводчик экспедиции, приехавший из Читы в бурятское селение Чиндант, привез для развлечения стереоскоп и порнографические картинки. «Надо было видеть, в какое удивление и азарт приходила хозяйка, когда я… стал показывать им эти картинки. Первое слово: живая, да какая, королевна, красавица (картина изображала женщину с обнаженными грудями, белую и очень полную). В азарт пришли: приводили мальчишку маленького (лет 12) смотреть картинки, просили показать девушке и т. п. Чувственность здесь страшно развита, оттого люди удивительно рано стареют…»[269] Кропоткин оставил картинки при себе, хотя они его уже не развлекали.
В двадцатых числах мая экспедиция, замаскированная под торговую, вступила во владения Цинской империи. В ее состав, помимо Кропоткина (в роли «купца Петра Алексеева») и четырех казаков, входили также монгол-переводчик, эвенк-переводчик с маньчжурского языка и четверо служителей. Караван состоял из сорока одной лошади на продажу и четырех телег. Для прикрытия везли плис, мануфактуры и другие товары, а также продовольствие. Старшиной каравана считался казачий урядник Сафронов, который и должен был вести переговоры с китайскими властями[270]. Оружия при них не было. «На мне был такой же синий бумажный халат, как и на всех остальных казаках, – вспоминал Петр Алексеевич, – и китайцы до такой степени не замечали меня, что я мог свободно делать съемку при помощи буссоли»[271]. Впрочем, как свидетельствует казачий офицер П. Н. Ковригин, очевидец подготовки этой экспедиции, рассказавший о ней ссыльному революционеру И. И. Попову, не только он, но и сопровождавшие караван буряты и казаки распознали, что «купец самодельный, все приемы и говор у него деланый»[272].
Путь вел через горы и долины на восток, а затем по китайской дороге через высокий хребет Хинганских гор и далее – к Амуру. «Ехали мы нескоро – верст по 30–40 в день. Поднимались со светом, ехали шагом. Я все время делал глазомерную съемку, то есть буссолью определял направление пути, а часами число пройденных верст, и на каждой точке зачерчивал на скорую руку, на глаз нанося окрестную местность»[273], – сообщал Кропоткин брату.
В дороге пришлось обильно угощать спиртом китайских чиновников, периодически проверявших товары каравана и опрашивавших «купцов» о целях их визита[274]. Здесь с ролью радушного купца, готового услужить подарками и угощением, Кропоткин, похоже, справлялся неплохо. Для местных же жителей приезд диковинных «северных варваров» стал чем-то вроде экзотического развлечения. Позднее Кропоткин вспоминал, как целые толпы высыпали на улицы, чтобы посмотреть на русских пришельцев: «…все население деревни теснилось возле нашей палатки, заглядывая вовнутрь и целый час глазея на то, как мы раскладываем огонь, пищу варим и т. п. Женщины с высокой прической, с цветами, с заткнутыми в волосы булавками и „ганзами“ в руках поглядывали на нас с пригорка… Все, что было в Мергене свободного и способного ходить, высыпало на берег посмотреть на невиданное доселе чудо, на варваров с белыми лицами»[275].
В Мергене «купца» со свитой в сопровождении китайских чиновников и полицейских доставили к местному губернатору (амбаню), весьма любезно принявшему их в комнате, увешанной орудиями пыток: «плетями, башмаками из толстой кожи и другими атрибутами кары, имеющимися в руках амбаня для наказания провинившихся»[276]. Правильно, пусть презренные чужеземцы наслаждаются угощениями, помпезной церемонией и улыбками чиновников, но пусть видят, что ожидает всякого, кто дерзостно выказывает неповиновение власти императора Поднебесной! Да и сама торговля в этом городе не заладилась. Сначала чиновники запретили торговать «купцу», отказавшись принять его скромные дары. Затем, после обещания написать жалобу в Пекин, амбань все-таки дал разрешение на торговлю, посетил караван и снабдил «караванщиков» продуктами питания. Но, по признанию Кропоткина, торговля шла так, как будто разыгрывался спектакль: «Когда таким образом несколько купцов приобрели, что им было нужно, они больше уже и не смотрели на наши товары, и никто ничего уже не покупал. Переход от оживленной торговли к полному бездействию был так разителен, что мы поневоле усомнились, не было ли позволено купцам торговать только для вида до известного часа»[277]. Продан был кусок плисовой ткани и некоторое количество безделушек[278]. Уж не сообразили ли китайские чиновники, что совсем не купец и никакие не торговцы к ним в гости пожаловали? И уж не насмехались ли они над «северными варварами», источая улыбки на приемах и церемониях и делая вид, что верят всему, что те говорят? Тем более что ни Кропоткин, ни его приближенные не понимали ни по-китайски, ни по-маньчжурски. Это тем более вероятно, что за Мергеном к «каравану» периодически «под видом едущих на службу» случайных попутчиков присоединялись «провожатые – чиновник и два или три солдата в повозках»